2019 - ЗАПИСКИ бабушки РОЗЫ

Об ЭТРОГЕ
Насколько мне помнится с детства, этрог (у нас говорили "эсрог")
– это не запретный плод, а священный. Он служит атрибутом при
богослужении в один из осенних еврейских праздников (суккот).
Вместе с этрогом используется "лулав". Это, кажется, пальмовая ветвь.
Каждый год перед началом праздников завозили из Эрец-Исраэль
один этрог и один лулав в каждую синагогу. И это во всём мире. Как
выглядели эти атрибуты и какие манипуляции с ними делали, я не
видела, так как в синагоге я сидела с мамой за перегородкой в женском
отделении.
Помню только, что в просторечии про трусливого человека
говорили:
"дрожит, как лулав".
А про удавшиеся в засолке огурцы говорили:
"крепкие, как этрогим".
Что касается смешных надписей о том, что "краденый этрог не
годен к употреблению", то это, возможно, следует понимать так, что в
прямом назначении, то есть как священный атрибут, его использовать
нельзя. И правда – какая уж тут святость.

Наша жизнь в Ильинцах

Никогда не устану рассказывать об Ильинцах – в каких условиях мы
жили, что ели – всё это свежо в памяти.

В комнатах13 у нас стены были замысловато окрашены, каждая
комната в свой цвет; расписаны по трафарету, а под потолком
орнамент – бордюр, сделанный вручную. В гостиной был от руки
расписан и потолок (растительный орнамент). Это делал местный
маляр, еврей. К сожалению, я забыла его имя.

А вот крышу, когда это требовалось, крыл Герц Маркзон, родной
брат Изиного14 отца. Последний тоже был кровельщиком и
жестянщиком.

Отопление у нас было печное. Воду носили из колодца. Это было
близко, к тому же вода очень холодная и вкусная. Колодец наш был с

13 Дом родителей Р.Д. во время войны был полностью сожжён немцами.
14 Изя Маркзон – муж Поли, сестры Р.Д.

52

обыкновенным валиком, который проворачивали за ручку, наматывая
на него верёвку. Кстати, в Гайсине, возле дома Кизнеров был совсем
другой колодец – с "журавлём".

Дедушка Гершон любил пить исключительно холодную воду. Если
ему казалось, что она уже недостаточно холодна, он её выливал и
приносил свежую.

Электричества не было, освещались мы керосиновыми лампами –
настольными, стенными. А в гостиной даже люстра была керосиновая:
большой баллончик на шести цепях с круглым фитилём и узорным
стеклом, а вокруг него шесть подсвечников со стеклянными
подвесками. Люстрой мы пользовались в торжественных случаях, а
свечи вообще не зажигали. Остальные, будничные лампы дедушка
каждый вечер заправлял керосином, подрезал фитили, протирал
стёкла и зажигал. Однажды он зажёг стенную лампу и, вешая её за
щиток, ошибся и вместо гвоздя повесил её на сидевшую рядом муху.
Лампа, конечно, упала, керосин пролился и вспыхнул. Переполоху
было! С тех пор у нас во многих комических ситуациях употребляли
выражение: "Повесил на муху".

***
В осенние праздники родители нас брали с собой в синагогу. С
удовольствием слушали пение кантора с мальчиками-певчими.
В католическом костёле я тоже бывала часто с моей
одноклассницей Марылей Матчинской. Её отец служил органистом и
разрешал нам слушать орган не во время богослужений, а при его
самостоятельной игре. В православной церкви был хороший хор, но
его я слушала только раз, по пути из школы.

53

Между прочим, синагога15 и костел в Ильинцах построены
местным крупным землевладельцем графом Ярошинским по одному
проекту. В архитектурных стилях я не разбираюсь, но помню фронтон.

15 В 1865 году в Ильинцах имелось 4 синагоги. В конце 19 века
раввинами были Цви Гирш Шерман и Шевиль Шапоринский (из
Еврейской Энциклопедии Брокгауза и Эфрона).

54

Бандитские налёты

К сожалению, надо писать и о хорошем, и о плохом. Возвращаюсь
в Ильинцы плохого периода. Банды. Годы начала и конца этого
периода16 у меня в памяти не остались, ведь я была тогда ребёнком.
Знаю только, что после рождения Поли было уже совсем спокойно.

Банды были мелкие и довольно крупные. Не знаю, были ли они
разрозненными отрядами какого-нибудь большого формирования,
или самостоятельными шайками. Налёты тоже были разные.
Случались погромы, когда убивали и грабили еврейские семьи,
разоряли их дома и лавки. А бывало и так, что просто бандиты
избивали нагайками евреев и требовали драгоценности, вещи.

Иногда о налёте узнавали заранее. Сведения доходили из
соседних местечек. Один такой налёт я хорошо запомнила. Мы ещё
жили тогда в дедушкиной избушке.

Дошли слухи из Дашева (25 км от Ильинец), что там орудует лютая
банда. Население стало разбегаться. Папа взвалил себе на спину меня
и Беку, мама схватила, что успела. Дедушка с бабушкой не захотели
уходить, надеялись спрятаться у соседей-украинцев. Мы шли сначала
берегом реки, потом влились в огромную толпу убегающих. Думаю, что
это была не единственная толпа. Начался дождь, который к вечеру
превратился в ливень. Пришлось всем спрятаться в глубоком овраге,
заросшем кустами. На кусты набросили у кого что было – клеёнки,
мешки и т. п.

Тем временем дома бабушка вспомнила, что мы не захватили
хлеба. А она как раз утром напекла хлеба. Взяла бабушка три буханки
хлеба, положила их в фартук, подобрала его концы и пошла нас
догонять. Дедушка опять-таки отказался идти, решил стеречь дом и
уйти в последний момент, если другого выхода не будет. Благодаря
нашей вынужденной остановке в овраге, бабушке удалось нас
поймать. Дальше она шла уже с нами. Дорогу страшно размыло, грунт
там глинистый. Ноги увязали в этой глине, и вытаскивали мы их уже без
ботинок. Обувь нашу поглотила грязь. Шли кто в чулках, кто босиком.
Так мы забрели в местечко Жорнище. Официально это было село, но
население в нём преобладало еврейское.

16 1917 – 1919 гг.

55

Как-то это местечко было расположено счастливо, в него банды не
заходили. Может быть причиной был именно статус села.

Мы попали в дом местного кузнеца. Хоть дом и невелик, но эта
радушная еврейская семья нас приютила душевно. Хозяйка подала
лохань холодной воды, и мы помыли ноги, после чего пили горячий
чай. А бабушка тем временем метнулась на базар и принесла оттуда
кусок мешковины и полное решето поздних сладких вишен. На вишни
мы, дети, налетели вместе с хозяйскими ребятами, а мама и бабушка в
это время кроили и шили из мешковины тапочки. Таким образом мы
восполнили потерю обуви.

Прожили мы там несколько дней и вернулись домой. Дедушки
дома не оказалось. Лишь на следующий день он явился. Оказывается,
его взяли заложником в числе нескольких десятков стариков, держали
их в лесу и нещадно избивали. Но в какой-то момент бандиты их
бросили и убежали. Дедушка скоро оправился от побоев. Тех, кто не
успел или не счёл нужным убежать, убивали от мала до велика.

Кузнец из Жорнищи относился к нам после этого, как к родным,
приглашал на свадьбу своей дочери и у нас был желанным гостем.

Один случай я знаю по рассказу мамы.
Налетела как-то банда небольшая и "добрая" – грабила
напропалую, охаживала людей нагайками и даже прикладами
обрезов, но не убивала. Папа был в отъезде. Подъехали к дому
несколько верховых и потребовали "лымаря" (шорника). Мама вышла
и сказала, что лымаря нет дома. Они, конечно, не поверили и стали
бить маму нагайкой, а мы, дети, визжали, глядя на это. Но мама не
растерялась и сказала:
– Не бейте! Дайте, я сама вам починю збрую.
– Так ты же баба, а не лымарь.
– Если я не сумею – тогда и бейте.
Внесли они уздечки в дом, мама встала за папин верстачок и всё
починила; а они не отходили ни на шаг, пока она не выполнила
полностью их заказ.
После этого старшой сказал:
– Эту жидовочку не трожьте, она пригодится за лымаря.
Многие семьи прятались в погребах, но это ненадёжно и избито.
Многие становились жертвами бандитов из-за трусости последних.
Заглянет в дом группа головорезов, не застанет никого и сразу бандиты

56

открывают люк погреба. А спускаться туда боятся, как бы не встретить
из тьмы пулю или нож (хотя это невероятно). И из трусости, на всякий
случай, делают несколько выстрелов вслепую.

