The words you are searching are inside this book. To get more targeted content, please make full-text search by clicking here.

ЗАПИСКИ бабушки РОЗЫ и семейные истории Кизнеров

Discover the best professional documents and content resources in AnyFlip Document Base.
Search
Published by lush.mila, 2019-10-21 11:09:44

2019 - ЗАПИСКИ бабушки РОЗЫ

ЗАПИСКИ бабушки РОЗЫ и семейные истории Кизнеров

202

Время, бесстрашный художник,
Словно на белых страницах,
Что-то всё пишет и пишет
На человеческих лицах.

Юрий Левитанский

ЧАСТЬ 2
СЕМЕЙНЫЕ ИСТОРИИ
Схемы ветвей древа КИЗНЕРОВ и фото
из семейных альбомов

Я в памяти подвал спускаюсь часто,
Своих воспоминаний давний клад.

Давид Бромберг

203

Приключения Мегилат Эстер,

рассказанные Зуней47

В Мегилат Эстер я влюбился ещё совсем маленьким. Этот предмет
постоянно притягивал меня. Когда я держал его в руках, у меня
возникало ощущение, что я прикасаюсь к чуду. Довольно рано я
осознал, что через это чудо я прикасаюсь к еврейству: я понимал, что
текст написан на иврите, что иврит – это древний язык евреев, и что мы
– я и вся моя семья – евреи. Иврита я дома почти не слышал, только в
Пурим и летом на "даче" в Бескудниково, когда во время грозы папа в
шутку возглашал: "Шма Исруел, Адонай Элоhэйну, (hа)Шем Эход!" или
"Рибойне шел Ойлем!" (он произносил это так, как произносили другие
евреи на Украине). Тогда я выбегал на дорожку, разделявшую две
полосы участков, и, носясь по ней под дождём, кричал во всё горло:
"Израиль Чемоход!".

А вот идиш звучал в доме постоянно – это был родной язык папы и
мамы, на нём они разговаривали дома. Даже иногда на улице, шагая в
толпе, они говорили между собой на идиш, что меня, подраставшего,
честно признаюсь, смущало, так как я уже усвоил, что своё еврейство
афишировать не стоит (я ведь родился в 1947 году, как раз, когда
начались Сталинские гонения на еврейскую культуру и на самих
евреев). Когда я дорос лет до 6-и (а может, чуть больше, не помню),
папа подарил мне идишистскую азбуку (алефбейс) и книжечку детских
стихов поэтов, уничтоженных Сталиным. Эти вещи я храню до сих пор.
Буквы-то были ивритские, но в идише они иногда склеиваются по две,
чтобы обозначить тот или иной звук, есть даже трёхбуквенный знак
"дзш".

Идиш практически перестал звучать в нашем доме, когда умер
папа. Мне тогда было неполных 16 лет. Правда, мой дядя Давид (муж
папиной сестры Леи), писавший стихи на идиш, порою приглашал нас с
мамой или меня одного к себе послушать новенькое. Благодаря ему,
бывали мы и на концертах, организуемых в Доме Писателей еврейской
секцией Союза Писателей СССР. Наконец, бабушка Майка (Мириам),

47 Автор статьи – Зиновий Кизнер (Зуня, Зив), младший сын Розы
Давыдовны, профессор Бар-Иланского университета. Семейное древо
А1В1С3 приведено на стр. 249.

204

жившая последнюю часть своей жизни в Литве, писала нам письма –
иногда по-русски, а иногда на идиш, и мама зачитывала их вслух. В
1972 году, со смертью бабушки, прекратились и читки. Сегодня я кое-
как могу понять общий смысл 15-минутной радиопередачи на идиш,
но не более того.

По-видимому, папа знал иврит хорошо, он учил его в хедере.
Мама, как выяснилось, тоже неплохо знала иврит, хотя специально его
не учила. Её родители, Дувид (Давид) и Майка приглашали на дом
учителя иврита для маминого брата Бориса, который был младше её
года на полтора. А моя будущая мама Роська сидела рядышком,
слушала и заглядывала через плечо брата. Она была человеком редких
способностей и обладала изумительной памятью. Так что, когда в
октябре 1992 года, в возрасте 79 с половиной лет она впервые
приехала в Израиль, и я повёл её прогуляться по Бат-Яму, она поразила
меня тем, что читала вслух вывески над магазинами, мастерскими и
забегаловками и растолковывала их мне.

* **

Однако, возвращаюсь к Мегилат Эстер. Пурим отмечался в нашей
семье регулярно (примерно на те же дни приходились ещё два
праздника – мамин день рождения и день смерти Сталина). Мама
пекла треугольные "ументаши" из дрожжевого теста с изюмом или
маком (намного вкуснее, чем те, что продают здесь). А папа читал нам
вслух Мегилу. Из шкафа доставался потёртый кожаный портфель. Из
портфеля торжественно извлекался прямоугольный пенал.

205

A когда пенал открывали, взорам представал лежавший на
бархатной подушечке филигранный, т.е. изготовленный из тонкой
серебряной проволоки, ажурный футляр Мегилы.

