Литературный альманаха "Гражданинъ" №2

Председатель Земного шара

9 ноября — 135 лет со дня рождения поэта Велимира Владимировича Хлебникова
Неповторимость судьбы и поэтики В. Хлебникова
Наш город богат поэтами, оставившими вклад как в мировой литературе, так и в языковой культуре.
Если рождение Василия Тредиаковского разграничивают семнадцатый и восемнадцатый века, то звез-
да Велимира Хлебникова зажглась на стыке девятнадцатого и двадцатого столетий. В честь того, кого по
меткому определению Владимира Маяковского, мир называет «Колумбом новых поэтических матери-
ков», названа одна из улиц Астрахани.
Начало двадцатого столетия связано с гением Хлебникова. На изломе ХIХ и ХХ веков Астрахань препод-
несла миру воистину бесценный подарок – самобытного поэта, новатора языка и стиля.
Отец поэта, Владимир Алексеевич Хлебников, был попечителем калмыков, орнитологом и природоох-
ранителем, одним из создателей уникального Астраханского заповедника.
Неповторимость и странность судьбы сделала Велимира легендой в истории поэзии ХХ века. Он – пре-
жде всего реформатор, искатель новых путей в лирике, эпосе, прозе и драматургии, экспериментатор
слова.
Велимир (Виктор) Владимирович Хлебников (1885-1922) родился в ставке Малодербетовского улуса
Калмыцкой степи. Великий поэт корнями из волжской дельты, где возникали юношеские образы его
«Страны Лебеди» и державного «Конецарства». Вся жизнь его, как течение родной реки, озарена со-
звучием про Волгу и иволгу, вся она, как и творчество поэта, неразрывна с нашим городом и свята для
астраханцев.
Хлебникову посвятил стихи один из лучших поэтов Астрахани конца ХХ века Олег Куликов (1947-2000):

1. 2. Дина
Немировская
Под скрипы калмыцкой арбы, Недостоверен эпизод,
Под конское ржанье Известный более по слухам:
Замыслились Доски Судьбы, Поэт на полустанке жжёт
Степные скрижали. Стихи младенцам и старухам.

В прекрасной алхимии слов Ничем другим нельзя помочь
И магии чисел Полузамерзшим и разутым.
Ковалось его ремесло, Январь.
Пульсировал смысл. Метель.
Глухая ночь
А что за металл у певца Навылет ветрами продута.
Расплавился в тигле,
Наверное, не до конца Бросает за листком листок
Мы все же постигли. В костёр творения создатель.
Лишь он такое сделать мог,
Земного Шара Председатель.

О В.Хлебникове написано заметно больше, нежели написал он сам. По сей день ведут о нём жаркие
споры ученые с мировыми именами, поэты и литературоведы. В Мюнхене, а затем и в израильском
Ашкелоне была опубликована статья Вадима Перельмутера «Утренний Хлебников», уникальная работа,
всё ещё не изданная в России:
«Велимир Хлебников хотел быть прочитанным. «...Главная тайна, блистающая, как северная звезда, это
- изданы мои сочинения или нет? Шибко боюсь, что нет», - писал он летом в Москву. И в следующем
письме: «С грустью примирился с тем, что собрание сочинений не вышло»...
Он проклинал редакторов, вынуждавших его рукописи валяться месяцами без движения в типографию.
Но... опубликованное его мало интересовало: «Пока готовили клетку, синица улетела».
Однако он и сам - отчасти - был причастен к той издательской медлительности.
«Предупреждаю, Хлебников не способен делать корректуру - он пишет поверх её новый вариант», -
остерегал Давид Бурлюк издателя.
Дело тут не в пресловутой взыскательности художника к своим творениям. Но именно в «новом вари-
анте», возникавшем поверх корректуры.

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 201

Велимир Вариант — чего?
Хлебников Вариант перевода в слова того, что возникает в художнике до - и поверх -слов.
Тынянов сказал, что «Хлебников шел на звук смысла».
Хлебников говорил о родстве стиха и стихии.
«Я боюсь отвлеченных прений об искусстве. Лучше было бы, чтобы вещи... художника утверждали то
или это, а не он»...
Такое постоянное усилие перевода в слова прожитого, постигнутого, высветленного и озвученного выдо-
хом/выходом предутреннего сна не дает поэту признать окончательным любой результат.
«Бывают странные сближенья». В двадцатых годах Сигизмунд Кржижановский написал в словарной ста-
тье «Черновик», что, пока автор жив, никакой текст не бывает окончательным, всё, что выходит из-под
его руки — черновики...
Читатель видит — что получилось. Поэт — что могло бы проявиться на бумаге.

Уникально словотворчество Хлебникова:

Усадьба ночью, чингисхань!
Шумите, синие березы.
Заря ночная, заратустрь!
А небо синее, моцарть!
И, сумрак облака, будь Гойя!..

В приведённом отрывке можно отметить сгущение ассоциа-
ций, порождённых ночным пейзажем: история — филосо-
фия — музыка — живопись. Обращает на себя внимание и
та строка, где нет окказионализма, зато есть удивительный,
по определению В.Перельмутера, неологизм-эпитет - «си-
ние березы», рифмующийся через строку с самим собой, но
уже отнесённым привычно к ночному небу...

Мы чаруемся и чураемся,
Там чаруясь, здесь чураясь...

И далее слова, произрастая разнообразно от этих двух кор-
ней «чар—чур», ветвятся, переплетаются в любовную вязь
влечений и шараханий...

Сергей Наровчатов говорил, что в «Кузнечике» Хлебников
обратился к восемнадцатому веку через голову века девят-
надцатого, минуя Пушкина - к Ломоносову:

Кузнечик дорогой, коль много ты блажен,
Коль больше пред людьми ты счастьем одарен!
Что видишь, все твое; везде в своем дому,
Не просишь ни о чем, не должен никому.

Эхо хлебниковского обращения уходит много дальше Ломо-
носова - к Анакреону, к его «золотописьму», к «посланнице
богов» Цикаде («Прибрежных много трав и вер» - на берегу
державинской «реки времен»), к античной Цикаде, которую
Ломоносов, а за ним и Державин с Гнедичем, преобразили-
переименовали в российского «Кузнечика».
И этот образ времени в стихах Хлебникова поэты услышали - и откликнулись сначала Осип Мандель-
штам (Что поют часы-кузнечик?..), а затем Арсений Тарковский:

Кто стрекочет и пророчит,
И антеннами усов
Пятки времени щекочет,
Как пружинками часов?..

Набор подарочных открыток, изданных Астраханским региональным отделением Союза писателей
России и сопровождённый поэтическими строками литераторов современной Астрахани к 440-летнему
юбилею нашего города предваряет с обложки отрывок из поэмы Хлебникова «Хаджи Тархан»:

Меня окружали степь, цветы, ревучие верблюды,
Круглообразные кибитки,
Моря овец, чьи лица однообразно-худы,
Огнем крыла пестрящие просто удоды -
Пустыни неба гордые пожитки.
Так дни текли, за ними годы...

202 Россия 10.2020 [email protected]

Поэт пытался докопаться до истоков возникновения наименования города своего рождения и посвятил Музей Хлебникова
ему поэму.
В пространстве поэтического времени Хлебников свободен и лёгок. «Цикада» Анакреона — и «Пуга-
чевский тулупчик» Пушкина, «Старосветские помещики» - и «Слово о полку Игореве», Малявин и Гойя,
всего не перечислить; понадобился сложный — тютчевский — эпитет — и вот он: «Снежно-могучая
краса», - и всё стихотворение, заданное этою строкой, с Тютчевым перекликается; или фетовская, по
слову Михаила Гаспарова, безглагольность: «Шопот, ропот, неги стон». И так далее...
Роман Якобсон вспоминал о поэтическом вечере, состоявшемся под новый, 1914 год: «Его очень вы-
зывали выступить — всех зазывали. Он сперва отнекивался, но мы его уговорили, и он прочел «Кузне-
чика», совсем тихо, и в то же время очень слышно»...
Сорок лет спустя в американском Гарварде Якобсон демонстрировал/имитировал это чтение — чи-
тал «Заклятие смехом» и «Он говорил: я белый ворон, я одинок...», внятно выговаривая слова и не
акцентируя деления на строки, «без выражения», разве что не «совсем тихо», видимо, опасался, что
студенты не дослышат.
Судя по многочисленным воспоминаниям о
футуристах, Хлебников был единственным из
них, кто говорил с публикой «совсем тихо».
Остальные были куда как громогласней. И в
стихах — тоже.
Издать при жизни Велимиру Хлебникову уда-
лось всего ничего...
Не случайно в графе анкеты «Семейное по-
ложение» он «шутливо» написал: «Вступил в
брачные узы со Смертью». Хлебников прожил
роковой для поэта возраст – тридцать семь лет
– и умер на руках своего соратника и друга,
художника Петра Митурича, в заброшенной
баньке в глухой валдайской деревушке Санта-
лово, там, где великая река берёт своё начало.
В этой деревушке Новгородской губернии
Велимир Владимирович жил в семье сестры
Веры и её мужа, художника Петра Митурича.
Хлебниковские теории предсказания будущего в своё время наделали немало шума.
Поэт-математик утверждал, что «если взять число лет, равное числу дней в месяце, то будем иметь
правящие людом могучие времена 27, 28 и 29 лет, каждое с особой судьбой и особым жезлом».
Столь туманные формулировки своей теории смены поколений Хлебников пояснял так: «Пушкин
родился на 56 лет позже лирика Державина (что кратно 28), 28 лет отделяют математиков Чебышева и
Лобачевского, 28 х 6 лет – Герцена и Мазепу. Число 28 управляет сменой поколений!»
Свой второй закон противостояния поколения
поэт открыл, однажды крупно поссорившись с
родителями. Их тревожило то, что в тридцать
лет Велимир не имел ни службы, ни семьи,
ни пристанища. Хлебников причины своих
конфликтов видел во всё том же загадоч-
ном числе 28: «Борются между собой люди,
рождённые через 28 лет, то есть через 28 лет
истина меняет свой знак». Как ни странно, но
после этого открытия поэт успокоился и стал
более терпимым к своим близким.
«Законы времени» Хлебников пытается
применить к народам и цивилизациям, к
отдельным людям: к примеру, на основе
труда Лернера «Труды и дни Пушкина» он
вычислил закономерность, согласно которой
все значимые события в биографии Пушкина
происходили с промежутком в 317 дней (число
317 Хлебников называл одним из важнейших
в судьбах людей и народов ещё в брошюре «Учитель и ученик»). Доклад, посвящённый этому, а также
связи между скоростью света и скоростями Земли, Хлебников прочитал перед кругом учёных-матема-
тиков в квартире Осипа Брика, но не получил у них поддержки.
Чуть позже, в феврале 1916 года, было основано утопическое «Общество председателей Земного
шара» или «Союз 317». Хлебников намеревался создать общество из 317 членов — лучших людей со
всей планеты, которые бы правили идеальным всемирным «Государством времени». Намерения его
были выражены в декларации «Труба марсиан», под которой стояло пять подписей, в том числе и уже
за два года до этого покончившего с собой поэта Божидара. Одними из первых «председателей Земно-