Живя уже в новом доме, мы с соседями выработали хитрую
тактику. Я уже писала, что нам принадлежала половина дома (5
комнат). Другую половину занимали Спекторы, тоже большая семья.
Обе кухни имели общую стену. В каждой из них был запечный стенной
шкафчик, закрытый занавеской, и эти шкафчики тоже тыльными
сторонами примыкали друг к другу.

Мужчины обеих семей имели хорошие руки и неплохие головы.
Они устроили так, что оба шкафчика отодвигались и образовывался
проход из одной половины в другую. А бандиты вообще-то были
глупые и, как я уже говорила, трусливые. У них не хватало ума
разделиться и стучать одновременно в оба крыльца. Когда стучались к
нам, мы успевали просочиться к Спекторам и поставить на место
шкафчик прежде чем громилы успевали взломать дверь. То же самое,
но в обратном направлении, происходило и тогда, когда стучали к
Спекторам.

Войдя в помещение, бандиты действовали по привычному
сценарию: открывали погреба, стреляли в пустоту.

Однажды, когда мы отсиживались у Спекторов, бандиты решили
пошарить в комоде в поисках драгоценностей. Но мало-мальски
ценное, включая столовое серебро, было зарыто в дровяном чулане.
Всё было сложено в большую жестяную коробку из-под леденцов,
засыпано толстым слоем земли, а сверху щепки, кора и пр. Всё же они
это место приметили, вернее, что-то заподозрили. Стали шашками
колоть в этом месте землю часто-часто. И жестяную коробку тоже
кололи. Но жесть была тонкая, клинок через неё легко проходил, почти
не задевая её содержимого. Потом мы на серебряных ложках
обнаружили царапины, оставленные клинками.

В этом доме мы благополучно пережили несколько налётов. Один
только раз папу, возвращавшегося откуда-то домой, заметили бандиты
и с криками: "Это коммунист! Бей его!" стали стрелять в его сторону. К
счастью, в этот момент открыла чёрный ход бабушка Спекторов, и он
влетел к ним, затем вместе с ними пробрался в нашу половину. Вот и
всё про банды, будь они неладны.

57

Ильинцы моей юности

Охотнее я вспоминаю мирные Ильинцы моей юности, и очень хочу
ещё раз мысленно побродить по ним.

Детство я провела вместе с братом Бэкой (это я придумала Борису
такое имя). Он был моложе меня всего на полтора года. Нас и одевали
одинаково. Бека охотно участвовал в девчоночьих моих играх с
подружками. А подружки, соседские девочки: чёрненькая Этл и
рыженькая Сима Грабовские, Маня и Голька (Голда) Злотниковы.
Игрушки – камушки, чурочки и, конечно, куклы.

У меня были две куклы: одна – самодельная, тряпичная,
сохранившаяся с маминого детства, другая – настоящая, покупная, но
тоже тряпичная, набитая опилками. Только головка у нее была
фарфоровая. Такие куклы были у всех девочек. Очень редкими были
современные куклы.

Если ломалась фарфоровая голова или просто хотелось заменить
её новой, то такую голову можно было купить на любом молочном
лотке. Голова имела шею и плечики с дырочками по краям, через
которые её пришивали к туловищу. Так мы забавлялись до переезда в
большой дом. А там уже началась учёба.

Теперь расскажу, как мы одевались, обувались. С экипировкой
была проблема. В Ильинцах не было магазина готовой одежды. Ткани
купить можно было, и выбор был неплохой. Были 2 или 3 приличные
портнихи, которые обшивали всю женскую часть ильинецкого
населения.

Лично мне портнихи не требовались. Меня обшивала мама. Она
могла сшить всё, что угодно, хотя никогда этому не училась. У неё были
отличный вкус и богатая фантазия. Фасоны она придумывала сама.
Взрослые девицы и дамы брали у мамы мои платья для образца, и по
ним портнихи заимствовали эти фасоны.

Я долго не могла расстаться с бежевым бархатным платьем. Было
оно прямое, короткое, без пояса, с круглой горловиной. Казалось бы –
мешок и мешок. Фантазия заключалась в единственной детали: узком
шарфике, который одним концом был пришит к левому плечу, а другой
конец перекидывался назад через правое плечо. Правда, была ещё и
вышивка, тоже дело маминых рук: на груди разноцветными
шёлковыми нитками она вышила гладью большой ирис, а на заднем
конце шарфа такой же ирис, только миниатюрный. Поля захныкала,

58

тоже захотела такое же платье. Ей было тогда лет 11-12. Сшила
мамочка и ей. Только бархат попался не бежевый, а коричневый. От
шарфа Полю удалось отговорить (не по возрасту). А вышивка вместо
ириса изображала анютины глазки.

Одно платье было составлено из остатков: лиф розовый, а юбка
сиреневая. Оба цвета мама "помирила", вышив вокруг горловины
гирлянду из сирени.

Борис, Поля и Роза 1929 г.

59

Не помню, как выглядел костюм из тонкой синей шерсти. Только
помню длинный широкий пояс, который обхватывал талию спереди
назад, затем обратно до боков, а на боках концы продевались в
специальные петли и свисали на бёдра. Концы пояса тоже были
украшены вышивкой. Получилась некая стилизация под украинский
наряд.

Но однажды мама все-таки перефантазировала. Я была тогда ещё
школьницей. Платье она мне сшила из ткани в красную и белую
полоску. На лифе полоска вертикальная, на юбке горизонтальная, а две
широкие оборки – косые. От этого платья рябило в глазах. Как-то я с
подружками, нарядившись в это платье, шла через нашу площадь. На
меня обратил внимание козёл. При виде моего сногшибательного
платья его нервы не выдержали. Козёл разогнался, налетел на меня,
сильно боднул, потом подхватил на рога и понёс. Я довольно долго
кричала, подружки тоже подняли визг. Наконец, козёл меня уронил. Я
была невредима, а клочок платья остался у козла на рогах. Вот такая
коррида.

Что касается обуви, то редко кому удавалось где-нибудь в Киеве
или другом городе достать красивые туфли. Ведь не поедешь
специально за этим. Пользовались услугами местных сапожников. Они
шили обувь прочную, но грубую.

Где-то в конце 20-х годов в Ильинцах появились два парня из
бывших австрийских военнопленных. Их так и звали у нас
"австрияками". Один из них, по фамилии Фрунзе, был действительно
австриец. У другого была украинская фамилия Моргуленко. По-
видимому, он был гуцулом. Ведь закарпатские края в своё время
входили в состав Австро-Венгрии, так что он вполне мог служить в
австрийской армии. Эти парни в Ильинцах прижились, женились на
местных красавицах, и оказались искуснейшими сапожниками.
Считалось престижным носить обувь от австрияков. Туфли,
сработанные ими, были изящны, как настоящие модельные. Местные
сапожники не выдерживали конкуренции.

***
Дополнение к рассказу о моих нарядах. Фридочка мне напомнила,
что у меня ещё был наряд из мешковины. Вы, может быть, слышали
когда-нибудь одесскую песню о шумной свадьбе в доме Шнеерзонов.
Там есть слова:

60

Невеста же, курьерша финотдела,
Тоже разоделась в пух и прах –
Фату мешко́вую надела
И деревяшки на ногах.

В 20-е годы многие женщины и девушки шили себе одежду из
мешковины. Я тогда не была ещё ни девушкой, ни женщиной. Да и
недостатка в нарядах у меня не было. А всё же дань моде отдавать
надо было. Папа достал не очень грубый мешок (из-под сахара), и мама
сшила мне из него юбку. Но и тут не обошлось без "декора". По подолу
мама украсила юбку тремя рядами мережки17. А вскоре купили второй
такой же мешок, из которого сшили блузу. На ней поперёк груди была
такая же мережка в три ряда. Я, представьте, гордилась этим
костюмом.

Деревяшки у меня тоже были. Это своего рода босоножки на
деревянной подошве. Но ходить в них было неудобно, а бегать и того
хуже. Поэтому я их и забросила.

***

Вожделенная гимназия!
Помните рассказ Шолом-Алейхема? Бедный Кац!
У моей мамы подобная мечта лопнула по-другому: к тому
времени, когда я созрела для учёбы, гимназии уже были упразднены.
Мамочка для своего утешения решила сотворить "эрзац-гимназистку".
Она сшила мне гимназическую форму. На платье извели обширную
бабушкину коричневую шерстяную юбку. Фартуки – чёрный и белый –
тоже сшили из подручного материала. Было, в общем-то, красиво. Но я
чувствовала себя в этом наряде не совсем уютно. Я была одна такая, и
на меня косились другие девочки. Так что, когда я из этого наряда
выросла, я с удовольствием стала одеваться во что попало.