За крохотное колечко папа вытягивал из футляра узкую полосу
пергаментного свитка и начинал читать по нему: "Вайhйе беямей
Ахашверош ...". Прочитав отрывок, переводил его на русский ("И было
во дни Ахашвероша…") и комментировал.

В детстве мне часто приходилось оставаться дома одному.
Запертый в шкафу портфель манил меня неотступно; ключ же всегда
торчал в дверце шкафа. Я доставал заветный пенал, открывал его и

206

играл с Мегилой. Вверху серебряного футляра имеется корона, а внизу
– ручка для вращения, чтобы втягивать пергаментный свиток внутрь. Я
вытягивал пергамент, покуда не появлялся список имён сыновей
Амана, повешенных на дереве высотой в 50 локтей. Иногда вытягивал
до самого конца, а потом сворачивал обратно. Мне очень хотелось
вскрыть футляр и узнать, как же там всё устроено. Довольно быстро я в
этом разобрался. Надо было отвинтить корону, освободить пергамент
от планочки с колечком и вынуть свиток из футляра. Как-то раз я не смог
отвинтить корону пальцами и воспользовался плоскогубцами с
мелкими зубчиками. Если внимательно присмотреться к короне,
можно увидеть на ней следы от плоскогубцев. Это мой “личный вклад”
в историю Мегилы, хотя и не единственный.

В 1997 году, находясь в Лондоне, мы – Ира, Женя, Дина и я –
отправились в Британский музей, где нашли большой зал,
посвящённый иудаике. Там была представлена и Мегилат-Эстер, но не
в виде свитка, а как книга, точнее, несколько старинных изданий
Мегилы, естественно, на иврите. Книги были раскрыты на разных
страницах, и Женя, и Дина, переходя от витрины к витрине, читали эти
страницы вслух наперегонки. Читали они так легко и быстро, как я не
смогу никогда. Видеть и слышать это было для меня огромным
удовольствием.

***
Разумеется, хочется знать, где и когда была создана наша Мегила,
когда и как она попала в нашу семью.
Приглядимся к планочке с колечком, за которое вытягивают
пергамент из футляра, и увидим надпись на иврите: "Бецалель,
Йерушалаим".

207

Стало быть, Мегила сделана в Иерусалиме, в школе искусств
Бецалель, основанной Борисом Шацем в 1906 г. Внутри пенала
напечатано латиницей «Varsovie» (Варшава).

Надо полагать, свежеизготовленная
Мегила была отправлена в Варшаву, где

имелась большая еврейская община. Там
Мегилу поместили в пенал и продали...
Кому? Это мог быть мой дедушка Берка,
отец Исаака. Но мне ни разу не
рассказывали о каких-либо его поездках
за пределы Украины. Более вероятно, что
кто-то привёз Мегилу из Варшавы в Гайсин
и там продал её моему деду.
Где-то с середины 20-х годов поездки за
пределы России/Украины и обратно почти полностью прекратились. В
годы 1914–1918 шла Первая Мировая Война, за ней – гражданская
война, разгул бандитизма и погромы на Украине (до 1922 года). В это
время мало кто из евреев разъезжал по заграницам. Значит, самое
вероятное время – первая половина 20-х годов. И вот сейчас,
записывая эту историю, я решил порыться в Интернете. Оказалось, что
в 2016-м году на аукционе в Израиле продавалась Мегилат Эстер,
идентичная нашей. В её описании сказано: "20-е годы".

***
Во время Второй Мировой Войны, когда Украина была
оккупирована, дедушка Берка и бабушка Зисл оставались в Гайсине и в
1944-м они были убиты. После окончания войны отец поехал в Гайсин,
чтобы разузнать об обстоятельствах смерти своих родителей.

208

Естественно, его родной дом оказался занят, и новые жильцы не
пожелали даже пустить отца на порог. Опустошённый, он брёл по
улице, когда услышал: "Ицик, Ицик!". То был их сосед-украинец (все
евреи Гайсина были уничтожены при оккупации). Он привёл папу к
себе в дом и, усадив, рассказал ему всё, что знал о гибели Берки и
Зисл48. Потом он вышел и вернулся со свёртком в тряпочке.

48 Обстоятельства жизни Берки и Зисл с начала 1941 года и до их гибели
– (см. стр. 308–310).

209



































Борьба за кандидатскую диссертацию

В 1948 году я подала диссертацию в Учёный совет МХТИ, где быстро
нашли рецензента. В отзыве меня обвинили… в космополитизме: "Везде и
всюду одна только ссылка на иностранных учёных: Вьеля, Шарбонье,
Зельдовича и Шапиро. В одном только месте приводится ссылка на
академика Семёнова, и то используется только статья из газеты."

Таким образом, я оказалась "космополитом" за то, что "издевалась"
над академиком Семёновым и не указала, что проф. Зельдович и проф.
Шапиро – отечественные учёные.