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 203

го шара», помимо самого Хлебникова, были новый друг Хлебникова Дмитрий Петровский и Вячеслав
Иванов, затем в число председателей вошли (многие, правда, даже и не зная о том) Давид Бурлюк,
Маяковский, Каменский, Асеев, Рюрик Ивнев, Кузмин, Рабиндранат Тагор и другие.
В декабре 2010 года в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН состоялась междуна-
родная научная конференция «Велимир Хлебников в новом тысячелетии», посвящённая 125-летию со
дня рождения русского поэта и мыслителя, где было представлено более сорока докладов известных
исследователей его творчества и молодых, начинающих свой путь хлебниковедов из США, Голландии,
Италии, Германии, Австралии, Украины, многих городов России.
Обсуждались вопросы текстологии произведений Хлебникова, его биографии, связей с научной мыс-
лью, культурой Серебряного века, с творческими экспериментами авангарда. Заместитель директора
ИМЛИ А.И. Чагин и председатель оргкомитета Н.В. Корниенко, открывавшие заседание, говорили о
значении наследия Хлебникова для академической науки.
Евгений Рейн говорил о вкладе Хлебникова в поэзию, назвав его вторым после Пушкина реформато-
ром русского стиха. В приветствии участникам конференции академик Вяч. Вс. Иванов отметил: «Я и
сейчас, как во время занятий в архиве Хлебникова в РГАЛИ – когда я нашёл у Хлебникова предсказание
взрыва атомной бомбы и намёк на понимание солнечной энергии как происходящей от термоядерного
взрыва! – думаю, что Хлебникова – автора «Досок судьбы» и других «стихов из чисел» (его собственное
выражение), посвящённых истории, ещё откроют в будущем.
Наступивший экономический кризис заставил вспомнить о предсказаниях, содержавшихся в матема-
тических уравнениях истории, выведенных вскоре после смерти Хлебникова Н.С. Кондратьевым. Но
повторяемость событий, которые касаются совсем не только экономики, явно подтверждает основные
наблюдения Хлебникова. Кажется вероятным, что его мысли найдут продолжение не только в литера-
туре, но и в науке».
Как отмечают филологи, «для литературы региона имеют значение прежде всего произведения поэта,
в которых он обращается к природе, истории края, жизни его народов.
Это поэмы «Хаджи Тархан», «Уструг Разина», рассказы «Есир», «Николай», «Охотник Уса-Гали», эссе и
очерки «Лебедия будущего», «Открытие народного университета», «Астраханская Джоконда», «Союз
изобретателей» и другие.
В лирических стихах, поэмах, песнях, рассказах, теоретических декларациях Велимира Хлебникова
нет противопоставления людей по национальному признаку, конфликтность его произведений имеет
другую природу. В её основе – контрастность цветущей естественной природы и мертвящей городской
цивилизации, столкновение духовности и бездуховности, гуманизма и жестокости. Он показывает, что
в Астрахани, когда-то завоёванной Россией, нет ни побеждённых, ни победителей. Есть единая семья
народов…» («История Астраханского края», изд-во Астраханского гос. пед. университета, 2000 г.)
Ежегодно литературной премией, носящей имя гения, награждаются лучшие поэты, писатели и учёные
нашего края. Периодически Астрахань собирает хлебниковедов с мировым именем на Международ-
ные хлебниковские чтения.
Дом-музей семьи Хлебниковых был открыт в Астрахани 19 октября 1993 года на бывшей Большой
Демидовской улице (ныне Свердлова, 53), в бывшем доходном доме Полякова, где родители поэта
снимали квартиру на первом этаже (четыре окна слева). Но первоначальная экспозиция музея была
довольно скудна: фотографии, копии, дубликаты.
В декабре 1994 года племянник Велимира Май Петрович Митурич-Хлебников, народный художник
России, передал в дар Астрахани знаменитую «хлебниковскую коллекцию»: личные вещи поэта,
именные экземпляры его произведений, художественные полотна своей матери, Веры Хлебниковой,
фамильную библиотеку. Новая экспозиция музея, на основе оригиналов, была открыта в сентябре 1995
года. Её создатель – художник-экспозиционер Калерия Михайловна Чернышова.
В мае 2013 года состоялось очередное открытие обновлённого Дома-музея Велимира Хлебникова.
Музей получил высокие отзывы в отечественной и зарубежной печати. Он поистине уникален. В России
такой – один.
Давно ушли в прошлое годы замалчивания имени поэта. В 1985 году во многих странах отмечалось
столетие со дня его рождения. Появились издания - сборники стихов, труды русских и зарубежных ис-
следователей его творчества.
Длительное время забвения способствовало возникновению домыслов, основанных на сомнительных
свидетельствах, легендах, связанных с именем Хлебникова. Так, в пятидесятых годах Юрий Олеша со-
общал своим читателям о том, что «Никто не знает, где он (Хлебников) умер, где похоронен...»
Свидетелем последних месяцев жизни и трагической безвременной кончины Велимира Хлебникова (в
1922 году ему было 37 лет) оказался муж его сестры Веры, художник Петр Васильевич Митурич.
В своих поздних воспоминаниях о Хлебникове он подробно рассказал об обстоятельствах, побудивших
Велимира поехать с ним весной 1922 года в деревню Санталово тогдашней Новгородской губернии.
Как писала в статье «Теории невероятностей Велимира Хлебникова» (рубрика «Народный архив» еже-
недельника «Хронометр» от 1.08.2006) Татьяна Бондаренко, «Хлебников просто не мог сидеть на ме-
сте. Путешествия были у него в крови. Он пешком ходил из Харькова в Ростов, из Пятигорска в Желез-
новодск. Кто знает, но, может быть, именно эта врождённая любовь к странствиям и погубила поэта?»
Он прошёл около сорока вёрст (43 км) от станции Боровенка до села Санталово, спал на земле. Поэт
окончательно подорвал своё здоровье, и ноги перестали его слушаться. Было ему 37 лет.
По рассказам сестры, за день до смерти Хлебникова навестила деревенская дурочка Фопка и спросила:

204 Россия 10.2020 [email protected]

«Трудно тебе умирать?» А после её ухода Митурич нашёл поэта уже потерявшим сознание и написал
последний прижизненный его портрет. «Необходимо хоть что-то запечатлеть!» - скажет он. Художник и
после смерти напишет портрет поэта. Многие годы спустя обе эти работы назовут лучшими в карьере
Митурича.
Умирая, наш земляк попросил своего зятя и лучшего друга выполнить последнюю просьбу: похоронить
его на кладбище без отпевания в церкви. Для российской глубинки тех лет это был настоящий шок!
Священник, услышав, что похороны совершаются без церковного обряда, заявил, что не допустит по-
койника на православное кладбище.
Преданный Митурич, желая исполнить последнюю волю поэта, пешком отправился за четыре версты в
сельсовет просить разрешения на похороны у председателя. Тот дал разрешение только после угрозы
Митурича похоронить Хлебникова где-нибудь в лесу.
Однако священник так и не пропустил похоронную процессию на кладбище. И Митурич с тремя на-
нятыми им мужиками отправился на поиски самой невысокой точки кладбищенской ограды. И гроб с
Хлебниковым всё-таки внесли на территорию через стену.
Хоронили поэта, словно совершали преступление. Боялись, что процессию вместе с усопшим вновь вы-
дворят с кладбища. Чтобы могила была как можно менее приметна, её рыли в самом дальнем конце,
в углу. Но место оказалось занято безымянным страдальцем. Рыть другую могилу не стали: начался
ливень. Так и похоронили… В 1960 прах поэта был перевезён в Москву и захоронен на Новодевичьем
кладбище.