17 Мережка – вид вышивки. Несколько нитей одного направления
выдёргивается из ткани, образуя узкую полоску; на этой полоске нити другого
направления собираются в красивые пучки.

61

О школе

В школу мы поступили с Бэкой одновременно в 1922 году. Я, девяти
лет с лишним, – в 3-й класс, а он, восьмилетний, – во второй. До этого
нас обучала приходящая учительница.

Школа называлась еврейской, учились в ней только еврейские
дети, но преподавание велось на русском и украинском. В программу
включались также еврейский язык и еврейская история. Вот их-то и
преподавали на идиш, а учителем был Моисей Яковлевич
Пархомовский, отец Я.М.Пархомовского, учёного, работавшего в
ЦАГИ.

Осенью 1924 года эту школу закрыли, а учеников перевели в
украинскую школу. Вскоре в Ильинцах построили новую еврейскую
школу. Это уже была настоящая еврейская школа. Но почему-то она
была настолько непопулярна, что даже её учителя предпочитали
отдавать своих детей в украинскую школу. Называлась наша школа
семилетней трудовой школой и была единственной на всё местечко,
не считая вскоре заглохшей еврейской.

Мне предстояло окончить школу в 13 лет, а в среднее учебное
заведение принимали не моложе 14-ти. Чтобы не болтаться без дела
целый год, я, по настоянию родителей, осталась по собственному
желанию на второй год в седьмом классе. Тот же трюк проделали в
следующем году с Борисом.

Поля стоит особняком. Она моложе меня на 9 лет, поэтому учиться
одновременно с ней нам не довелось. Кстати, когда она поступила в
школу, это была уже десятилетка. Наши детские игры она тоже не
успела разделить. Мы уже вышли из возраста играющих детей, когда
она этого возраста достигла.

***
Кое-что о школе. Между двумя зданиями школы был длинный сад
с цветниками. Когда-то в одном из этих зданий располагалось высшее
начальное училище, в другом – двухклассное. Было и ещё одно
маленькое здание – бывшая церковно-приходская школа во дворе
церкви. Там занимались только первоклассники. Я там никогда не
была, так как в 1-м классе не училась.
Перед зданием для старших классов (6-й и 7-й) был большой двор
для игр и занятий спортом. Там находились: высокая гимнастическая
лестница, турники, бревно, места для прыжков в длину и в высоту,

62

площадка для крокета и кегельбан, а также аттракцион "гигантские
шаги". В саду – скамейки и столики для настольных игр.

Классы были хорошо оборудованы ещё с дореволюционных
времён. Во всех классах стояли кафедры, а на них вместо столиков
небольшие бюро. Так что учитель господствовал над классом и видел
всё, что в нём делалось.

В нашем классе висела во всю стену очень интересная карта,
передний план лепной, а дальний план – рисовальный. Это не была
карта конкретной местности, а показательная, дающая возможность
разобраться в географических понятиях. Вот это, например, горный
хребет, а это – отдельная гора, здесь – ущелье, а вон там, сзади –
действующий вулкан. Воспроизводились залив, остров, река с
протоками, равнина и даже железная дорога и туннель.

В зале стояла фисгармония18. Зал был просторный, и в нём в
зимнюю пору ребята резвились во время перемен.

***
Ещё кое-что о школьной жизни.
Я не помню, чтобы у меня когда-либо были новые учебники. Их,
кажется, даже и не издавали. А если издавали, то уж, во всяком случае,
до Ильинец они не добирались.
Старые, дореволюционные19 учебники переходили из рук в руки,
от старших – к младшим. Нам с Борисом тоже такие учебники дарили
или продавали отучившиеся по ним ребята. Мы их приводили в
порядок: подклеивали разорванные страницы; иногда, как умели,
переплетали их. Были они отпечатаны по старому правописанию,
которому нас тогда уже не учили, и материал в них излагался с точки
зрения дореволюционной педагогики.
Хуже было с тетрадями, вернее – без тетрадей. Сначала все
обходились без них, писали на случайных листах, даже на обёрточной
бумаге. Нам с Борисом повезло чуть больше. Отец достал большую
амбарную книгу. Мама её расшила и наделала из неё тетрадок, сложив
листы вдвое. Формат получился нормальный, а линеечки направлены
не туда. Приходилось класть перед собой тетрадь поперёк. Чернила мы

18 Фисгармония – язычковый клавишно-пневматический духовой
музыкальный инструмент, похожий на маленькое пианино.

19 До 1917 года.

63

делали сами: толкли грифель чернильного карандаша и растворяли в
воде.

И в таких условиях нас всё-таки чему-то научили. Отношу это
исключительно за счёт педагогов.

Когда появились в продаже тетради, мы, в особенности девочки,
превратили их в какие-то фетиши. Тетрадку обёртывали в цветную
бумагу, на верхний левый угол наклеивали картинку, прихватив ею
конец узкой ленточки, а другой конец при помощи такой же картинки
прикреплялся к промокашке. Эти картинки (примерно 3 на 3 см) мы
либо вырезали из открыток, либо покупали готовые (тиснёные) в
магазине. Девочки ими бесконечно обменивались или просто дарили
друг другу. За мальчиками такого священного трепета перед тетрадкой
не замечалось. Но "кудрявые" углы или вырванный лист были для них
позором.

На чём бы ни приходилось писать, учителя (по любому предмету)
следили за почерком и требовали, чтобы буквы выводились
тщательно.

***
Состав класса был весьма разношёрстным. Ведь это было, как
сейчас выражаются, время становления народного образования. В
школу поступало много переростков, которые до этого не учились. В
первый год моей учёбы возраст моих одноклассников колебался
между 9 и 15 годами. Причём, как правило, чем старше был ученик, тем
он был тупее.
Был у нас один мальчик по фамилии Бирко с ясно выраженными
усами. Когда ему предложили просклонять слово "дубина", он понёс:
"я дубина, ты дубина" и т.д. Когда надо было прочесть наизусть какую-
то басню Крылова, он молчал, как пень, до тех пор, пока не улавливал
из подсказки название. Затем снова молчал. Ему в несколько голосов
стали подсказывать: "басня Крылова". Он не разобрал и ляпнул: "басня
Корова". Это и стало его прозвищем на многие годы.
Было много одарённых ребят, и даже очень одарённых. Но такие
как-то меньше запоминаются.
Ещё хочу дополнить галерею моих забавных соучеников. Это уже в
5-7 классах. Был красавец-поляк Мечислав Гродзецкий. Рослый,
темноволосый, большеглазый, лет 16 или побольше, с уже довольно

64

заметными усами. Но туп он был, как дубина. И при этом ужасно
заносчив.

Вот стоит он у географической карты. Его просят показать Чёрное
море. Показал. Следующий вопрос:

– Ну, а Белое море где?
– Да вы что! Смеётесь? – В классе хохот.
На уроке геометрии происходит вот что. "Палбрамыч" (Павел
Абрамович) чертит на доске треугольник, обозначает углы буквами А,
В, С, а у всех сторон пишет их длину в сантиметрах.
– Гродзецкий, какова длина стороны АВ? – Не знаю.
– А стороны ВС? – Не знаю.
– А сколько стоит пятикопеечный бублик?
– А насмехаться надо мной я не позволю! Мой папа – главный
инженер!
Тут же с ближней парты раздаётся голос Нямы Звягельского,
остряка и насмешника:
– А наши предки Рим спасли (это из Крыловской басни "Гуси").
Разумеется, этот Няма получил после уроков по шее, но симпатии
класса остались за ним. Вообще, этот Няма не давал проходу дылде
Гродзецкому. Когда однажды словесник, распекая его, подчеркнул,
что, мол, усы растут, а учиться парень не хочет, тот же Няма
процитировал Митрофанушку из "Недоросля": "Не хочу учиться, а хочу
жениться". Весьма кстати.
Ещё один великовозрастный соученик – Коля Драбович. Тоже
немного усатенький. А характером – совершенная противоположность
предыдущему. Добродушный, покладистый, заступник малышей. И
притом прилежный ученик. Из-за высокого роста ему дали прозвище
"драбына". Драбиной на Украине называют приставную лестницу, не
ступенчатую, а с перекладинами. Ну и с фамилией созвучно. На него,
как на настоящую лестницу, карабкались все малорослые, и я в том
числе. А он не обижался. Иногда сам сажал на каждое плечо по
малявке и устраивал бесплатное катание.
Его сестра Женя Драбович была на 4 года моложе его, но в школу
они поступили одновременно.
Был и третий гигант – Беня Резник – сын извозчика и
потомственный сквернослов. Этого просто презирали, несмотря на его
драчливость.