Зав. кафедрой пороходелия проф. Бакаев, прочитав отзыв, сначала
испугался, что на этот раз уже обвинят "во вредительстве" его бывшую
ученицу, затем решил со мной поговорить без свидетелей:

– Советую забрать диссертацию и обратиться в Учёный совет Арт.
академии имени Дзержинского.

Вскоре я в течение 4 часов докладывала свою работу
преподавательскому составу кафедры внутренней баллистики
Артакадемии. Диссертацию одобрили, однако это мне не помогло – ни
один учёный совет не согласился принять мою работу для защиты. Ссылка
была одна: "Учёный совет перегружен".

Я написала в Академию артиллерийских наук академику Благонравову
и попросила его помочь. Очень быстро я получила ответ: "… поручено…
назначить официальных оппонентом по Вашей диссертации и в
зависимости от их отзывов принять дальнейшее решение. Прошу
направить диссертацию со всеми положенными документами в НИИ-4
ААН".

Вскоре после этого (в 1951 году) состоялась моя защита в НИИ-4.

В прениях выступил проф. Артакадемии Я.М. Шапиро, сказавший:

– Работа Леи Борисовны является сверх кандидатской диссертации.

Только за решение задачи внутренней баллистики динамо-реактивной
пушки она вполне заслуживает учёной степени. Но она ещё решила и

другие весьма важные задачи для реактивных систем.

Члены Учёного совета проголосовали за присвоение мне степени
кандидата наук при шести голосах против. Решение было направлено на

утверждение в Академию артиллерийских наук.

В начале 1952 года меня вызвали на заседание Учёного совета. Моих

оппонентов не было. После голосования выяснилось, что один голос

против превысил, а несколько человек вернули бюллетени с надписью:

"Мы не знаем, за что голосуем".

Тут я не выдержала:
227

– Двенадцать лет вы мне доверяли отравляться парами
нитроглицерина и окислами азота, а степень кандидата наук вы мне не
доверяете! За что вы голосовали? Диссертации на столе даже нет, моих
оппонентов сюда даже не посчитали нужным пригласить. Я обращусь к
товарищу Сталину! (в те годы я ещё верила в его справедливость).

Ко мне подошёл председатель Учёного совета Главный маршал
артиллерии Н.Н. Воронов:

– Не нужно писать товарищу Сталину, напишите письмо в ВАК с
просьбой разрешить повторную защиту.

По дороге домой я не переставала плакать, всю ночь не спала, а на
утро направилась на работу и там написала письмо в ВАК академику
Благонравову. Ответ я получила быстро: "Разрешаем вторичную защиту в
Академии артиллерийских наук".

Вскоре собрался Учёный совет, и Воронов предоставил мне слово, не
разрешив задавать мне вопросы:

– Я хочу напомнить, что это не вторичная защита, а вторичное
голосование на присуждение степени.

Ко мне подошёл профессор по сопротивлению материалов:
– Я не могу поверить, что вы написали диссертацию с такими
сложными математическими уравнениями. Вы молодец, и плакаты у вас
замечательные.
Плакаты мне помог оформить мой муж – замечательный еврейский
поэт Давид Бромберг53, женой которого я стала в 1951 году. Мой дорогой
супруг ждал меня на улице. В 12 часов ночи доложили результаты
голосования: "за" – 19 человек, "против" – 3, недействительных – 1 голос.
Это была победа. Она случилась 26 июня 1952 года.
Примерно через полгода маршал Воронов торжественно вручил мне
диплом кандидата наук, при этом не забыв спросить:
– Кого же вы родили?

53 Из интервью Леи Кизнер:
"С мужем мне повезло необыкновенно. Давид Бромберг был не просто
талантливым поэтом, он был настоящим другом. Он всегда понимал и ценил
мою фанатичную преданность делу, никогда не выражал неудовольствия. Это
во многом благодаря ему в нашей семье всегда царили чуткость и доброта
друг к другу".
Несколько стихотворений Давида помещены на страницах 239-240.

228

– Сына54!

– Поздравляю вдвойне! – торжественно произнёс маршал.
Так закончилась эта волнительная история с кандидатской, которая
длилась четыре года.
В 1955 году я родила второго сына55, которого пришлось отдать в ясли
уже через месяц, так как нужно было работать, и не на кого было оставить
детей.

Работа в ОКБ Королёва

В 1959 году я решила предложить свои услуги как специалиста по
внутренней баллистике конструкторскому бюро С.П. Королёва. Получив
отказ в отделе кадров, я решила поговорить с самим Королёвым.

Для этого я решила зайти в кабинет секретаря парторганизации и
оттуда позвонить Королёву (кабинет находился вне территории ОКБ, и
пропуск на вход туда не требовался):

54 Старший сын – Борис Бромберг, родился в 1952 г., живёт с семьёй в
Торонто.

55 Младший сын – Александр Бромберг, родился в 1955 г., живёт в
Торонто.

229

– Разрешите мне с вами поговорить, Сергей Павлович. Я когда-то
работала с вами в Реактивном научно-исследовательском институте (с
1939 года) и хотела бы работать в вашем ОКБ.