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 Художник А.П.Калмыков
Портрет Велимира Хлебникова

205

Рано ушедшие

Николай Аргунов (1771 — 1829)
Портрет Ивана Якимова в костюме Амура

Уникальные
одиночки в искусстве

206 Россия 10.2020 [email protected]

Такая маленькая жизнь… 

О поэзии Бориса Рыжего Юрий
Фрагорийский
...Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем... /Александр Блок, 1921 (Птицелов)
...Я умираю тоже, здравствуй, товарищ Блок.../Борис Рыжий 1997
Я жил как все — 
во сне, в кошмаре — 
и лучшей доли не желал. 
В дублёнке серой на базаре 
ботинками не торговал, 
но не божественные лики, 
а лица урок, продавщиц 
давали повод для музы’ки 
моей, для шелеста страниц. 
Ни славы, милые, ни денег 
я не хотел из ваших рук... 
Любой собаке — современник, 
последней падле — брат и друг. 
......................................Борис Рыжий 
Перед тем, как уйти из жизни, Борис Рыжий оставил предсмертную записку. В ней было всего
несколько слов: «Я всех любил. Без дураков» 
Имя Бориса Рыжего вспыхнуло и погасло на небосклоне поэзии девяностых годов прошлого
века в тот момент, когда известность и признание стояли, что называется, на пороге. Корот-
кая, неблагополучная судьба, самовольный уход из жизни незадолго до наступления успеха
– сюжет, ставший для поэтов «лихих девяностых» не то что типичным, но – распространён-
ным. 
Трагический сюжет ранней смерти талантливого человека неотделим от искусства того
времени, это один из магистральных сюжетов литературы той поры и маркер для многих
биографий. 
Не все выжили в катастрофе крушения большой страны, где родились и впитали в себя
идеалы, обесценившиеся в течение считанных месяцев. Не все устояли перед искушениями,
перед назойливыми соблазнами, которыми нас буквально пичкали, постепенно разрушая
границы дозволенного и недозволенного, стирая различия между добром и злом.  
Не каждый оказался способным преодолеть отчаяние, так хорошо знакомое самым тонким,
чутким художественным натурам тех лет. Отчаяние не зависело от материального благополу-
чия, социальной устроенности. Настигало спонтанно, и казалось, было разлито в воздухе, как
невидимый яд. Въедалось в душу и имело, скорее, метафизическую природу, нежели было
спровоцировано конкретными обстоятельствами.  
Фигуры преждевременно ушедших из жизни поэтов, музыкантов, художников, и просто – ли-
хих парней, ярких девчонок, персонажей тех лет, олицетворяли собой «героев того времени».
Трагический ореол сломанной судьбы привлекал читателей и зрителей, расцвечивался,
подкрашивался в средствах массовой информации, вызывал благосклонную реакцию издате-
лей и прочих представителей структур, так или иначе связанных с искусством. На именах
безвременно ушедших всегда было легко делать бизнес, это всегда был тренд, хайп, смерть
была самой эффективной рекламой для любого, даже далеко не не совершенного, творче-
ства. Если вдуматься в их короткие жизни, то кажется, что они сами создавали для себя
обстоятельства, выйти из которых, оставаясь живым человеком, было не просто. Но они были
властителями умов, как будто кто-то специально устраивал из их смертей шоу, формировал
моду на неестественную смерть, саморазрушение, сумасшествие. 
Борис Рыжий тонко и точно уловил и отразил атмосферу того шизофренического, по сути,

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 207

недоброго времени. Увековечил её в поэтической речи, которая порой кажется слишком
откровенной, даже грубой. Его стихи как будто беззащитны перед лавиной собственной
лексики – порывистой, неровной, импульсивной, где вульгарное забористое словечко
запросто может соседствовать с нежным признанием или образом непреходящей красоты
– женщиной, цветком, птицей, щемящим родным пейзажем… 
В литературе того времени царила смерть. Она формировала романы, рассказы, стихи,
исторические исследования. Казалось, тема смерти проникла во все закоулки интеллектуаль-
ной деятельности. Как будто в пику времени, пытаясь придать времени и пространству
собственного бытия хрупкое равновесие, поэт в каждом стихотворении говорит о любви, но
не о той, оранжерейной, герметически замкнутой в личном пространстве счастья или несча-
стья. Его любовь похожа на черно-белое кино Германа, она помещена в жёсткий, подчас
гротескный, контекст эпохи, где букет цветов для любимой женщины запросто совмещается с
обрезом в бардачке автомобиля, где от дружбы до вражды – лишь несколько неосторожных
слов, от дружеского застолья до драки - всего несколько лишних рюмок.. Где жизнь могла
оборваться в любой момент – от несчастного случая, от водки, от одиночества, от самоубий-
ства или в результате криминального беспредела. 
Этот грубоватый, слегка застенчивый, но умеющий за себя постоять в драке и словесной пере-
палке, человек обладал большим состраданием и любовью ко всему, что его окружало. В его
стихах трудно найти мотивы ненависти или осуждения, презрения или высокомерия, ехид-
ства, сарказма. Только боль и любовь, дружба и верность – до конца. В некотором смысле
Борис навсегда остался ребёнком – доверчивым, уязвимым. Не смог стать циником, не был
способен на сознательную, расчётливую подлость. Как и положено настоящему поэту. 
А тем временем люди вокруг менялись. Кто-то, чувствуя опасные вызовы времени, резко
взрослел. Расставался с впитанными с детства «предрассудками» – совестью, жалостью к
людям, бескорыстием, моральными запретами, с человечностью, наконец. Те, кто не смог
перекроить себя на потребу времени – оставались за бортом благополучия, в нищете, с
инфантильной картиной давно изменившегося мира. 
Он не прятался от жизни в уютном интерьере благополучной семьи, в которой вырос. Не
закрывал глаза при виде чужого горя. Его друзья гибли в уличных драках, спивались, умирали
от тоски и наркоты, уезжали навсегда, опускались на дно и взлетали вверх по социальной
лестнице. Он одинаково любил и жалел всех, и себя в том числе. Не потому, что был нытиком.
Наоборот. Просто не отделял себя от других: ни от бандитов и алкоголиков, ни от успешных
дельцов или бедняков, ни от соседей или собратьев по литературному ремеслу. Не считал
себя лучше, порядочнее кого-то. Никому не завидовал. Никого не осуждал. 
Ему было подвластно редкое нынче искусство - быть и ощущать себя, как все... Но хрупкая,
жизнелюбивая, подвижная психика, защищённая бронёй «пацанской» бравады, не смогла
приспособиться к новой жизни, к агрессивной среде. Срыв был неизбежен. Теперь невозмож-
но понять, когда наступил окончательный слом. Борис не любил откровенничать. 
Какова ни была жизнь, она не вытравила из Бориса Рыжего главного: то, что делает его
грубоватые стихи притягательными – острую жалость к людям, и любовь к ним. То, без чего
ни один стихотворец не может состояться как поэт. Его стихи пронизаны тревожной, сумрач-
ной атмосферой «времени перемен», которое он так и не смог принять и пережить. Поэтиче-
ская речь отличается достоверностью живого разговора, исповедальной интонацией, невиди-
мой игрой смыслов, понятной каждому, кто выжил в лихолетье. Именно этим они интересны
– документальностью, какой-то горькой, упрямой правдой и обезоруживающей искренно-
стью. 
Может, поэтому современный читатель с такой жадностью вернулся к стихам Бориса Рыжего
после большого перерыва. Его стихи желанны, рассыпаны по виртуальным дневникам,
тематическим виртуальным сообществам, форумам, они украшают незатейливые рукотвор-
ные музыкальные открытки – плейкасты, звучат на концертных сценах, в песнях бардов и
рок-н-ролльщиков – на фестивалях и в кухнях, в декламациях известных артистов и простых
читателей. Его стихи любят разные люди, независимо от образования или социального слоя.
Возможно, в них нет той лакированной безупречности, которая привлекает литературных
гурманов. Наоборот, стихам Рыжего присущи, казалось бы, не самые изысканные черты:
уличная грубоватость лексикона, бесшабашный, порой даже слегка развязный, тон, хулиган-
ская простота и, физически ощутимая, детская брошенность, духовное сиротство, беспризор-
ность. Но в каждом слове этих этих шершавых, ёмких стихов ощущается глубина и неразрыв-

208 Россия 10.2020 [email protected]