65

Моё поколение было совсем не взыскательным. У меня и у Бориса
были самодельные парусиновые сумочки с клапанами и с одной
ручкой. Тетради, чтобы не мялись, клали не прямо в сумочку, а в
картонную папочку, тоже самодельную.

Для бутербродов нам купили
специальные фанерные баульчики,
наподобие жестяных расписных, в
которые не так давно упаковывали
детские новогодние подарки.

И вообще, о такой оснастке, как
сейчас, мы и не мечтали. Мы не знали,
например, что такое контурные карты. Но работа с контурными
картами была включена в программу. Вот мы их и делали сами. А как?
Чтобы хотя бы скопировать с карты, нужна калька. А её мы тоже в глаза
не видели. Виктория Иосифовна, учительница географии, научила.
Чистый лист бумаги смазать растительным маслом, затем хорошенько
протереть его сухой тряпкой и на эту импровизированную кальку
сводить основные линии карты из атласа. Карты были блестящие, и
следов масла на них не было видно. Вот так и учились.
Тряпочные мешочки для книг тоже не у всех были. Многие ребята
носили книжки просто подмышками. Кое-кто перевязывал их
верёвочкой или заворачивал в бумагу. Мальчики были к этому менее
требовательны.
***
Высшее образование из нас троих посчастливилось получить
одной Поле. Она окончила школу уже взрослым человеком. От
маминой юбки можно было отцепиться. Имея аттестат отличника
(медали ещё не были введены), она поступила в ВУЗ без экзаменов.
Просто по почте послала документы в Киевский медицинский институт,
и по почте же её известили о зачислении.
Нас с Борисом, 14-летних, родители никуда от себя не отпускали.
Пришлось довольствоваться местными средними учебными
заведениями. Таких было два: агропрофшкола (впоследствии
агротехникум) и профтехшкола, которая была преобразована в
Техникум механизации сельского хозяйства. Я пошла в агро-, а Борис в
мех-. Оба техникума считались ильинецкими, но расположены были
далеко за городом, в разных направлениях.

66

Мой техникум находился в урочище "Галиков Хутор". Это был,
однако, не хутор, как мы это сейчас понимаем, а бывшее имение:
обширный парк, участок прилегающего леса, большой плодовый сад,
который стал нашим опытным хозяйством, а также опытные участки по
полеводству, овощеводству и цветоводству. Посреди парка – большой
приземистый дом с колоннами и со вторым этажом в виде просторной
ротонды.

Внизу были учебные классы и квартиры преподавателей, а в
ротонде – бурса (общежитие). Ильинецкие ребята в бурсе не жили, а
ходили ежедневно пешком на занятия и домой.

Я охотно практиковала в садоводстве и немного в селекции.
Полеводство меня интересовало меньше, но программа требовала
именно этим делом заниматься больше. Я умела обращаться с
лошадьми: запрягать, управлять, объезжать верхом поля в моё
дежурство, задавать корм. Разумеется, все эти премудрости мне не
пригодились.

О моих учителях

Учителей наших вспоминаю с благодарностью. Впоследствии я
сравнивала их с учителями моих детей, и это сравнение было не в
пользу столичных. Только директор (по-тогдашнему заведующий) был
стопроцентный мерзавец во всех отношениях. Остальные, несмотря на
ограниченные возможности глухой провинции, умели хорошо влиять
на интеллект школьников. Учитель-русист Пётр Васильевич Лес
приложил руку к нашей грамотности. Не хуже учил нас и
преподаватель украинского языка Владимир Остапович Брызжало.
Литература далеко выходила за программу хрестоматии20.
Устраивались часто диспуты, а также так называемые литературные
суды. Это было настоящее разбирательство с судьями, обвинителем и
защитником. И всё это дети 12–14 лет. А подсудимыми были
литературные отрицательные персонажи, например, Обломов,
Ноздрёв, Хлестаков.

Географ Плахотник Емельян Федорович много поездил по свету и
хорошо дополнял учебник.

20 Учебная книга, сборник отрывков из произведений лучших писателей.
67

Математику преподавал Павло Абрамович Головня. Это был
прекрасный педагог, но очень больной человек. У него, видимо, была
астма, он задыхался на середине фразы, хватаясь при этом за грудь и
за горло. Мальчишкам это казалось забавным, они его передразнивали
и всячески портили ему жизнь.

Физику и химию преподавал Михайло Макаровыч Могила
(МММ). Вопреки мрачной фамилии – добрейший, справедливейший
человек. Его любили. Мне он даже приснился лет 20 тому назад. Он
будто бы чертил на доске схему прибора, который называется
"индукционный чайник" (надо же такому присниться). И так всё было
во сне понятно, что, проснувшись, я готова была не только
воспроизвести чертёж, но и чуть ли не построить действующую
модель. В жизни, увы, я не такой уж физик.

Больше всего, иногда независимо от личных качеств, подвержены
издевательствам со стороны ребят преподаватели иностранных
языков. Бывают, конечно, исключения.

В мои школьные годы я очень жалела нашу учительницу
немецкого языка Евдокию Михайловну. Это была небольшого роста
пожилая женщина (тогда она казалась очень старенькой), очень
культурная, изумительно опрятная. Одевалась она во всё белое: белый
полотняный, тщательно отглаженный костюм, белая крахмальная
косынка, вышитая "ришелье", которую носила поверх парика,
приколов к нему замысловатой булавкой.

Но прежде всего она была замечательны педагогом –
требовательным, но не гневным. Никогда не жаловалась начальству
или родителям на проделки класса.

В основном ребята хорошо усваивали немецкий. Она предлагала
учить нас и французскому, но желающих оказалось мало, и
первоначально собравшаяся группа желающих разбежалась.

Как ни странно, но именно её фантастическая аккуратность и
опрятность злила мальчишек. Их изобретательности не было предела.
Когда часть стульев покрасили масляной краской, они к её приходу
поставили на кафедре свежеокрашенный стул, и она влипла в краску
своей белоснежной юбкой. Даже я, сама того не желая, однажды
отличилась: я спустилась со второго этажа по перилам лестницы и,
сорвавшись с высокого конца перил, плюхнулась на голову
низкорослой Евдокии Михайловны. Уж я извинялась, извинялась, а

68

она, придя в себя, только сказала: "Да Бог с вами" (она к ученикам
обращалась на "вы"). Она была ангельски терпелива.

И всё же её чаша переполнилась.
Как-то ребята стали смеяться над её париком. Один мальчишка
потянул за косынку сзади и сорвал её вместе с париком. Голова её
оказалась совершенно голой: то ли бритая, то ли лысая.
После этого она заболела, а затем ушла из школы и уехала из
Ильинец.
После же пришла другая "немка". Молодая, растрёпанная деваха
по имени Полина Соломоновна. Звали мы её "Полина соломенная".
Сравнение с Евдокией Михайловной было явно не в её пользу ни в
этическом, ни в профессиональном смысле. Она не умела толком
говорить ни по-русски, ни по-украински. Впрочем, я к тому времени
окончила школу.
Ещё одного вспомнила учителя – по истории. Звали его Марко
Яремович. Не могу судить о том, знал ли он свой предмет. Его просто
не принимали всерьёз.
Вместо того, чтобы слушать его на уроках, весь класс был занят
подсчётом того, сколько раз он скажет свои обычные "понимаешь",
"значит", "как раз". Иногда даже все три "паразитика" выпаливал
вместе: "значитпонимашакраз". И это после или перед каждой фразой,
а то и посреди фразы. А ребята знали своё: ставить палочки или точки,
потом подсчитывать.
Вспомнилась ещё одна учительница. Собственно, она была не
совсем учительница, я вообще не могу определить её статус в школе (в
первой моей школе, т.н. еврейской, которая была в действительности
не еврейской).
Ревекка Моисеевна Барим. Немолодая дева, из семьи бывших
буржуев. Окончила в своё время гимназию. В школе она ничего не
преподавала, но многому нас учила. Бывает и так.
Если ребята умели грамотно говорить и выразительно читать, то
это благодаря ей. Петь она тоже нас учила – после уроков. Она всех нас
увлекла всякими розыгрышами, викторинами. Часто ставила с нами
инсценировки каких-нибудь сказок, басен, просто литературных
отрывков.
Лучше всего я помню инсценировку одного из вариантов "Спящей
царевны". Царевной была я. Мне было лет 10 или 11, я чувствовала

69

большую ответственность за исполнение роли. Одели меня шикарно.
Мама одолжила у гостившей у нас юной родственницы бледно-
голубое бархатное платье, подшила подол, украсила стеклярусом. Чем
не царевна?