Ко мне вышел какой-то военный и
быстро провёл меня в кабинет.
Королёв меня заметил, хотя беседовал
в это время с проф. Ю.А.
Победоносцевым.

– Извините, я вас не помню. Юрий
Александрович, вы её знаете?

– Какой же ракетчик её не знает?!
Она работала в РНИИ в лаборатории
внутренней баллистики.

Я показала диплом кандидата
наук.
– Пишите заявление оформить вас старшим инженером.
Оказавшись среди сотрудников артиллеристов, а не ракетчиков, я
начала с того, что прочитала сотрудникам экспериментального отдела,
куда меня направил Королёв, 5 лекций по основам реактивной техники
твёрдотопливных ракет.
В 1958 году Министерство обороны поставило перед Королёвым
задачу исследовать возможность создания межконтинентальной ракеты
на твёрдом топливе с дальностью 2500 км.
В 1960 году я принимала участие в конструкторской разработке
модели трёхступенчатой ракеты РТ-1. Затем я отработала внутреннюю
баллистику этой модели ракеты и организовала первые лётные испытания
старта модели ракеты РТ-1 из шахты совместно с сотрудниками
Софринского полигона.
В этапе лётных испытаний моё участие началось с отработки
конструкции огневой связи. В свободное время я вела теоретические
исследования. Ряд статей я стала направлять для публикаций в научные
журналы.
Все сотрудники ОКБ-1 были заряжены энтузиазмом Королёва,
который уже имел большой опыт по созданию дальнобойных ракет,
начиная с РНИИ, а затем при выполнении задания Сталина по
восстановлению ракеты ФАУ-2, созданной в своё время немецкими
учёными в Пенемюнде.

230

Работая над созданием межконтинентальной твёрдотопливной
ракеты РТ-2 с атомной боеголовкой сотрудники ОКБ-1 приступили к
созданию для неё конструкции для старта из шахты, которую нужно было
строить с учётом предохранения ракеты от атомного нападения, обмыва
большим количеством газов при старте и экономии средств.

На подмосковном полигоне я организовала испытания модели ракеты
РТ-2 в масштабе 15, созданной по моей инициативе и под моим
руководством. Для проверки пригодности стартовой схемы мне нужно
было разобраться в данных физико-химических характеристик смесевого
топлива, которое я употребила, но на полигон для этой цели не потащишь
же громоздкую ЭВМ! Что делать? Пришлось поработать прямо в
электричке – пока я добиралась на полигон, составила 16 уравнений с 16
неизвестными и разрешила их вручную методом итерации. При этом я
опровергла мнение многих исследователей о том, что для таких целей
якобы нецелесообразно применять метод итерации. Кроме того, мои
расчётные исследования были потом переложены в программу для ЭВМ,
и мы убедились в том, что если на такие расчёты в те годы тратили 40
минут машинного времени, то по моему методу – всего2 минуты (теперь
такие расчёты производятся за доли секунды).

На основании моего расчёта удалось подобрать необходимый
диаметр критического сечения сопла.

Но вскоре я узнала, что многие исполнители из различных
учреждений, в том числе и сами авторы разработки ракеты РТ-2, пришли к
выводу, что новую схему старта ракеты нужно забраковать из-за того, что
замеренные ими нагрузки с использованием модели в масштабе
13превышают в три раза допустимые (расчётные). В их опытах давление
в задонном пространстве оказалось 20 атм. Вскоре на совещании в
присутствии всех участников по этой работе мною было заявлено:

– Вы запутались с методом моделирования. В это же время, когда вы
проводили испытания модели 13, я осуществила старт модели в масштабе
15 из шахты по вашей конструктивной схеме и получила давление в
задонном пространстве 6 атм. Так что рано вы хороните эту схему старта.
Организованные мною лётные испытания прошли успешно.

После проведения лётных испытаний в Софрино я попала в больницу,
где с одним перевязанным глазом (мне удалили слёзный мешок), прячась
от врача, я вычислила нагрузки на модель при старте по уравнениям,
которые я сама составила, и сравнила расчёт с результатами опытов,

231

данные которых я запомнила. Вычисления я вела на логарифмической
линейке, бумагу и линейку прятала под подушкой, и об этом знал только
мой супруг.

Я составляла подобные уравнения часто в электричке, совершенно
отключаясь от реальности. Подойдя как-то к проходной, где мне нужно
было назвать номер своего пропуска, я вместо этого подала 50 копеек и
сказала:

– Дайте мне, пожалуйста, книжечку билетов на метро.
– Получите ваш пропуск. Вы уже на работе, а не в метро.
Увлечение этими работами было настолько велико, что я забывала
обо всём остальном и одна выполняла работы, которые по объёму могли
быть осуществлены целым коллективом сотрудников.
Это были мои лучшие научные и творческие годы, годы совместной
работы с выдающимся инженером и учёным – Сергеем Павловичем
Королёвым.
С.П. Королёв ушёл из жизни после тяжёлой болезни 14 января 1966
года. Узнав об этом, многие плакали, не таила своих слёз и я. Какого
великого руководителя мы потеряли! Прощание с ним состоялось 17
января в Доме Союзов. Я стояла в почётном карауле с большой группой
бывших сотрудников РНИИ между А.А. Штернфельдом и Л.С. Душкиным.
На следующий день состоялись похороны; я шла со многими старыми
ракетчиками и после похорон, чтобы помянуть Сергея Павловича, всех
пригласила к себе.
Смерть С.П. Королёва особенно отразилась на судьбах бывших
сотрудниках РНИИ, работавших в его ОКБ.