ная связь с историей, искусством, жизнью и смертью огромной страны. С русской душой,
ранимой и в то же время – беспощадно себя судящей за несовершенство всего мира. 
В этих пронзительных стихах есть главное: они вызывают доверие. 
2. 
...Ибо я не надеюсь вернуться… 
Т.С. Элиот 
Я скажу тебе тихо так, чтоб не услышали львы, 
ибо знаю их норов, над обсидианом Невы. 
Ибо шпиль-перописец выводит на небе “прощай”, 
я скажу тебе нежно, мой ангел, шепну невзначай. 
Все темней и темней и страшней и прохладней вокруг. 
И туда, где теплей, — скоро статуи двинут на юг. 
Потому и скажу, что мы вместе останемся здесь: 
вся останешься ты, и твой спутник встревоженный — весь. 
Они грузно пройдут, на снегу оставляя следы, 
мимо нас навсегда, покидая фасады, сады. 
Они жутко пройдут, наши смертные лица презрев. 
Снисходительней будь, не к лицу нам, любимая, гнев. 
Мы проводим их молча и после не вымолвим слов, 
ибо с ними уйдет наше счастье и наша любовь. 
Отвернемся, заплачем, махнув им холодной рукой 
в Ленинграде — скажу — в Петербурге над черной рекой. 
..............................................................................Борис Рыжий. 1994 
Неприкаянность маленького человека, с его тихой любовью, нежностью, душой — в холод-
ных, тёмных временах «святых девяностых» получила в творчестве Бориса Рыжего, пожалуй,
самое убедительное поэтическое воплощение. Время жуткой разрухи, ощущение катастро-
фичности бытия, невозвратности какой-то и неизбывности — в стихах поэта лишено глянце-
вой ретуши, кокетливости, дешевой романтизации. Всё как есть: гибельно, остро, жестко.
Иногда жестоко. Резко, реалистично, как на чёрно-белой фотографии. Предельно искренне.
Но— никакой чернухи. 
За мягким флёром почти безукоризненной романсовой любовной лирики — осколки огром-
ной страны, где ещё вчера было безопасно, и впереди было будущее. Но вдруг всё дрогнуло,
сдвинулось, нелогично, против правил, сошло с места, как страшные каменные львы с
почерневшей набережной. Изменились люди и отношения, стали незнакомыми имена улиц,
городов, названия книг и вывески на магазинах и кафе… Это петербургское стихотворение
— расползающийся шов между безоблачным «вчера», тревожным «сегодня», пугающим
«завтра». Написанное на небесах «Адмиралтейской иглой» слово «прощай» — печальное
пророчество и прощание с Ленинградом, со счастьем и любовью, со страной, в которую уже
не вернуться никогда, как нельзя возвратиться в детство. Впереди — чужой, зловещий,
бандитский Петербург, где «черная река» — символ фатального исхода, образ смерти для
поэтов. Тёмная Лета мистического Петербурга. Чёрная речка, где прозвучал роковой выстрел
Дантеса. Отражение ужаса мёртвых вод Стикса — в глазах Орфея.
Безысходность и горе этих строк заставляет внутренне содрогнуться. Борису Рыжему было
всего 20 лет, когда были написаны эти невероятные, слишком ёмкие для двадцатилетнего
поэта, стихи. Через 6 лет его не станет. 
Кому были посвящены эти петербургские строчки? Этого не знает, кажется, никто. Борис
Рыжий не был болтлив, и пикантными событиями из личной жизни никогда ни с кем не
делился. Впрочем, не так уж и важно… Призрак Элизиума мерещится за этими удивительно
зрелыми, горькими и нежными, словами стихов о любви, зыбкая тень Эвридики, потерянной
навсегда. 
3. 
Не надо ничего, 
оставьте стол и дом 
и осенью, того, 

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 209

рябину за окном. 
Не надо ни хрена — 
рябину у окна 
оставьте, ну и на 
столе стакан вина. 
Не надо ни хера, 
помимо сигарет, 
и чтоб включал с утра 
Вертинского сосед. 
Пускай о розах, бля, 
он мямлит из стены — 
я прост, как три рубля, 
вы лучше, вы сложны. 
Но, право, стол и дом, 
рябину, боль в плече, 
и память о былом, 
и вообще, вобще. 
..........................Борис Рыжий 
Борис Рыжий — поэт от Бога. Таких никогда не понимают при жизни — за исключением
двух-трех людей. Таких стараются унижать тонко и незаметно. Борис всегда остро чувствовал
такие вещи... 
Он прожил 26 лет и 8 месяцев. После его смерти было много как искренних, так и фальшивых
слез, муссировался диагноз — ах, ведь он пил, он был ходячий суицид… 
Думаю, в смерти таких, как Борис Рыжий — огромная заслуга литераторов. Не секрет что
живых поэтов литераторам (в отличие от читателей, которым нечего делить с поэтом) любить
трудно, мертвых — даже выгодно в каком-то смысле. Не помню, кто эту мысль высказал…
Мысль едкая, но, к сожалению, содержит в себе неприятную правду. 
Уж кому как не собратьям по перу дано убивать — молчанием, снобизмом, явной или
скрытой завистью, выражающейся в тонкой отраве легкого пренебрежения. Даже показным
сочувствием, в которое любит рядиться скрытое самодовольство или злорадство. Да оно
и понятно — премий на всех не хватит, публикаций, спонсоров… Чего там ещё… В общем,
всяких лилипутских благ, корочек и значков, говорящих об официальном признании — по
эту сторону жизни. Кстати, как правило (есть, есть счастливые исключения!) официально
признанные поэты стараются признавать таких же, как они, а настоящих поэтов, пророков —
среди них очень мало. Практически нет. Живых поэтов — боятся, недолюбливают, и уж вряд
ли протянут руку, случись что… Увы, увы, антологии, изданные под властными дирижерскими
палочками «маститых» и «официально признанных», говорят об этом. Ну это так, к слову... 
После смерти Бориса Рыжего один довольно успешный старший «собрат» написал воспоми-
нания. Обозначил причастность к этой трагической, короткой чужой жизни. Имен называть
не хочется. Ни к чему это. Мне показалось, что в них, в этих странных, искаженных личными
пристрастиями и неприятиями, хотя внешне «доброжелательных» воспоминаниях «о себе»
в первую очередь, а уж потом «о Боре» — сквозила тайная нелюбовь. Стремление обелить
себя, слегка очерняя — невзначай, так, походу — того, кто послужил поводом для написания
этих мемуаров. Как-то сверху вниз, слегка покровительственно, что ли… К слову, сам Борис
очень любил и высоко ценил автора этих странных воспоминаний... 
4. 
Приобретут всеевропейский лоск 
слова трансазиатского поэта, 
я позабуду сказочный Свердловск 
и школьный двор в районе Вторчермета. 
Но где бы мне ни выпало остыть, 
в Париже знойном, Лондоне промозглом, 
мой жалкий прах советую зарыть 
на безымянном кладбище свердловском. 
Не в плане не лишённой красоты, 
но вычурной и артистичной позы, 
а потому что там мои кенты, 

210 Россия 10.2020 [email protected]

их профили на мраморе и розы. 
На купоросных голубых снегах, 
закончившие ШРМ на тройки, 
они запнулись с медью в черепах 
как первые солдаты перестройки. 
Пусть Вторчермет гудит своей трубой. 
Пластполимер пускай свистит протяжно. 
И женщина, что не была со мной, 
альбом откроет и закурит важно. 
Она откроет голубой альбом, 
где лица наши будущим согреты, 
где живы мы, в альбоме голубом, 
земная шваль: бандиты и поэты. 
......................................................Борис Рыжий 
Борис Рыжий в одном из стихотворений с горькой иронией назвал как-то себя и своих друзей
«земной швалью» и «первыми солдатами перестройки». Павшими солдатами. Он сообщил
об этом просто и иронично, без пафоса и драматизма. Просто зафиксировал факт. И назвал
вещи своими именами. 
Теперь нам знакомы виртуозные западные политтехнологии. Теперь-то мы умные, знаем, что
все эти сценарии рассчитаны на недалёких, но тонкослёзых, сентиментальных обывателей,
готовых умиляться или горевать по щелчку пальцев невидимого режиссёра, и чьи сердца
«требуют перемен», «цивилизованной жизни по западным стандартам», всеобщего равен-
ства, фантастического благосостояния, причём немедленно, без трудовых затрат и умствен-
ных усилий. 
Но тогда мало кто понимал, что происходит на самом деле. Весь этот цирк принимали за
чистую монету. Позволяли играть на нервах, подыгрывали эмоционально. И лишь немногие
чувствовали, что вместе с переменами пришла беда. 
В то время многие поэты уходили от лобового столкновения с реальностью в собственных
стихах. 
Одни оплакивали погубленную навсегда, как тогда казалось, страну, отказываясь верить в
катастрофу и отворачиваясь от наступившей «свободы», от реальности, как от скверны. 
Другие уехали в «цивилизованный мир», и отражали «ужасную российскую действитель-
ность» издалека, не имея понятия о том, в чём же она, собственно, теперь состоит. 
Третьи ринулись воплощать невесть откуда свалившуюся «историческую правду», очерняв-
шую всё и вся, что когда-либо происходило на нашей земле, не стесняясь в выражениях,
усердствуя в обличительном пафосе, не проверяя факты, не отличая реальную историю от
фальсифицированной, в погоне за пресловутой актуальностью нещадно перемешивая греш-
ное с праведным.
Кто-то погрузился в эстетику, философию, историю, замкнулся в «башенке из слоновой ко-
сти» - маленькой, да своей. 
Кто-то ударился в замысловатый постмодернизм или мозгодробительный авангард, где
образы реального мира были настолько искажены и зашифрованы, что становились неузна-
ваемыми, недоступными для моментального понимания и более-менее внятной идентифи-
кации. 
Кто-то окунулся в миры готики, мистики, фэнтези, экзотики, эротики, а то и вообще предался
коммерческой творческой деятельности, и там уж было точно не до жизненной правды. 
К стихам Бориса Рыжего можно относиться по-разному. Любить, не любить их. Но суть в том,
что они навсегда останутся художественно убедительным, реалистичным, документальным
памятником страшной эпохе перестройки, за которой последовала цветная революция.
Правда о том времени чётко отразилась в стихах поэта, без нытья, слезливости, без романти-
ческого флёра и ретуши. Как есть... 