Меня смущала сцена, где является молодой принц и будит меня
поцелуем. С мальчиком целоваться я наотрез отказалась. Тогда на роль
принца взяли Маню Ворошиловскую, стройную, коротко остриженную,
кудрявую девочку. Всё было очень удачно.

Ревекку Моисеевну любили, она была, безусловно, интересным
человеком. Зато её полная аполитичность была, по тем временам,
большим изъяном.

Вот, например, собрала она ребят 30 апреля и спрашивает:
– Знаете ли вы, какой завтра праздник?
– Знаем! 1-е Мая.
– А почему мы празднуем 1-е мая, а не 1 июня или июля?
– Не знаем.
– А потому, что Первого мая рабочие взяли власть в свои руки (это
дословно).

О национализме

Я уже рассказывала о том, как в 1930 году на Украине, в том числе
и в нашем районе, многих учителей и вообще лучших представителей
интеллигенции арестовали, якобы как участников какой-то
националистической организации.

Я уже тогда не была школьницей, но хорошо знала своих бывших
учителей, которых все любили. Даже сейчас могу поручиться за то, что
националистов среди них не было.

А вот подлинных националистов не тронули. Был у нас
заведующий школой (сейчас их называют директорами) Говденко
Игнат Григорьевич. Так он и не скрывал своего отношения к
национальному вопросу. В одном только он был интернационалистом:
детей он ненавидел любых, невзирая на национальную
принадлежность. Он преподавал украинский язык.

Был он огромный во всех измерениях, с висячими усами а-ля Тарас
Бульба, с маленькими глазками, да и те занавешены бровями. На
людей он не глядел. В классе, услышав едва различимый шорох, он

70

гремел басом: "Ну, вы, поросята!". Только так он и называл ребят, и во
множественном числе, и в единственном.

Однажды он предложил классу письменную работу по вопроснику.
Все вопросы были более или менее примитивны:

– Любишь ли ты животных и каких?
– Какие деревья растут в наших лесах?
– Какие города ты видел?.. И прочая дребедень. И это детям в
возрасте от 12 до15 лет. Но один вопрос просто дымился:
– Какую нацию ты больше всех ненавидишь? Вот так, открытым
текстом.
Моей соседкой по парте была Женя Спектор. Мы обе запнулись на
этом вопросе, долго друг на друга поглядывали, пожимали плечами. В
классе против обыкновения слышался шёпот, и мы с Женей тоже
тихонько зашептались:
– Ты кого-нибудь ненавидишь?
– Нет. А ты?
– Я тоже.
– Что же делать?
– Не знаю. Но ведь ответить надо.
Женя подумала и предложила:
– Давай напишем цыган.
И написали.
А вообще-то ни я, ни она против цыган ничего не имели.
Состав учащихся в классе, как и во всей школе, был
многонациональный, причём евреи не составляли меньшинства. По
этому признаку никто никого не выделял ни в положительную, ни в
отрицательную сторону. Говденко действовал, но не думаю, что он
чего-то в этом деле добился. Его не любили.

Отзвуки революции

До чего же я стара, милые мои! Ведь я же помню революцию21.
Честное слово!

Вот представьте такой кадр: я сижу на папе, повязанная большим
платком. Февраль это или ноябрь – я теперь установить не могу. Мы

21 Великая Октябрьская Социалистическая Революция 1917 года в России.
71

стоим с краю большой толпы. Был ли там же с нами и Бэка, не знаю.
Скорее всего, он тоже сидел на ком-нибудь верхом (на дедушке), так
как трудно вообразить, чтобы меня туда взяли, а его нет.

Так вот, значит, толпа. Из середины её доносятся громкие голоса.
То один что-то долго выкрикивает, то другой. А в промежутках между
ними оттуда же, из центра толпы, слышна громкая музыка, по-
видимому, духовая. Я спросила у папы, кто это играет. Он ответил:
"дети". Вдруг над толпой показался человек. Должно быть, он
вскарабкался на что-то высокое. Мне врезалось в память то, что на
голове у него была матросская бескозырка, и ленты её развевались на
ветру. Ну, прямо как сейчас вижу.

Он долго что-то выкрикивал и взмахивал кулаками. Я
поинтересовалась:

– Кто это?
– Это Митька Баландюк.
– А что он говорит?
– Царя скинули.
Значит, кого-то откуда-то столкнули, и всё это было для меня
покрыто туманом.
Дальше воспоминание обрывается, как сон. Как мы шли домой –
не помню. Со временем я, конечно, поняла, что это был митинг, на
котором люди произносили речи. А главного оратора, Митьку
Баландюка, я потом много раз видела. Иногда он затевал на улице
драки. Однако ни один митинг, ни одно сборище без него не
обходилось. И всегда он энергично взмахивал кулаками и никогда не
расставался с бескозыркой.
Если моё воспоминание, а вернее блик, относится к событиям
февраля 17-го года, значит мне было почти 4 года, и я действительно
могла что-то сознанием уловить и запомнить. Если же это был ноябрь,
то я и вовсе была уже большая.
Разумеется, в самих Ильинцах никаких революционных событий не
было, а информация из центральных городов доходила с большим
опозданием (радио не было). Запоздалый митинг – это всё, чем могли
Ильинцы почтить историческое событие.
Из всех папиных братьев чаще всего к нам в Ильинцы приезжал
младший – Гриша (отец харьковского Лёни). У него был в Ильинцах

72

закадычный друг Йоска Кузлик (фамилия это или прозвище – не знаю).
Этих двух парней роднила любовь к велосипедному спорту.22 Когда
приезжал Гриша, они были неразлучны, целыми днями гоняли на
велосипедах по ильинецким улицам и по окрестностям. Всюду
мелькали их белые фуражки.

22 Эта любовь передалась по наследству: внук Лев Кизнер стал мастером
спорта по велосипеду.

73

Каждый год перед майскими и октябрьскими праздниками Йоска
собирал из местной молодёжи команду велосипедистов, человек
тридцать, сам их муштровал, потом выводил на парад довольно
эффектную колонну. На каждом участнике непременно белая фуражка,
красный бант на груди, а к рулю велосипеда прикреплён красный
флажок. Публика их хорошо принимала.

Кузлик был влюблён в Хану (Ханусю), младшую сестру тёти Рузи.
Это была девушка удивительной красоты, правда, довольно
ограниченная.

За Кузлика её не отдали, так как считали его шалопаем. Она вышла
замуж за Райкиса, который слыл в Ильинцах "шишкой". А всего-то он
руководил профсоюзной организацией домработниц.

Они уехали сперва в Винницу, затем в Ставрополь, где она рано
умерла.

Нельзя сказать, чтобы Гриша ради одного Йоски ездил в Ильинцы.
Он тоже "пас" в Ильинцах девушку, на которой впоследствии и
женился. Это и была Матя, Лёнина мама.

Сельскохозяйственная выставка

Верите ли? В Ильинцах (в Ильинцах!) в конце 20-х годов была
сельскохозяйственная выставка.

Ну, не всесоюзная, а районная. Не постоянная, а периодическая,
раз в год. Устраивали её обычно в воскресенье, и длилась она всего
один день. Последняя выставка была, кажется, в 1929 году.

Ещё существовали единоличные хозяйства. Они-то и были
основными участниками выставки. В лучших хозяйствах всегда
находилось что-нибудь интересное: красивые фрукты, небывалых
размеров тыква, гигантская свинья. Одна такая свинья была настолько
жирна, что снять её с воза боялись – ведь придётся потом обратно её
грузить. На своих ногах она стоять не могла.

Ещё показывали также усовершенствованные
сельскохозяйственные орудия, изготовленные местными сельскими
кузнецами. Я назвала только некоторые экспонаты, на самом деле
было большое разнообразие. Каждый хозяин сам комментировал свой
показ.

Помню одну семью по фамилии Полуэктовы – муж, жена и двое
детей. Они занимались показательным кролиководством, разводили

74

исключительно белых ангоров. Они не пропускали не одной выставки,
показывали и самих красавцев-кроликов, и выделанный мех, и
вязаные изделия из кроличьего пуха. Можно было тут же купить у них
шапочку или шарф, а то и пару живых крольчат.

Под территорию выставки всегда занимали площадь перед нашим
домом. Ограждением служили поставленные в ряд телеги.

Мы с братом никогда не упускали случая поротозейничать и с
удовольствием там топтались.

Всё это отжи́ло само собой. Радивые хозяева оказались
раскулаченными и высланными. Колхозы ещё только
разворачивались, им похвалиться было нечем. А вскоре и голод
нагрянул, так что вообще стало не до жиру.