Защита докторской диссертации

Некоторые сотрудники из нашего ОКБ начали ко мне обращаться с
просьбой, чтобы я помогла им написать диссертацию. Тогда я решила: не
лучше ли мне написать диссертацию за себя, тем более, что кандидатскую
диссертацию я защитила почти 20 лет назад! И написала.

В 1968 году была устроена предварительная защита на секции
аэродинамики и газодинамики ОКБ-1, где было принято решение
рекомендовать диссертацию к защите на Учёном совете ОКБ-1 21 марта
1969 года.

Председатель Учёного совета Мишин начал:
– Я вам предоставляю только 15 минут.

232

– При защите даже дипломной работы студентам дают 20 минут.
Дайте, пожалуйста, хотя бы 25–30 минут…

– Не могу, будете торговаться, доведу
ваше сообщение до 10 минут, – отрезал
Мишин.

Пришлось на ходу перестраивать
доклад, по сути говоря, без использования
плакатов. Да ещё председатель считал
нужным каждый раз перебивать моё
сообщение. После того, как мне удалось
доложить кое-какие выводы по первой
части работы, председатель опять грубо
перебил меня:

– Что вы у нас время отнимаете? Пора
заканчивать!

Я чувствовала, будто меня режут
ножом. К тому ещё нога буквально отнималась, так что я успела еле дойти
до стола, чтобы опереться и не упасть. Но сообщение закончить всё-таки
успела. Первое желание было у меня бросить всё, как когда-то подобное
сделал Я.Б. Зельдович, докладывая свою работу перед некоторыми
"учёными" в РНИИ. Но я сдержалась.

Председатель написал записку и направил её академику Мельникову.
Содержание записки мне было не известно, но можно было догадаться о
чём она, типа "Надо засыпать её вопросами, чтобы побыстрей
закончить…"

Первым на меня напустился доктор технических наук профессор
Райков.

На все его вопросы я отвечала чётко и громко, но здесь председатель
опять меня грубо прерывал.

От возмущения, что даже отвечать на вопросы я не имею права, я
сорвала плакат, завернула в трубку и стала использовать её как указку.

Затем начал задавать вопросы академик М.В. Мельников в
соответствии с полученной запиской, хотя было видно, что это его
коробило. Тут все услышали адресованную ему реплику заместителя
предприятия Сергея Сергеевича Крюкова:

– Хватит тебе задавать вопросы! Что это за диссертация, я тебе потом
расскажу.

233

Одновременно я услышала, как рядом сидевший ракетчик В.П.
Голиков шепнул Мельникову:

– Действительно, хватит издеваться.
Отзыв оппонирующей организации зачитал кандидат наук В.А.
Хатулев (будущий доктор наук и профессор).
– Мы знаем Лею Борисовну как специалиста, занимающегося долгое
время вопросами внутренней баллистики двигателя и определения
параметров старта. Занявшись внутренней баллистикой старта, она вникла
в существо вопросов закрутки, взаимодействия струи с жидкостью, и на
основании этого ею были даны весьма ценные рекомендации по
проведению лётных испытаний. В её работе имеется сквозное
последовательное рассмотрение процесса, начиная с камеры и кончая
выходом ракеты из шахтного сооружения. Её трудоёмкая диссертация
имеет большое значение и, безусловно, соответствует докторской.
Далее слово предоставили официальному оппоненту, доктору
технических наук М.Е. Серебрякову:
– Я считаю, что за свой многолетний труд Кизнер Л.Б. вполне
заслуживает присуждения ей учёной степени доктора технических наук,
уже не говоря о ценности главы "Гибридная теория разброса параметров
в нестационарном периоде работы двигателя". Эта теория разработана
впервые.
Слово предоставили дополнительному оппоненту, доктору
технических наук А.В. Мишуеву:
– Я начну с истории одного заблуждения. Это заблуждение
заключалось в том, что, познакомившись с Леей Борисовной в 1964 году,
я все эти годы считал её доктором. И так же думали многие товарищи из
ленинградской организации Рудяка, ЛМИ и др., которые сталкивались с
ней.
Это глубоко научная, актуальная и практически важная диссертация.
Решение такой проблемы внутренней баллистики – комплексной задачи
как для двигателя, так и для шахтного сооружения с учётом двухфазности
потока – это уже качественно новое, это подвиг. Такой подвиг и совершила
Лея Борисовна. Она безусловно, заслуживает присвоения учёной степени
доктора технических наук.
Слово взял академик М.В. Мельников, один из заместителей главного
конструктора ОКБ:
– Я хочу сказать, что всё дело в комплексном решении задачи. Такое

234

единое решение задачи в целом исключительной сложности является
фундаментальным результатом. И я считаю, что только одного этого,
безусловно, достаточно, чтобы присудить т. Кизнер учёную степень
доктора технических наук.