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 211

Стихи Бориса Рыжего. Горькие, «слишком тяжелые», как принято говорить некоторыми
литераторами. Как будто в поэзии эта искренняя тяжесть является чем-то предосудительным.
Может, такие стихи и нужны в первую очередь — чтобы душа не глохла, память не отказы-
вала, сердце шерстью не покрывалось от сытой и благополучной жизни, которая – без греха,
без сучка и задоринки. Стихи, где хранятся его жизнь и смерть, его потерянная, любимая им
бесконечно, страна. Его любовь, громадное терпение и благодарность – по отношению к
тем, кто так и не смог услышать его, пока он был живым. 
Благодарю за всё. За тишину. 
За свет звезды, что спорит с темнотою. 
Благодарю за сына, за жену. 
За музыку блатную за стеною. 
За то благодарю, что скверный гость, 
я всё-таки довольно сносно встречен — 
и для плаща в прихожей вбили гвоздь, 
и целый мир взвалили мне на плечи. 
Благодарю за детские стихи. 
Не за вниманье вовсе, за терпенье. 
За осень. За ненастье. За грехи. 
За неземное это сожаленье. 
За Бога и за ангелов его. 
За то, что сердце верит, разум знает. 
Благодарю за то, что ничего 
подобного на свете не бывает. 
За всё, за всё. За то, что не могу, 
чужое горе помня, жить красиво. 
Я перед жизнью в тягостном долгу, 
и только смерть щедра и молчалива. 
За всё, за всё. За мутную зарю. 
За хлеб. За соль. Тепло родного крова. 
За то, что я вас всех благодарю, 
за то, что вы не слышите ни слова. 
...................................................Борис Рыжий 
_______________________________________________ 
Изданные книги поэта: 
И все такое. СПб.: «Пушкинский фонд», 2000. 
На холодном ветру. СПб.: «Пушкинский фонд», 2001. 
Стихи. 1993-2001. СПб.: «Пушкинский фонд», 2003. 
Оправдание жизни. Екатеринбург: «У-Фактория», 2004. 
Типа песня. М.: «Эксмо», 2006. 
P.S. Замечу, к слову — при жизни была издана всего одна книга. В 2000 году. А в 2001 его не
стало... 
Сайт поэта: borisryzhy.ru 
__________________________________________________ 

Прим.: 
«святые 90е» — выражение Наины Ельциной, цинично звучащее, но ставшее мемом, который большинство выжив-
ших в 90е годы употребляют чаще с горьким сарказмом. 
«Бандитский Петербург» — название одного из первых, после развала СССР, популярных сериалов 90х годов. 

Из кн. Триумф ремесленника

212 Россия 10.2020 [email protected]

Не бойся больше ничего

«Россия, шолом!..» с головой окунувшись в ложь, Борис
уж ничего не ждёшь. Рыжий
Россия, шолом! И, чего там греха таить,
Родная собачья Россия! мне милей по камням ходить -
Любил бы - пожалуй, а земля мне внушает страх,
писал, как положено, кровью. ибо земля есть прах.
Я вовсе не тонок, Так прощай навсегда, прощай!
я просто чертовски бессилен. Ждать и помнить не обещай.
Любить тебя надо Да чего я твержу - дурак -
огромной животной любовью. кто я тебе? Я так.
Я вскрыл тебя, словно Пусть деревья страшит огонь.
консервную банку, и губы порезал. Для камней он - что рыжий конь.
Звезды, как рыбы, Вскакивает на коня и мчит
плавали в луже - лови их руками. бледный всадник. В ночи.
И плыли созвездья.
Ах, все ты - одно отраженье: Стихи о русской поэзии
люди, собаки, поэты
и братья с врагами. Иванов тютчевские строки
Как часто снега уносят, раскрасил ярко и красиво.
сползая в бескрайность, Мы так с тобою одиноки —
тебя, словно скатерть - но, слава Богу, мы в России.
вчерашний несъеденный ужин. Он жил и умирал в Париже.
Мне завтрак не нужен. Но, Родину не покидая,
Как часто пернатая стая и мы с тобой умрем не ближе —
туда улетает. как это грустно, дорогая.
И он мне до боли не нужен.
Ты вся из контрастов. «Небо как небо, бледные звезды…»
Медальные шеи бульдогов.
В лишайных дворнягах Небо как небо, бледные звезды,
нет шерсти на шапку. Мне очень Луна как луна.
хочется быть Конечная точка отсчета жизни —
полуспившимся собаководом - Бутылка вина,
выгуливать пресные слезы звездооборазные слезы.
на впадинах щечных. Мысли о том, что ты ненужный и рыжий.
Шолом же, Россия! Но все мы здесь братья
Царицы, разбойники, тройки. В прокуренной кухне,
Как пиджак — наизнанку А завтра как ухнет,
выверни ржавые дали. И в белой палате
Гляди, утопили щенят К небу прилипнет решетка из стали.
на шикарной помойке. Все мы здесь братья,
Нас слезы не душат. мы просто устали.
И нас с тобой завтра не станет.
Два ангела
Бледный всадник
…Мне нравятся детские сказки,
Над Невою огонь горит - фонарики, горки, салазки,
бьёт копытами и храпит. значки, золотинки, хлопушки,
О, прощай, сероглазый рай. баранки, конфеты, игрушки,
Каменный град, прощай! …больные ангиной недели
Мил ты мне, до безумья мил - чтоб кто-то сидел на постели
вряд ли ты бы мне жизнь скостил, и не отпускал мою руку -
но на фоне камней она навеки - на адскую муку.
так не слишком длинна.
Да и статуи - страшный грех -
мне милее людей - от тех,

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 213

В том вечернем саду ***

В том вечернем саду, где фальшивил оркестр Там вечером Есенина читали,
духовой и листы навсегда опадали, портвейн глушили, в домино играли.
музыкантам давали на жизнь, кто окрест А участковый милиционер
пили, ели, как будто они покупали снимал фуражку и садился рядом
боль и горечь, несли их на белых руках, и пил вино, поскольку не был гадом.
чтобы спрятать потом в потайные карманы Восьмидесятый год. СССР.

возле самого сердца, друзья, и в слезах Тот скверик возле Мясокомбината
вспоминали разлуки, обиды, обманы. я помню, и напоминать не надо.
В том вечернем саду друг мой шарил рубли Мне через месяц в школу, а пока
в пиджаке моем, даже - казалось, что плакал, мне нужен свет и воздух. Вечер. Лето.
и кричал, задыхаясь, и снова несли «Купи себе марожнова». Монета
драгоценный коньяк из кромешного мрака. в руке моей, во взоре – облака.
И, как Бог, мне казалось, глядел я во мрак,
все, что было - то было, и было напрасно, -
и казалось, что мне диктовал Пастернак, «Спасиба». И пошел, не оглянулся.
и казалось, что это прекрасно, прекрасно. Семнадцать лет прошло, и я вернулся –
Что нет лучшего счастья под черной звездой, ни света и ни воздуха. Зато
чем никчемная музыка, глупая мука. остался скверик. Где же вы, ребята,
И в шершавую щеку разбитой губой теперь? На фоне Мясокомбината
целовал, как ребенка, печального друга. я поднимаю воротник пальто.

И мыслю я: в году восьмидесятом
вы жили хорошо, ругались матом,
Прогулка с мальчиком Есенина ценили и вино.
А умерев, вы превратились в тени.
А.Р.[24] (Артём Рыжий – сын поэта) В моей душе еще живет Есенин,

И снег, и улицы, и трубы, СССР, разруха, домино.
И люди странные, чужие навсегда.
А ты, мой маленький, что поджимаешь губы,
Чуть-чуть прищурившись, ты что-то понял, - да? Молитва

Как мать красивая, я над тобой склоняюсь,
сажусь на корточки, как мать, перед тобой
за все, что понял ты, дружок, я извиняюсь, Ах, боже мой, как скучно, наконец,
что я не грузчик или продавец.
я каюсь, милый мой, с прикушенной губой. …Как надоело грузчиком не быть -
За поцелуи все, за все ночные сказки,
за ложь прекрасную, что ты не одинок. бесплатную еду не приносить,
не щурить на соседку глаз хитро
Зачем так смотришь ты, зачем так щуришь глазки,и алкоголь не заливать в нутро…
не обвиняй меня, что я могу, дружок. …Бессмертия земного с детских лет
Мирок мой крохотный, и снег так белоснежен. назначен я разгадывать секрет -
«Ты рассужденьями не тронь его, не тронь», - но разве это, Боже мой, судьба?
едва шепчу себе, тебе - до боли нежен - «…Спаси, — шепчу я, — Боже мой, раба,
дыша, мой маленький, в холодную ладонь.
И так мне кажется, что понимаю Бога, дай мне селедки, водки дай, любви
с соседкою, и сам благослови…»
вполне готов его за все простить:
он, сгусток кротости, не создан мыслить строго -
любить нас, каяться и гибнуть, может быть.