Надо сказать, что, когда выставка существовала, экспонентам было
небезынтересно в ней участвовать. Им что-то присуждалось:
поощрительные грамоты – это точно. А насчёт материального
вознаграждения – не знаю.

Не мытьём – так катанием

"Не мытьём, так ка́танием". Знакомо вам такое выражение?
Означает оно принуждение кого-либо своей воле разными
средствами воздействия. А вот откуда взялось это выражение? Почему
мытьё, почему ка́танье? На этот счёт я построила собственную
гипотезу. Может быть кто-то где-то это высказывал, но я этого не знаю
и излагаю от себя.
В старину сельские жители носили бельё из домотканного
полотна. Ну, дерюга – она дерюга и есть. Кожу дерёт, даже самую
привычную. Это бельё хозяйки заставляли помягчеть посредством
мытья и кат́ ания.
Мытьё – это стирка. Но какая! После отмачивания в отваре печной
золы бельё полоскали в реке и одновременно выколачивали на
деревянном настиле тяжёлой деревянной тяпкой. Или же, держа
каждую штуку белья за один конец, изо всей силы шлёпали другим
концом об тот же настил. Ещё охотнее шлёпали этим бельём о
выступающий из воды камень.
После такого "мытья" бельё, разумеется, уступало, становилось
мягче. Но после сушки его ещё ждало ка́танье:

75

каждую штуку белья
складывали в виде
многослойной ленты,
затем на столе
наматывали эту ленту
на скалку и
деревянным рублём

(именительный
падеж рубел́ ь) с сильным нажатием многократно катали. Потом вещь
расправляли, складывали в другом направлении и продолжали катать.
Это давало ощутимый результат. Утюгом не пользовались.

У нас в доме тоже был рубел́ ь. Им моя мама катала грубые
кухонные полотенца, которые утюг "не брал". Нательное бельё почему-
то было принято катать по изнанке. Надевая, его выворачивали на
лицевую сторону.

По этому поводу есть даже анекдот:
После бани жена заметила, что у мужа свежее бельё надето
наизнанку, и спросила:
– Что это у тебя бельё наизнанку? Ведь я же тебе его перевернула.
– Вот чудеса! И ты перевернула, и я перевернул, а оно всё равно
наизнанку!

Ильинецкие фамилии

Немного ильинецкой антропонимики23.
Я не помню среди ильинецких евреев людей с типично
еврейскими фамилиями: Кац, Рабинович и т.п. Были Бурштейн,
Векштейн, Гуммель, Бергельсон, Коган. А в основном фамилии моих
земляков-евреев имели русские, польские, украинские окончания:
Зинько́вы, Островские, Корсунские, Уманские, Шинкаренко, Колтанюк,
одна семья носила чисто русскую фамилию – Медведевы. Много было
фамилий, пришедших от профессий, вернее от их еврейских и русских
названий. Например: Сапожник и Шустер (тот же сапожник), Шнайдер
и Портной, Дегтярь, Корчмарь. Фамилия дедушки Гершона была
Белогловский, а девичья фамилия бабушки Фриды – Ярославская.

23Антропонимика – совокупность собственных имён людей.
76

Впрочем, среди старых людей больше было известно
происхождение, чем фамилия. Моего дедушку сверстники знали как
Гершона Берл Гершонс, т.е. Гершон, сын Берла, который в свою
очередь был сыном Гершона. Его приятеля звали Лейб Шлоймес. Но
больше всего были в ходу прозвища, которые рождались прямо из
воздуха. Зачастую вообще фамилий не знали, вернее забывали их
после того, как к человеку прилипло прозвище.

Был один старый еврей, который после многолетней службы в
армии усвоил единственное русское слово "штоли" (что ли). Дома,
говоря по-еврейски, он перемежал свою речь этим самым "штоли". Вот
и прозвали его Штоли. И не только он, но и его жена была Штолиха, а
дети Штолики.

Другой еврей содержал шипок (трактир). Вернее,
содержательницей заведения была его жена, а он был лишь на
подхвате. Она и готовила, и подавала, и убирала. Когда хозяйке надо
было выйти из зала, она окликала мужа: "Мойше, кик" (смотри,
посматривай). Так он и звался, даже на моей памяти, Мойше-Кик.

А одно прозвище родилось на моих глазах (и на моих ушах). В
нашем классе училась девочка Лея Коган – неглупая и усердная
девочка. Но она впадала в страшную панику, когда её вызывали к
доске. Она ломала руки, хлопала себя по бёдрам, бормотала и вряд ли
при этом даже слушала вопрос. Однажды физик Михаил Макарович,
добродушнейший человек, накричал на неё:

– Да перестань же трястись! Ведь всё очень просто: вот так, так и
так (и ответил за неё).

Лея заморгала глазами и плюнула:
– Тьфу! Я же это знаю!
И приобрела на всю жизнь кличку "Лея тьфу".
Недалеко от нас жила еврейская семья по фамилии Вареник, явно
образовавшейся из прозвища.
Художник-карикатурист Леонид Сойфертис, который работал в
журнале "Крокодил", был моим земляком. Дом Сойфертисов в
Ильинцах находился недалеко от нашего дома. Это была большая
семья. Лёня и его брат Ицик были в семье младшими. Не помню, кто
из них старше, но оба они учились в одном классе с нашим Бэкой, хотя
годами были старше меня. Они не были второгодниками. Просто в те

77





























коллективе меня не обижали, почти никто не был профессиональным
педагогом.

Сельские ребята не могли привыкнуть к обращению по имени-
отчеству. Да и взрослые тоже не хотели утруждать свои не очень
поворотливые языки. Я для них была просто ВЧЫТЕЛЬКА. А поскольку
в украинском языке существует "звательный" падеж, то при
обращении говорили "ВЧЫТЕЛЬКО".

Был у меня один ученик по фамилии Парубок. Вообще по-
украински "па́рубок" означает "парень", вернее парень особого ранга.
Просто парень – это хлопець. А парень, уже начавший ухаживать за
девушками, возводится в ранг парубка. Даже есть выражение: "Он уже
парубкует". А у моего ученика, 10-летнего мальчишки, просто фамилия
была такая.

Васыль Парубок был отчаянным сорванцом. Выглядел он как
типичный хулиган: рыжий, конопатый; но при всём при том был
добрым и отзывчивым. Как сказал один из персонажей Лескова,
немец-неудачник: "Шкура овечкина, а душа человечкина".

И вот такой случай.
В голодный год колхоз устроил для школьников ежедневные
завтраки. Впрочем, завтрак – это громко сказано. Каждый ребёнок
получал ломоть хлеба и одну карамельку. Запивали кипятком, который
каждый мог брать в неограниченном количестве. Кружки ребята
приносили из дому. Разумеется, каждый старался взять кружку
побольше. Воду кипятили в большом баке с краном и в него же кидали
что-нибудь для аромата: малиновые прутья, травы. Получался чай. Раз
в неделю выдавали по тарелке каши. Раздавать завтраки доверили
мне.
Однажды после завтрака Василь Парубок признался мне:
– Вчителко, а я вас обдурыв. Я чай пыв, пыв, а цуке́рок сховав.
Потом объяснил, что хочет цукер́ ок отнести маме.
Отец его умер с голоду, а мать должна была вот-вот родить. Вот он
её и жалел. А когда мать родила без чей-либо помощи, он прибежал
ко мне. Я вместе с ним побежала к единственному медику – медсестре
Тане Суходольской, отправила её вместе с мальчиком к Парубчихе;
затем пошла к председателю колхоза Капельцову, "догадала" его
оказать роженице помощь харчами, а после этого и сама её навестила.

92

Раз уж я упомянула о медсестре Тане, несколько слов хочу сказать
о её семье. Врач Суходольский был в Ильинцах одним из ценимых
населением врачей. С его дочкой Таней я дружила, а сын Юра был на
несколько лет старше.

Однажды во время Таниного дня рождения отец встал из-за стола,
сделал рукой жест, чтобы не беспокоились и продолжали веселиться,
вышел на кухню, сел на стул и сидя умер.

Вдова, оставшись без средств, решила уехать куда-то к родным
вместе с детьми. Перед отъездом, прощаясь с нами, она подарила
нашему Борису Юрину трёхчетвертную скрипку. Это и положило
начало его обучению музыке.

Через два или три года Таня и её мать вернулись в Ильинцы. Мама
стала работать в местной больнице медсестрой, а Таня – в Якубовском
медпункте. Юра где-то остался учиться.

Когда я покинула Якубовку, Таня ещё оставалась там. Их потом я не
встречала. Ни Таню, ни её маму. По словам моих родителей, их обеих
видели в Ильинцах перед самым началом войны.