Через некоторое время Высшая аттестационная комиссия (ВАК)
получила положительный отзыв на мою диссертацию от "чёрного"
оппонента, и я вместе с другими соискателями пришла 8 мая 1970 года в
приёмную ВАКа, где сидели одни генералы.

Своё выступление я закончила следующими словами: "Я могла бы ещё
и рассказать о моих работах, проведённых за 30 лет в этой области”.

Председатель заседания пленума ВАК, Министр высшего образования
Елютин ответил:

– Поскольку вопросов к вам от членов ВАКа больше нет, можете кратко
рассказать о ваших работах.

– Вынуждена поступиться своей скромностью, чтобы напомнить, что я
явилась главным автором аэродинамической модели, созданной впервые
в Советском Союзе; участником создания стартового сооружения для
пороховой ракеты; разрешила проблему создания ракет при низком
давлении ещё в 1940 году; была в числе создателей и одним из авторов
пироксилин-селитренного пороха. Участвуя в создании "катюш",
ликвидировала причины преждевременных разрывов снарядов М-31;
благодаря моим расчётам удалось увеличить бронепробиваемость
противотанковых реактивных пушек; мои методы расчётов применялись
при создании беззвучной беспламенной мины, при испытании бронеплит
для атомной станции и т. д. Таким образом, за 30 с лишним лет труда в
этой области я получила право претендовать на докторскую степень даже
по совокупности работ.

После моего "скромного" ответа председатель сказал:
– Спасибо за сообщение, вот через эту дверь можно уйти.
Наконец, учёный секретарь ВАКа Волков мне торжественно сообщил:
– Поздравляю, вас утвердили, и теперь вы – доктор технических наук!
От радости я бросилась ему на шею, а он смущённо отбивался, как бы
говоря: "Нет, "тронутая" всё-таки эта Кизнер… Слава Богу, избавились мы
от неё".
Так благополучно закончилась история моей "героической" защиты
докторской диссертации.

* **

235

Даже выйдя на пенсию (не по

своему желанию), Лея Борисовна

продолжала активно работать в

различных направлениях:

отстаивала правдивое освещение

истории ракетостроения,

участвовала в музейных

экспозициях и продолжала свои

научные теоретические изыскания.

Невостребованными лежат в

письменном столе Леи Кизнер

уникальные работы:

"Способ моделирования

импульсной нагрузки на ракеты";

"Выбор размера

дополнительного сопла при

отсечки тяги во время горения

продуктов распада сложных зарядов";

"Неравновесность процессов конденсации и кристаллизации в сопле";

"Химическая неравновесность в соплах двигателей с

металлизированными и неметаллизированными топливами";

"Эрозионное горение твёрдых топлив в реактивных двигателях";

"О методе итерации при определении парциальных давлений

продуктов горения топлив в различных двигателях" и другие.

236

Подводя итоги

(Из статьи "Как я стала ракетчицей" в израильской

газете "Вести" от 25.07.2007. Записано Дерткиным в

Торонто.)

Мне 90 лет, и кажется, я

достойно справилась с вызовом,

который бросила мне судьба, –

жизнь заставляла быть сильной.

Трагическая участь, постигшая моих

родных в годы фашистской

оккупации, трудности в нелёгкой

карьере учёного-ракетчика

закалили мою волю.

Мои коллеги удивлялись:

маленькая, худенькая, но такая

независимая. Я не знаю, какая

жизненная сила двигала мной, ведь

приходилось работать ночами,

спорить, доказывать, а иногда в

мороз и бездорожье идти десятки

километров к испытательному полигону, рисковать при пуске ракет,

которые, случалось, взрывались. Многие наши мужчины предпочитали

уходить в укрытие, а я, представьте, ничего не боялась.

Я участвовала в разработке многих ракет, которые были поставлены

на вооружение в годы Великой Отечественной войны, но главным считаю

тот факт, что в своей кандидатской диссертации впервые математически

описала процессы горения пороха в реактивном двигателе, что помогло,

ещё до написания этой работы, в создании конструкции и для знаменитой

"катюши", и для других двигателей ракет.

Горжусь и своей докторской диссертацией, которую, как говорили

военные, члены ВАК, защитила "с боем". Она подтверждает моё авторство

в появлении ракеты РТ-2 с атомной боеголовкой. Это был результат моих

исследований, начавшихся ещё в 1940 году.

Вышла в свет моя 600-страничная книга "Ракета к старту готова". Я

писала её много лет. Не знаю, к какому жанру можно отнести книгу, скорее

к мемуарно-научному, если такой есть вообще. В ней рассказ о моей очень

237

непростой жизни, о моей семье, о моих друзьях-ракетчиках, о совместной
работе с Генеральным Конструктором советского ракетостроения Сергеем
Павловичем Королёвым.