214 Россия 10.2020 [email protected]

«Ходил-бродил по свалке нищий…»

Ходил-бродил по свалке нищий
и штуки-дрюки собирал -
разрыл клюкою пепелище,
чужие крылья отыскал.
Ну что же ты, лети, бедняга,
не бойся больше ничего.
Ты - здесь никто, дурак, бродяга -
там будешь ангелом Его.
Но оправданье было веским,
он прошептал его: «Заметь,
мне на земле проститься не с кем,
чтоб в небо белое лететь».

«Не верю в моду, верю в жизнь и
смерть…»

Не верю в моду, верю в жизнь и смерть.
Мой друг, о чем угодно можно петь.
О чем угодно можно говорить —
и улыбаться мило, и хитрить.
Взрослею я, и мне с недавних пор
необходим серьезный разговор.
О гордости, о чести, о земле,
где жизнь проходит, о добре и зле.
Пусть тяжело уйти и страшно жить,
себе я не устану говорить:
«Мне в поколенье друга не найти,
но мне не одиноко на пути.
Отца и сына за руки беру -
не страшно на отеческом ветру.
Я человек, и так мне суждено -
в цепи великой хрупкое звено.
И надо жить, чтоб только голос креп,
чтоб становилась прочной наша цепь».
Пусть одиночество звенит вокруг -
нам жаль его, и только, милый друг.

Пробуждение

Неужели жить? Как это странно -
за ночь жить так просто разучиться.
Отдалённо слышу и туманно
чью-то речь красивую. Укрыться,
поджимая ноги, с головою,
в уголок забиться. Что хотите,
дорогие, делайте со мною.
Стойте над душою, говорите.
Я и сам могу себе два слова
нашептать в горячую ладошку:
«Я не вижу ничего плохого
в том, что полежу ещё немножко, -
ах, укрой от жизни, одеялко,
разреши несложную задачу».
Боже, как себя порою жалко -
надо жить, а я лежу и плачу.

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 215

216 Вот черное

Мне город этот до безумья мил -
я в нем себя простил и полюбил
тебя. Всю ночь гуляли, а под утро
настал туман. Я так хотел обнять
тебя, но словно рук не мог поднять.
И право же, их не было как будто.
Как будто эти улицы, мосты
вдруг растворились. Город, я, и ты
перемешались, стали паром, паром.
Вот вместо слов взлетают облака
из уст моих. И речь моя легка,
наполнена то счастьем, то кошмаром.
…Вот розовое - я тебя хочу,
вот голубое - видишь, я лечу.
Вот синее - летим со мною вместе
скорей, туда, где нету никого.
Ну, разве кроме счастья самого,
рассчитанного, скажем, лет на двести.
…Вот розовое - я тебя люблю,
вот голубое - я тебя молю,
люби меня, пусть это мука, мука…
Вот черное и черное опять -
нет, я не знаю, что хотел сказать.
Но все ж не оставляй меня, подруга.

«Еще вполне сопливым мальчиком…»

Еще вполне сопливым мальчиком
я понял с тихим сожаленьем,
что мне не справиться с задачником,
делением и умноженьем,
что, пусть так хвалят, мне не нравится
родимый город многожильный,
что мама вовсе не красавица
и что отец - не самый сильный,
что я, увы, не стану летчиком,
разведчиком и космонавтом,
каким-нибудь шахтопроходчиком,
а буду вечно виноватым,
что никогда не справлюсь с ужином,
что гири тяжелей котлета,
что вряд ли стоит братьям плюшевым
тайком рассказывать все это,
что это все однажды выльется
в простые формулы, тем паче,
что утешать никто не кинется,
что и не может быть иначе.

«…Врывается, перебивая Баха…»

…Врывается, перебивая Баха,
я не виню ее - стена моя тонка.
Блатная музыка, ни горечи, ни страха,
одно невежество, бессмыслица, тоска.
Шальная, наглая, как будто нету смерти,
девица липкая, глаза как два нуля.
…И что мне «Бранденбургские концерты»,
зачем мне жизнь моя, что стоит жизнь моя?

Россия 10.2020 [email protected]

«Под огромною звездою…» Наследственность плюс родовая травма -
душа свободна.
Под огромною звездою Так плавно, так спокойно по орбите
сердце - под Рождество плывет больница.
с каждой тварью земною Любимые, вы только посмотрите
ощущает родство. на наши лица!
С этим официантом,
что спешит показать Писатель
перстенек с бриллиантом,
не спеша подливать. Как таксист, на весь дом матерясь,
С этой дамой у стойки, за починкой кухонного крана,
от которой готов ранит руку и, вытерев грязь,
унаследовать стойкий ищет бинт, вспоминая Ивана
горький привкус духов. Ильича, чуть не плачет, идет
И блуждая по скверам прочь из дома: на волю, на ветер -
с пузырем коньяка, синеглазый худой идиот,
с этим милицанером переросший трагедию Вертер -
из чужого стиха. и под грохот зеленой листвы
в захламленном влюбленными сквере
«Вот и мучаюсь в догадках…» говорит полушепотом: «Вы,
там, в партере!»
«Перед вами торт «Букет»
Словно солнца закат - розовый «Эмалированное судно…»
Прекрасен как сок берёзовый»
Надпись на торте Эмалированное судно,
окошко, тумбочка, кровать,
Вот и мучаюсь в догадках, жить тяжело и неуютно,
отломив себе кусок, - зато уютно умирать.
кто Вы, кто Вы, автор сладких, Лежу и думаю: едва ли
безупречных нежных строк? вот этой белой простыней
Впрочем, что я, что такого - того вчера не укрывали,
в мире холод и война. кто нынче вышел в мир иной.
Ах, далёк я от Крылова, И тихо капает из крана.
и мораль мне не нужна. И жизнь, растрепана, как бл***,
Я бездарно, торопливо выходит как бы из тумана
объясняю в двух словах - и видит: тумбочка, кровать…
мы погибнем не от взрыва И я пытаюсь приподняться,
и осколков в животах. хочу в глаза ей поглядеть.
В этот век дремучий, страшный Взглянуть в глаза и - разрыдаться
открывать ли Вам секрет? - и никогда не умереть.
мы умрём от строчки Вашей:
«Перед вами торт “Букет”…»

«Снег за окном торжественный и
гладкий…»

Снег за окном торжественный и гладкий,
пушистый, тихий.
Поужинав, на лестничной площадке
курили психи.
Стояли и на корточках сидели
без разговора.
Там, за окном, росли большие ели -
деревья бора.
План бегства из больницы при пожаре
и все такое.
…Но мы уже летим в стеклянном шаре.
Прощай, земное!
Всем всё равно куда, а мне - подавно,
куда угодно.

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 217

«Ни разу не заглянула ни…» «Надиктуй мне стихи о любви…»

Ни разу не заглянула ни Надиктуй мне стихи о любви,
в одну мою тетрадь. хоть немного душой покриви,
Тебе уже вставать, а мне мое сердце холодное, злое
пора ложиться спать. неожиданной строчкой взорви.
А то б взяла стишок, и так Расскажи мне простые слова,
сказала мне: дурак, чтобы кругом пошла голова.
тут что-то очень Пастернак, В мокром парке башками седыми,
фигня, короче, мрак. улыбаясь, качает братва.
А я из всех удач и бед Удивляются: сколь тебе лет?
за то тебя любил, Ты, братишка, в натуре поэт.
что полюбил в пятнадцать лет, Это все приключилось с тобою,
и невзначай отбил и цены твоей повести нет.
у Гриши Штопорова, у Улыбаюсь, уделав стакан
комсорга школы, блин. за удачу, и прячу в карман,
Я, представляющий шпану пожимаю рабочие руки,
Спортсмен-полудебил. уплываю, качаясь в туман.
Зачем тогда он не припер Расставляю все точки на «ё».
меня к стене, мой свет? Мне в аду полыхать за враньё,
Он точно знал, что я боксер. но в раю уготовано место
А я поэт, поэт. вам - за веру в призванье моё.

Паровоз Осень

С зарплаты рубль - на мыльные шары, Уж убран с поля начисто турнепс
на пластилин, на то, что сердцу мило. и вывезены свекла и капуста.
Чего там только не было, всё было, На фоне развернувшихся небес
все сны - да-да - советской детворы. шел первый снег, и сердцу было грустно.
А мне был мил огромный паровоз - Я шел за снегом, размышляя о
он стоил чирик - черный и блестящий. бог знает чем, березы шли за мною.
Мне грезилось: почти что настоящий! С голубизной мешалось серебро,
Звезда и молот украшали нос. мешалось серебро с голубизною.
Летящий среди дыма и огня
под злыми грозовыми облаками,
он снился мне. Не трогайте руками!
Не трогаю, оно - не для меня.
Купили бы мне этот паровоз,
теперь я знаю, попроси, заплачь я -
и жизнь моя сложилась бы иначе,
но почему-то не хватало слез.
Ну что ж, лети в серебряную даль,
вези других по золотой дороге.
Сидит безумный нищий на пороге
вокзала, продает свою печаль.

«Мне холодно, читатель,
мне темно…»

Мне холодно, читатель, мне темно,
но было бы темней и холодней,
не будь тебя, ведь мы с тобой - одно,
и знаю я - тебе ещё трудней,
сложней, читатель, потому - прости,
а я прощу неведомый упрёк,
что листик этот не собрал в горсти,
не разорвал, не выбросил, не сжёг.