Пахота

1931-й или 32-й год, Якубовка. Жатва закончена, начинается
осенняя вспашка. Трактора у колхоза не было, как, впрочем, и у других
колхозов. Тогда вся сельскохозяйственная техника была сосредоточена
в руках машинно-тракторных станций (одна на весь район), которые и
предоставляли её колхозам. Но тракторов катастрофически не хватало.
Приходилось пахать плугами на конной тяге. А сроки подпирают, хоть
кричи. Систематически устраивались авралы, субботники и пр.

На один такой субботник, вернее воскресник, пригласили
учителей. Ничего особенного, ведь каждый учитель в своё время успел
поработать в крестьянском хозяйстве своих родителей. А энтузиазма
хоть отбавляй.

Я тоже пошла на пахоту, не считая себя новичком, поскольку в
агротехникуме этим немного занималась. Я вызвалась править плугом,
хотя вообще это мужское дело, а в погонщики своей лошадки взяла
своего великовозрастного ученика. Я и в самом деле не ударила лицом
в грязь, пахала аккуратно, по всем правилам, бороздка к бороздке, и
сама любовалась на свою работу.

Но тут подошло начальство. Стали меня нахваливать:

93

– Вот ведь дивчина, а так здорово пашет.
Тогда-то и стала я показывать своё молодечество. Поясню, как
ведётся вспашка. Пахарю дан участок. По его краю прокладывается
первая борозда. Затем плуг перегоняют вхолостую по меже к
противоположному краю, и там делается следующая борозда в
обратном направлении. Потом возвращаются по другой меже к первой
борозде и рядом с ней прокладывают вплотную следующую борозду и
так далее.
Примерно вот так:

А чтобы не срыть плугом межу, плуг
при окончании очередной борозды
опрокидывают набок. Для облегчения
движения около одной из рукояток (чепиг)
имеется железный полозок.

От многолетнего трения об землю этот полозок затачивается, как
нож. И вот я, выходя из борозды на межу, на виду у начальства, так
лихо опрокинула плуг, что этим острым полозком мне разрубило ногу
посреди голени, разорвало крупную вену. Было сильное кровотечение.
Хорошо, что рядом оказалась медсестра Таня Суходольская. Она
оказала мне первую помощь, а председатель колхоза посадил меня на
свою бричку и приказал немедленно отвезти меня в Ильинцы, к врачу.

На левой голени, спереди, бросается в глаза резкое фиолетовое
пятнышко. Это и есть след от той травмы.

Капелька радости

И ещё, чтоб уж закончить образ Якубовки. Хотя я не уверена, что не
вспомню ещё что-нибудь.

Позади здания правления колхоза, бывшего графского дома, был
плодовый сад, и рядом с ним довольно большой заброшенный парк.

94

За плодовым садом ухаживали, и был толк. А парк никому не был
нужен и одичал. Там постоянно паслись чьи-то коровы. Я даже не
видела, чтобы за ними кто-нибудь присматривал.

Посреди парка стояла старая часовня. Католическая. Ведь баре-то
были поляки. Снаружи часовня казалась совсем маленькой, а внутри
оказалась довольно просторной.

На полу были устроены закрома, и хранилось семенное зерно.
Кстати, кроме семенного, у колхоза вообще никакого зерна не было.
Ведь львиная доля урожая сдавалась государству. Затем ещё
натуроплата машинно-тракторной станции за пользование техникой,
засыпка семенного фонда к следующему посеву, а жалкие остатки
раздавали колхозникам пропорционально зачтённым им трудодням.
Так что, кроме часовни, никакого больше амбара и не требовалось.

Внутри часовни стены были грязные и ободранные. Только свод
сохранился со всей своей росписью. Точно, как пишет Игорь Губерман
в одном из своих четверостиший о помещении в каком-то барском
доме. Мол, роспись потолка сохранилась, поскольку потолок трудно
загадить (последний глагол я смягчила; у Губермана вообще язык,
мягко говоря, довольно непринуждённый, хотя вообще он умница).

А попала я в часовню вот по какому случаю. Надо было посевное
зерно перед севом протравить, чтобы не сеять его вместе с нечистью.
Назначили на это дело двух девушек. А инструктировать их попросили
меня, так как некогда было ждать приезда агронома из района, а
своего агронома у колхоза не было.

Закончив дело, мы с девчатами поднялись на галерею и
попробовали там негромко запеть. Какое же это было наслаждение!
Акустика оказалась богатейшая, как в настоящем храме, и то не во
всяком. Впечатление от этой неожиданной спевки и заставило меня
вспомнить и часовню, и всё, что с ней связано. Даже в якубовской
беспросветности нашлась для меня капелька радости.

Хорошие люди

Разные люди встречались мне в жизни. Плохих вспоминать
неприятно. А о хороших людях писать – одно удовольствие.

Семья Яворских.
Илья Иванович и Мария Павловна (Маруся) были моими первыми
якубовскими сослуживцами и близкими друзьями.

95

В Якубовку их "забросили" примерно тогда же, когда и меня, ну,
может быть, на неделю раньше.

До этого Илья Иванович был в Ильинцах всеми уважаемым
адвокатом, а Маруся – учительницей. Обстоятельства были таковы, что
им нельзя было отказываться от нового назначения. Я об этом давно
писала.

Его назначили заведующим школой (директором) и сразу дали при
школе хорошо оборудованную, просторную квартиру. Всего две
комнаты, но большие. Кухня тоже большая.

Но и семью они привезли немаленькую. У них было трое детей: два
родных сына Толя и Митя (7 и 5 лет) и племянница Лида, дочка
Марусиной сестры – студентки. А ещё домработница Настя, пожилая
женщина.

Когда я впервые явилась в Якубовку, со мной была мама. Ведь мне
было всего 17 лет, и она хотела сама подыскать мне жильё. Но сначала
мы пошли к Яворским представляться. Они были нам знакомы по
Ильинцам, так как жили от нас через два дома. Илья Иванович сразу
отговорил маму от съёма комнаты.

– Никаких комнат. Она будет жить с нами. Нас шестеро, найдём
место и для седьмой. И о харчах тоже не беспокойтесь. У нас хватит на
всех.

Так я и осталась у них как член семьи. Дети меня любили, даже
Настя была со мной ласкова.

Еда-то была немудрёная, да и время было такое, что грех было
привередничать.

Во-первых, в разных видах картошка. Мне больше всего нравилось
пюре с подливкой. Настя поджаривала на растительном масле лук с
ложкой муки, всё это разбавляла водой – вот и подливка.

Что касается мяса, то Илья Иванович был кролиководом. Пару
десятков кроликов он привёз из Ильинец, они у него жили в клетках в
сенцах. А дальнейший приплод (ведь кролики страшно быстро
размножаются) он выпускал в погреб. Там они сами себе рыли норы,
иногда сквозные, выходы из которых люди находили в колхозном саду
и в парке. Он даже не знал толком, сколько их у него, сосчитать не было
никакой возможности. 1-2 раза в неделю забивали кролика, и мяса
хватало на 2-3 дня. Так и жили всемером.

У них я и корью заболела. Вот как это было.

96

В воскресенье мы втроём собирались в Ильинцы на учительскую
конференцию. Лошади уже ждали у крыльца. А я застряла у зеркала,
мне не понравилось пятнышко на лбу, и я попросила у Маруси пудры.
Она сама стала припудривать мой лоб, но сказала, что прыщики у меня
какие-то странные и что пудра не поможет. Тут вмешался Илья
Иванович:

– Та що ты, не знаеш, вид чого у дiвчини бувають прищики на лобi?
Поiхали швидче!

А Маруся, прикоснувшись к моему лбу, вдруг обнаружила, что у
меня жар. Тогда отменили поездку на конференцию, а поехали в
Ильинцы за доктором и за моей мамой. Врач сразу определил корь.

Положение осложнилось ещё тем, что дети Яворских – все трое – в
то же время болели коклюшем. Им никак нельзя было заражаться
корью. Ведь при кори надо оставаться в тёплом помещении, а коклюш
требует свежего воздуха. А время зимнее.

Яворские сразу заявили, что у них в квартире останусь я, и мама
при мне, а они сию минуту уйдут и снимут для своей семьи квартиру в
селе.