Я счастлива, что жизнь удалась, хотя счастье это оказалось трудным.
Счастлива, что дети с внуками устроены, что я с ними. И ещё я счастлива,
что в победе над фашизмом есть толика и моего труда.

238

Еврейский поэт Давид Бромберг

На серебре и золоте
Мой оставался след:
Ведь был я гравировщиком
Не так уж мало лет.

Хотелось, чтобы надписи
Коснулись вдруг сердец…
Наивно это, может быть,
Но всё же был я спец.

ПОХВАЛА СТОЛУ Теперь пером орудую,
Ты в каждом доме – родной, Сажусь писать чуть свет.
Хоть деревянный ты – да золотой. Кто знает, вдруг останется
И любо видеть мне, как стар и млад И здесь какой-то след…
Вокруг тебя за трапезой сидят.
(Перевод с идиша Вл. Мошенко)
***

О Бог, не дай, чтоб вновь
Пришло такое время.
Неси, мой деревянный друг,
Земное сладостное бремя

И вкусен дух еды, и пенятся бокалы. И сотни лет износу не знавай.
Люблю, чтоб за тобою до полночи Пусть твой венец – горячий каравай–
Весёлая беседа не смолкала. Здоровьем дарит и хозяев, и гостей.
Будь средоточьем радостных
А иногда, в вечерней тишине,
Сижу с тобой наедине, вестей!
Шепчу слова, понятные лишь мне.
(Перевод с идиша Вл. Цыбина)

Слова идут от сердца – не из уст – ***
О той године, когда ты был пуст,
Когда война терзала миру грудь,
Когда голодных мук
В глазах горела жуть.

239

* **

Спросите – где? Сам не знаю пока –
Умного встретили три дурака.

Что же спросили они у него?
К счастью дорогу – всего ничего.

Знать, что ответил, хотите иль нет?
Он промолчал, улыбнулся в ответ…

Если бы к счастью он путь указал –
Было б не три дурака, я сказал.

* **

Хотелось врагу
Закопать его в яму,
Над зыбкой звучавший
Язык моей мамы.

Пытал враг и резал,
Стрелял и травил,
Давил всех железом,
Детей не щадил.

Где гитлеры? эйхманы?
Сгнили давно!
А песня народа
Звучит всё равно!

(Перевод с идиша Вл. Цыбина)

* **

240

Из архива Леи Кизнер

241

Воины Великой Отечественной

242

Боевые Кизнера́

(Из воспоминаний Леонида Григорьевича56 Кизнера)

Старшие сыновья "патриарха" Лейзера(1) были участниками
боевых действий в 1-ю мировую войну, а с началом революции и
гражданской войны все Кизнеры, считая себя рабочими, перешли на
сторону большевиков и активно участвовали в боях с белогвардейцами
и бандами Волынца.

Гриша Кизнер(24) был членом ревкома и начальником связи
города. С приходом в город регулярной Красной Армии шесть братьев
Кизнеров стали шорниками Первой конной армии. Так, Наум(26) был
шорником 52-го кавалерийского полка 9-й Крымской кавалерийской
дивизии, Лейб (Лёва-27) – шорником 51-го полка, Давид(22) – 49-го
кавалерийского полка, Гриша – 9-го артиллерийского полка этой же
дивизии.

Многие из братьев прослужили в 9-й Крымской дивизии вплоть до
Отечественной войны. Наум и Григорий встретили войну в Молдавии,
в 500 метрах от границы, участвовали в первых боях. Потом им, как
людям в возрасте, поручили эвакуировать семьи комсостава в
глубокий тыл. В 1944 году Науму отрезало ногу на железной дороге, но
после изготовления протеза он добился, что его снова взяли в родную
9-ю кавалерийскую дивизию, где он дослужился до звания старшины.

Почти все сыновья и внуки Лейзера были участниками Великой
Отечественной войны (1941–1945). В первые дни войны ушли на фронт
Борис Маркович и Яков(13) – дети Моти(23). Яков погиб в Восточной
Пруссии в апреле 1945 года. Ушли на фронт дети Малки(3) –
военврачом Зиновий Шварц (18) и солдатом Марк Шварц(14). Борис
Давыдович стал военным корреспондентом. Леонид Григорьевич
(автор статьи) был командиром пулемётного взвода. Второй Леонид,
сын Лёвы(27) и расстрелянной Эстер, чудом избежал уничтожения в
акции и после освобождения из гетто провоевал до самого окончания
войны.

56 Леонид Григорьевич — сын Гриши(24), младшего сына Лейзера.
Родился в 1925 г., живёт в Харькове. Семейное древо А6В1 на стр. 314.

243

А1 Древо БЕРКИ Кизнера

A1B2 A1B3 Ветви детей БЕРКИ Кизнера– ЗИСЛ

244

Кизнер – Бромберги с родными и друзьями

245

246

В ГАЙСИНЕ – фото из архива
семьи ЛЕИ Кизнер и Давида БРОМБЕРГА

247

А2 Древо ДАВИДА Кизнера

А2В1 (А1В1) ветвь ИСААКА – РОЗЫ Кизнеров

248

A1B1Cn Ветви детей ИСААКА – РОЗЫ Кизнеров

249

ЗУНЯ (Зиновий) и его семья

Мой текст написан по просьбе составителей. Сам я пока ещё не
созрел для того, чтобы писать о свой жизни подробно.