218 Россия 10.2020 [email protected]

Гимн кошке 219

Ты столь паршива, моя кошка,
что гимн слагать тебе не буду.
Давай, гляди в свое окошко,
пока я мою здесь посуду.
Тебя я притащил по пьянке,
была ты маленьким котенком.
И за ушами были ранки.
И я их смазывал зеленкой.
Единственное, что тревожит -
когда войду в пределы мрака,
тебе настанет крышка тоже.
И в этом что-то есть однако.
И вот от этого мне страшно.
И вот поэтому мне больно.
А остальное все - не важно.
Шестнадцать строчек. Ты довольна?

«Так я понял: ты дочь моя, а не
мать…»

Так я понял: ты дочь моя, а не мать,
только надо крепче тебя обнять
и взглянуть через голову за окно,
где сто лет назад, где давным-давно
сопляком шмонался я по двору
и тайком прикуривал на ветру,
окружен шпаной, но всегда один -
твой единственный, твой любимый сын.
Только надо крепче тебя обнять
и потом ладоней не отнимать
сквозь туман и дождь, через сны и сны.
Пред тобой одной я не знал вины.
И когда ты плакала по ночам,
я, ладони в мыслях к твоим плечам
прижимая, смог наконец понять,
понял я: ты дочь моя, а не мать.
И настанет время потом, потом -
не на черно-белом, а на цветном
фото, не на фото, а наяву
точно так же я тебя обниму.
И исчезнут морщины у глаз, у рта,
ты ребенком станешь - о, навсегда! -
с алой лентой, вьющейся на ветру.
…Когда ты уйдешь, когда я умру.

«Мне не хватает нежности в сти-
хах…»

Мне не хватает нежности в стихах,
а я хочу, чтоб получалась нежность -
как неизбежность или как небрежность.
И я тебя целую впопыхах,
О муза бестолковая моя!
Ты, отворачиваясь, прячешь слезы.
А я реву от этой жалкой прозы,
лица не пряча, сердца не тая.
Пацанка, я к щеке твоей прилип.
Как старики, как ангелы, как дети,
мы станем жить одни на целом свете.
Ты всхлипываешь, я рифмую «всхлип».

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2

«Зеленый змий мне преградил
дорогу…»

Зеленый змий мне преградил дорогу
к таким непоборимым высотам,
что я твержу порою: слава богу,
что я не там.
Он рек мне, змий, на солнце очи щуря:
- Вот ты поэт, а я зеленый змей,
закуривай, присядь со мною, керя,
водяру пей.
Там, наверху, вертлявые драконы
пускают дым, беснуются - скоты,
иди в свои промышленные зоны,
давай на «ты».
Ступай, - он рек, - вали и жги глаголом
сердца людей, простых Марусь и Вась,
раз в месяц наливаясь алкоголем,
неделю квась.
Так он сказал, и вот я здесь, ребята,
в дурацком парке радуюсь цветам
и девушкам, а им того и надо,
что я не там.

«Из школьного зала…» «И вроде не было войны…»

Из школьного зала - И вроде не было войны,
в осенний прозрачный покой. но почему коробит имя
О, если б ты знала, твое в лучах такой весны,
как мне одиноко с тобой… когда глядишь в глаза жены
Как мне одиноко, глазами дерзкими, живыми?
и как это лучше сказать: И вроде трубы не играли,
с какого урока не обнимались, не рыдали,
в какое кино убежать? не раздавали ордена,
С какой перемены протезы, звания, медали,
в каком направленье уйти? а жизнь, что жив, стыда полна?
Со сцены, со сцены,
со сцены, со сцены сойти. ***

220 Старик над картою и я
над чертежом в осеннем свете —
вот грустный снимок бытия
двух тел в служебном кабинете.
Ему за восемьдесят лет.
Мне двадцать два, и стол мой ближе
к окну и в целом мире нет
людей печальнее и ближе.
Когда уборщица зайдет,
мы оба поднимаем ноги
и две минуты напролет
сидим, печальные, как боги.
Он глуховат, коснусь руки:
– Окно открыть? – Вы правы, душно.
От смерти равно далеки
и к жизни равно равнодушны.

Россия 10.2020 [email protected]

«В России расстаются навсегда…» Не вели бухого до кровати.
Вот моя строка:
В России расстаются навсегда. «Без меня отчаливайте, хватит —
В России друг от друга города небо, облака!»
столь далеки, Жалуйтесь, читайте и жалейте,
что вздрагиваю я, шепнув «прощай». греясь у огня,
Рукой своей касаюсь невзначай вслух читайте, смейтесь, слёзы лейте.
её руки. Только без меня.
Длинною в жизнь любая из дорог. Ничего действительно не надо,
Скажите, что такое русский бог? что ни назови:
«Конечно, я ни чужого яблоневого сада,
приеду». Не приеду никогда. ни чужой любви,
В России расстаются навсегда. что тебя поддерживает нежно,
«Душа моя, уронить боясь.
приеду». Через сотни лет вернусь. Лучше страшно, лучше безнадежно,
Какая малость, милость, что за грусть — лучше рылом в грязь.
мы насовсем
прощаемся. «Дай капельку сотру». «Я в детстве думал:
Да, не приеду. Видимо, умру вырасту большим…»
скорее, чем.
В России расстаются навсегда. Я в детстве думал: вырасту большим -
Ещё один подкинь кусочек льда и страх и боль развеются как дым.
в холодный стих. И я увижу важные причины,
...И поезда уходят под откос, когда он станет тоньше паутины.
...И самолёты, долетев до звёзд, Я в детстве думал: вырастет со мной
сгорают в них. и поумнеет мир мой дорогой.
И ангелы, рассевшись полукругом,
В пустом трамвае поговорят со мною и друг с другом.
Сто лет прошло. И я смотрю в окно.
Ночью поздней, в трамвае пустом - Там нищий пьёт осеннее вино,
Новогодний игрушечный сор. что отливает безобразным блеском.
У красавицы с траурным ртом ...А говорить мне не о чем и не с кем.
Как-то ангельски холоден взор.
Пьяный друг мне шепнёт: «Человек
Её бросил? Ну что ж? Ничего -
Через миг, через час, через век
И она позабудет его».
Я, проснувшись, скажу: «Может быть
Муж на кофточку денег не дал...».
А потом не смогу позабыть,
Вспомнив нежную деву-печаль.
Как, под эти морщинки у губ
Подставляя несчастье своё,
Я - наружно и ветрен и груб -
И люблю, и жалею её.

«Ничего не надо, даже счастья…» 221

Ничего не надо, даже счастья
быть любимым, не
надо даже тёплого участья,
яблони в окне.
Ни печали женской, ни печали,
горечи, стыда.
Рожей — в грязь, и чтоб не поднимали
больше никогда.

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2

Литературная

Василий Суриков(1848 — 1916)
Утро стрелецкой казни

Переступить
через боль и кровь...

222 Россия 10.2020 [email protected]

Горькая правда

Беседа Игоря Шушарина с Владимиром Бушиным (2012)

ВЛАДИМИР БУШИН: «ЛЮДИ МЕНЯЮТСЯ. И ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ РАНЬШЕ ГОВОРИЛ ХОРО- Владимир
ШИЕ ПРАВИЛЬНЫЕ ВЕЩИ, ВПОЛНЕ МОЖЕТ ИЗМЕНИТЬСЯ И СТАТЬ НЕГОДЯЕМ». Бушин
В августе 2012-го, будучи в командировке, в Москве, я раздобыл телефон Влади-
мира Сергеевича. Позвонил. Наговорил ему разных хороших слов. Старик (тогда ему было Игорь
уже 88) любезно пригласил в гости на дачу, и на следующий день я поехал к нему, в под- Шушарин
московную Немчиновку. У нас, в «Красном Матросе», к тому времени вышла пластинка «За
страну Советскую», так что поехал не с пустыми руками. Владимир Сергеевич отдарился
своим сборником «Честь и бесчестие нации». Общались часа два. Часть беседы велась под
диктофон, и по приезду домой я перевел это дело в формат интервью. Примечательно, что
Владимир Сергеевич изначально отказался от согласования текста. Мол, оставите мои слова
как есть, или где-то переврете — пусть будет на вашей совести. Вот только такое благослове-
ние, увы, не понадобилось, не взяли у меня этот текст к публикации. Уж не помню по каким
причинам, скорее всего, за резкость суждений.
Но файл остался. Сегодня с утра перечитал — словно и не минуло с тех пор семи лет.
Итак: 23 августа, 2012 года, Немчиновка, разговор на даче Владимира Бушина.
– Пока ехал к вам, Владимир Сергеевич, припомнил эпизод из школьного детства: возроп-
тали мы как-то по поводу очередного внеклассного похода на встречу с ветеранами. И тогда
наш учитель истории поведал о том, что когда сам был пионером, их водили на встречу с по-
чтенным старичком – участником восстания на броненосце «Потемкин». Мол, задумайтесь:
в моем лице вы наблюдаете человека, который своими глазами видел участника событий
1905 года! Пройдет несколько десятилетий и, может так статься, уже вас станут приглашать
в школы, чтобы выступить перед детьми в качестве очевидцев – людей, которые «живьём»
видели участников Великой Отечественной. Это я к тому, что добрался до Вас, Владимир
Сергеевич, в первую очередь именно в этом качестве – очевидца и слушателя. И уже потом –
в качестве человека, задающего вопросы.
– Мне в жизни тоже доводилось встречаться с людьми, которые олицетворяли для меня
далекое прошлое. Так, в 1967 году, в Гаграх, в Доме творчества я познакомился с Василием
Витальевичем Шульгиным. Как Вы, наверное, знаете, то был потомственный дворянин, из-
вестнейший дореволюционный общественный деятель, монархист. Человек, принимавший
личное участие в процедуре отречения Николая II. Когда мы познакомились, ему было 90,
и до того момента я еще не встречал людей столь почтенных лет. Хотя сейчас сам вплотную
приближаюсь к этому возрасту.
– И какие впечатления сохранились от той встречи?
– Было очень интересно с ним поговорить. Естественно, не потому что он - старик-долго-
житель, а потому что в жизни этого незаурядного человека было столько всего: богатство,
слава, власть, крушение идеалов, эмиграция, тюрьма. Но вот что интересно: когда я спросил
Шульгина, как он относится к нынешней советской действительности, он ответил примерно
следующее: «Мы, русские националисты, мечтали о Великой России. Большевики её тако-
вой сделали. И это меня с ними мирит». Заметьте, это сказал человек, у которого были все
основания, мягко говоря, не любить Советскую власть. Его ведь взяли, кажется, в Югославии,
когда мы туда вошли. Он отсидел двенадцать лет во Владимирском централе. Незадолго
до нашей встречи в кинотеатрах шел документальный фильм «Перед судом истории» – там
главными действующими лицами выступали Шульгин и его как бы оппонент, какой-то наш
безликий историк. И вот, с одной стороны мы видели на экране человека, у которого за пле-
чами огромная Жизнь. Человека с великолепным русским языком, с элегантными манерами,
а с другой – эдакая серая мышь. Конечно, зрительские симпатии были на стороне монархи-
ста. Когда это поняли, фильм очень быстро сняли с проката и больше не показывали.