Видели вы таких людей?
Но моя мама запротестовала. Врач разрешил перевезти меня
домой, в Ильинцы, в тот же вечер. Меня укутали поверх пальто в
захваченный из дому дедушкин тулуп, на ноги поверх суконных
сапожек натянули дедушкины валенки, на голову ватное одеяло,
только маленькую дыхалочку оставили. Весь этот свёрток так мало был
похож на живое существо, что, когда в Ильинцах меня вносили в дом,
Поля спросила: "Что это?". Болела я тяжело, но, как видите, выжила.
К кори в годы моего детства относились так: переболеть должен
каждый ребёнок. И чем раньше, тем лучше, иначе болезнь будет
протекать тяжело. У нас болели в разное время и Боря, и Поля. С
каждым из них я сидела, играла, чтоб уж заодно переболеть, но ни от
кого из них не заразилась. А заболела уже взрослой, когда во всём
районе не было ни одного случая заболевания корью. В якубовской
школе, к большой радости ребят, был объявлен карантин.
Ещё о Яворском
Юристом он был божьей милостью. А ставши педагогом, тоже не
абы-каким, он со своим кровным делом не расставался.

97

Вам, наверное, в литературе встречались описания множества
судебных дел в сельских местностях в период коллективизации. Это
всё с натуры. Если сейчас крупные хищения, аферы и даже убийства
проходят зачастую безнаказанно, то в те времена за пучок сорванных
или даже подобранных на стерне́ после жатвы колосков людей
безжалостно судили, сажали, высылали.

Была мода на так называемые выездные сессии суда. Слушания
проходили в самом селе, в помещении школы или хаты-читальни, при
большом стечении народа. Из районного центра приезжали судья и
два народных заседателя, а сельская власть назначала общественного
обвинителя и общественного защитника.

Обвинение обычно поручалось какому-нибудь колхозному
активисту. От него требовалось-то всего отбарабанить несколько
ходячих формулировок, взятых из газеты. А вот с защитой Якубовке
повезло. Кого назначать было, как не Яворского?

А он со всем пылом истосковавшейся по юриспруденции души
вгрызался в каждое такое дело. Слушать защитительные речи
Яворского приезжали со всего района. Он не любил брать на жалость,
а просто опрокидывал обвинение, загонял в угол судью. Аудиторию он
завоёвывал огромной эрудицией и личным обаянием. Правда исход
каждого дела был предопределён. И всё же иногда (редко, конечно)
ему удавалось вызволять людей.

С Яворским я проработала один учебный год, потом их перевели в
другую, более крупную школу. Вот тогда-то и кончилась моя лафа. Я
устроилась жить к Ульяне Майданник. Начался новый этап моего
якубовского житья, который я в своё время уже описала.

В Якубовку вместо Яворских прислали чету Севериненко. Оба
толстые, с надутыми физиономиями. Их дочка-школьница тоже была
полненькая; звали её Олимпиада. Домашнее имя – Ада, а сельские
ребятишки, "раскусив" её, переделали это имя на Гаду. А она думала,
что по-другому они выговорить не могут.

Одежда сельчан

Хочу вам дать кое-какое представление о внешнем виде сельского
населения на Украине в мой якубовский период.

Одежда: ничего общего с национальными костюмами, которые
вам более или менее известны по выступлениям всяких украинских

98

ансамблей. Их и не было почти ни у кого на селе. Скорее их можно
было найти у местечковой молодёжи любой национальности, которая
участвовала в художественной самодеятельности.

Кажется, даже во времена запорожских казаков их носили, в
основном, сами запорожцы. При пестроте и пышности этих костюмов
они никак не соответствовали будням украинцев – полевым работам,
уходу за скотом и прочей хозяйственной деятельности. Выглядели эти
костюмы так.

Мужской: Шаровары синие, рубаха белая, вышитая цветочным
орнаментом. Поверх рубахи надевалась тёмная безрукавка, а на голову
– смушковая папаха в любое время года. Пояс красный.

Женский: Белая рубаха длинная, ниже колен, вышитая на груди,
рукавах и подоле цветочным
орнаментом. Вместо юбки –
прямоугольник из пёстрой ткани,
запахивающийся без застёжек и
поддерживаемый красным поясом.
Этот лоскут называется "запаской"
(запашка). Из-под него должен
непременно выглядывать вышитый
подол сорочки. Костюм дополнялся
безрукавкой и белым вышитым
передником (без нагрудника). Также
полагалось несколько рядов ярких
бус (монисты) и венок
(искусственный).
Вот и посудите – можно ли было
так наряжаться в будни?
99

В моё время селяне одевались проще: мужчины – в обыкновенные
пиджаки и брюки, кепки, ушанки. Иногда набрасывали нечто вроде
кафтана или армяка.

Женщины, от старух до малолетних девочек, одевались
однородно: юбка тёмная, в сборку (спидныця) и блузка. В
торжественных случаях блузку иногда заменяли традиционной
вышитой сорочкой при той же или подобной юбке. Цельных платьев не
носили. Стричь волосы женская половина населения себе не
позволяла. Все носили косы, но при этом заплетали их раз в неделю, к
воскресенью. Мыли головы, расчёсывали волосы и заплетали косы,
крепко стянув концы матерчатой ленточкой. Некоторые стягивали их
ещё и косынкой.

Спали на печи, на разостланных одеждах. Только в более
зажиточных домах были подушки, но наволочками почему-то не
пользовались. В волосах застревали пёрышки, пушинки. Таких девочек
в школе дразнили: "На подушках спит!". С непокрытой головой ходить
было стыдно. Все, от мала до велика, ходили в платочках. В школе
заставляли платочки снимать. Девочки при этом некоторое время
втягивали головы в плечи, и только немного погодя обнаруживались
шеи.

Глава 4 Музыка, танцы, обряды

Музыкальная жизнь в Ильинцах

Отдельно расскажу о музыкальной жизни нашего
провинциального уголка. У нас не было ни филармонии (даже слова
такого не знали), ни концертных залов. Даже радио у нас появилось
только в конце 30-х годов, да и то в виде репродуктора на высоком
столбе перед зданием почты. Только перед самой войной появились
чёрные репродукторы-тарелки в домах.

И тем не менее мы были окружены музыкой. Украина вообще
музыкальный, певучий край. Только не думайте, пожалуйста, что я
идеализирую. Многие знаменитости, рассказывая о себе, начинают с
того, что в семье у них всегда пели.

Отнюдь не причисляя себя к знаменитостям и не приукрашивая
своё детство, свидетельствую: мои родители всегда и с удовольствием
пели – за работой, во время отдыха, в радости и в печали. Пели они и
еврейские, и русские песни. Папа любил песни "Во кузнице" и

100

"Крутится, вертится шар голубой" (последняя, кстати, была известна за
много лет до появления фильма "Юность Максима").

Мы с Бэкой любили ходить с бабушкой на базар и там слушали
слепых лирников. Традиционный нищенский музыкальный
инструмент лира – это не та лира, которою мы знаем, как эмблему
музыки, а нечто вроде шарманки. Корпус напоминает гитару без грифа;
колёсико, которое крутят рукояткой, задевает зубцами струны, и они
издают звуки.

Под звуки лиры слепцы пели унылые мелодии на библейские
темы. Чаще всего исполняли песню "Святой Лазарь". Очевидно, это
легло в основу выражения "петь Лазаря", относящегося к любителям
жаловаться на свою судьбу. У некоторых лирников были хорошие
голоса.

Нельзя не вспомнить и школу, где довольно серьёзно было
поставлено обучение пению. Уроки пения вёл математик Павел
Абрамович ("Палабрамыч"). Его уроками не пренебрегали даже
хулиганы, которые дразнили его на уроках математики.

Пели в два и в три голоса. Сам Палабрамыч петь не мог, он
задыхался. Отдельные партии он наигрывал на скрипке, которой
неплохо владел, а потом спевались в зале под фисгармонию, на
которой он же играл. В репертуаре преимущественно украинские
песни в обработке Лысенко и Леонтовича. Но пели и классику (Глинку,
Бетховена). Со мной он даже разучил для сольного исполнения
"Серенаду" Шуберта и "Сурок" Бетховена. А ещё клуб сахарного завода
не надо забывать.

А чего стоят цыгане, которые появлялись у нас почти ежегодно и
стояли табором перед самым нашим домом! Они ведь не только в
фильмах поют и пляшут, они и в жизни точно такие же, если не считать
нечистоплотности и некоторых опасных для окружающих привычек. А
напротив нашего дома жили отец и два сына по фамилии Срипняк. Все
трое играли на бандурах и отлично пели.

А однажды, во время большой перемены, у нас на школьном
дворе появился пожилой мужчина, седой, худой, босой, с гитарой на
ремне. Ребята угостили его бутербродами, после чего он хорошо
поставленным басом спел нам под гитару "Застольную" Бетховена и
"Блоху" Мусоргского. Обещал ещё наведаться, но больше мы, к
сожалению, его не видели. Откуда взялся и куда делся – неизвестно.

101