Мама была и остаётся для меня высшим авторитетом. Она была и
живой энциклопедией, и этимологическим словарём. В детстве я
мучил её вопросами обо всём, и в редчайших случаях, когда она
отвечала "не знаю", рушились устои мира. И теперь я часто сожалею,
что не могу задать вопрос бабе Розе. Под её влиянием сложились мои
нравственные нормы, интересы, вкусы, манера общения, взгляды на
жизнь. А ещё в моей жизни были удивительные учителя.

В сентябре 1954 г. мама привела меня в школу № 205 на Верхней
Масловке, где в 1948–1958 годах училась Фрида и куда меня, ещё
дошкольника, она брала с собой на вечера и концерты. До 1954 г.
школа считалась женской, поэтому я упирался, дескать, это позор –
идти в девчачью школу. В 3-м и 4-м классах меня учила Рашель
Давыдовна Тригер; она же преподавала психологию Фридочке. Эту
молодую интеллигентную учительницу я любил, и она меня тоже, как
мне кажется.

Рисование у нас вёл учитель с пиратской повязкой через глаз –
очевидно, инвалид войны. Как-то на его уроке, покончив с рисованием
кубов, пирамид и шаров, я набросал его портрет с повязкой. Когда он
проходил между рядами, я попытался спрятать рисунок, но он заметил.
Ничего не сказал, забрал мой листок и вложил в классный журнал. У
меня не было сомнений, что своим натурализмом (повязка!) я глубоко
обидел человека, и я переживал. Через пару дней, вернувшись с
родительского собрания, мама протянула мне мой злосчастный
рисунок, и мне стало ясно: я действительно негодяй. Мама
рассмеялась: учитель рисования не обиделся, а попросил Рашель
Давыдовну передать моим родителям, чтобы отдали меня в
художественную школу.

В течение года я ходил и в музыкальную, и в художественную
школу в дополнение к общеобразовательной. Наверное, мог бы
осилить это и дальше, но наступил момент, когда играть гаммы и
слышать постоянные нарекания, что вместо пальцев у меня лапша,
стало невмоготу. И я воспользовался художественной школой как
поводом, чтобы бросить музыкальную.

250

В 1960 г. мы переехали на Самотёчную, и с 7-го по 11-й классы я
проучился в школе № 182 на Каляевской ул. В эту школу определил
меня папа, и он оказался прав в своём выборе. Школа была как будто
рядовая, но учителя там подобрались один к одному, каждый –
личность: Евгений Наумович Мерзон (математика), Евгений
Рудольфович Фридман (физика, классный руководитель), Генрих
Абрамович Трайнин (история, директор), Александр Морицевич
Невский (география, астрономия), Раиса Абрамовна Гуревич (история),
Вера Алексеевна Дудкина (литература и русский). Мужчины были
выпускниками МГУ и фронтовиками. Первые три в этом списке –
"безродные космополиты", четвёртый – сын и племянник "врагов
народа". Поэтому они и оказались в школе: куда бы их ещё взяли.

Мой класс они формировали несколько лет, и к концу учёбы там
собрались совершенно уникальные люди. С некоторыми я дружу до
сих пор. Мерзон, Трайнин, Дудкина и другие боролись с моей ленью –
кто лаской, кто жёстким словом, и под конец "нарисовали" мне
золотую медаль (и не мне одному: нас было, если не ошибаюсь, 7
золотых и серебряных медалистов).

Любовь к музыке у меня от мамы, а также от Фриды (она училась
игре на фортепиано, собирала грампластинки) и Пети (скрипка). Петя
играл в оркестре Дворца культуры завода им. Лихачёва и водил меня
туда на свои репетиции и концерты. Помню их успех с исполнением
Неоконченной симфонии Шуберта.

Интерес к математике у меня от Фридочки, и от Мерзона. С 1965 по
1971 годы я, вслед за Фридой, учился на мехмате МГУ; первые полтора
года на вечернем отделении. В начале 1967 г., как в своё время
Фридочка, перевёлся на дневное с потерей года – известные еврейские
дела. Дипломную работу делал на кафедре теории функций и
функционального анализа под руководством проф. Георгия
Евгеньевича Шилова, выдающегося математика и благороднейшего
человека.

Когда я сдавал госэкзамен по марксистко-ленинской философии,
представителем от моей кафедры оказался Шилов (почему бы?). Мне
и рта раскрыть не пришлось: в ответ на каждый вопрос экзаменатора
уважаемый профессор Шилов затевал с ним дискуссию, а тот не смел
его остановить. В какой-то момент Шилов произнёс: "Я думаю, мы
можем отпустить молодого человека. Он, конечно, заслужил отличную

251


Click to View FlipBook Version