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 223

Вторая схожая встреча случилась у меня с Кагановичем. Это было уже под занавес
1980-х. Помню, я читал какую-то книжку, в которой упоминалась его фамилия. В конце книж-
ки помещались биографические примечания, и я с удивлением обнаружил, что буквально
на следующий день у Лазаря Моисеевича день рождения. Я позвонил двум своим друзьям и
предложил сходить поздравить наркома. Вот мы и явились. Поначалу его дочь не хотела нас
впускать – Каганович был болен, лежал со сломанной ногой. Но все же в итоге нам удалось
познакомиться и пообщаться. Помню, в ходе разговора мы посетовали на то количество пере-
строечной клеветы, которая обрушилась на Сталина. А он нам в ответ: «Ну что печалиться о
Сталине, когда Советская власть рушится!» А ведь это было еще до 1991 года! Еще запомни-
лось, что Каганович как-то особенно активно предупреждал-настраивал нас против Гавриила
Попова. Словно бы все зло заключалось персонально в нем… Так что действительно, как
писал Маяковский, «время – вещь необычайно длинная». С другой стороны - перед временем
ничто не может устоять. И, конечно, самые яркие события в будущих поколениях меркнут.
– В этой связи, как Вы считаете, Владимир Сергеевич, сколько лет еще минует до того момен-
та, как Девятое Мая перестанет быть «красным днем календаря»?
– Боюсь, по нынешней ситуации не так уж и много. Вон, сейчас даже военные, сам начальник
Генштаба нынешний, Макаров, по случаю очередной годовщины Победы высказался снисхо-
дительно. В том духе, что, дескать, «надо уважить фронтовиков». Но почему только фронтови-
ков?! Да, мы совсем скоро уйдем. Но ведь сам праздник должен остаться. Ведь это дело всего
нашего народа! Это великий праздник нашей – и советской, и русской истории. Потому, когда
слышу, как говорят, что День Победы нужен только фронтовикам – меня это просто бесит.

- Но все-таки на государственном уровне формальной уважухи
ветеранам, согласитесь, стало больше? Парады вернули, гимн,
пусть и с другими словами. Опять же ленточки георгиевские.
– Ленточки эти – они обманные. Цвет Победы – красный цвет!
Так повелось еще с древних русских времен. А уж в Великую
Отечественную – только красный! Да, георгиевская лента была
у медали «За победу над Германией» и у ордена Славы. Ну и
что теперь? А что касаемо парадов, считаю, это форменное
безобразие. Закрывают фанерой мавзолей, стыдливо закрыва-
ют верховного главнокомандующего. Эти два наши… хм… отца
Отечества сидят. Идут войска – а они сидят! Семидесятилетний
Сталин стоял, а эти – достаточно молодые еще люди сидят, как
в театре. Оно понятно, что эти люди не имеют никакого отно-
шения к этой Победе. Они к ней просто примазываются. Просто
удивительно! Активнейшим образом охаивают наше прошлое,
но когда прижмет, когда им нужно – вспоминают и о нас.
– Ну, вспоминают тоже по-разному. Сейчас вот стало модным
на главных телеканалах к юбилеям великих битв и сражений
выпускать документально-публицистические фильмы. Кои, в
большинстве случаев, воспринимаются неоднозначно – и спе-
циалистами-историками, и самими ветеранами.
– Лично я стараюсь не смотреть, но несколько штук видел.
Вот, например, есть такой Виктор Правдюк. Кажется, он ваш,
ленинградец? Вот этот самый Правдюк слепил такое вот Нечто
с безумным количеством серий. Называется «Вторая мировая
война – русский взгляд». Я посмотрел парочку серий.
– И как вам?
– Вот вроде бы и фамилия режиссера обязывает, и название
фильма. Да только ничего РУССКОГО там в помине нет! Я в
свое время написал об этом Правдюке очень неласковую статью. (Статья называлась «Акция
«Вторая мировая»... «Правдюки» о войне.» и впоследствии вошла в публицистический сбор-
ник «Злобный навет на Великую Победу». – И.Ш.) А еще были фильмы этого… с НТВ. Как бишь
его..?
– Пивоварова?
– Точно! Вот о нем я тоже писал, даже несколько раз. Ибо там у него… Даже не знаю чего
больше, потому что порой трудно отличить невежество от сознательной клеветы. Хотя у Пиво-
варова присутствует и невежество в чистой форме.

224 Россия 10.2020 [email protected]

– Например?
– Например он там в кадре берет в руки знаменитый автомат «ППШ» и высказывается в том
духе, что, мол, зарядить его в бою была целая проблема. Да не было там никакой проблемы!
Откуда? Диски заряжались заранее, один ставился на место, другой, уже заряженный, был
в запасе. Сменил диск, и - всё! Великолепное оружие! Конечно, если человек ничего, кроме
столовой ложки, в руках не держал, ему с непривычки трудновато обходиться с автоматом
– чай не микрофон… Вот была винтовка «СВТ» (самозарядная Токарева — И.Ш.), вот она, как
мне ребята рассказывали, была - да, капризная. Но лично я ее в руках не держал. К концу во-
йны как раз с ППШ ходил.
– И сколько немцев из него удалось покрошить? Не подсчитывали?
– Я был на войне радистом, так что немцев убивать мне не доводилось. Вот Владимир Соло-
ухин, который всю войну прослужил в охране Кремля, в свое время на эту тему даже стишки
написал. Хвастаясь тем, что в войну не убил ни одного человека.
– В смысле: вроде как и долг Родине отдал, но, в то же время, не взял греха убийства на
душу?
– Именно. Так вот я считаю, что хвастаться, гордиться этим – кощунственно! Потому что пока
он сторожил Кремль, другие убивали. Много убивали. Потому что выхода другого не было,
ничего другого придумать было невозможно. Ну, не читать же, в самом деле, наступающим
немецким ордам стихи Солоухина о том, как он получил партийный билет? Или его стихи,
обращенные к Уэллсу? (Владимир Сергеевич намекает на солоухинские строчки: «Что ж, меч-
татель Уэллс, слышишь нынче меня / Под чугунным надгробьем, замшелым и ржавым, - / Что,
Россия во мгле? Нет, Россия в огнях! / Нет, в сверканье и славе родная держава!» - И.Ш.)
– А как случилось, что вы попали в радисты?
– Когда началась война, я мечтал поступить в артиллерийское училище. Желание такое, пом-
нится, возникло после того, как в газете я прочитал очень выразительный очерк Симонова
про артиллеристов. Вот и просился в военкомате, хотя понимал, что шансов немного, по-
скольку к тому времени давно ходил в очках. Вообще я был самым младшим в своем классе.
Так что моих одноклассников, почти всех, взяли в армию сразу после школы, а меня отправи-
ли догуливать на авиационный завод имени Лепсе. И вот, наконец, получаю извещение: мол,
приходи, есть направление на учебу. Я радостный явился вместе с другими ребятами, а это
оказалось училище химслужбы. Был страшно разочарован, конечно. Но даже и в такое учи-
лище все равно не попал – зарубили на медицинской комиссии. Причем не по очкам, врачи
нашли какие-то проблемы с сердцем. Вот какой строгий отбор был даже тогда, в 1942 году!..
Ну да не успел я порадоваться тому, что не угодил в химики, как меня забрали в Гороховецкие
лагеря, где формировались маршевые роты. И вскоре уже оттуда отправили на фронт.
А возвращаясь к Вашему вопросу про немцев убитых… Знаете, если бы каждый со-
ветский солдат убил хотя бы одного фашиста, война бы закончилась в два месяца! Но ведь
фронт нужно было обеспечивать и связью, и питанием, и интендантской нуждой. Мне вот
однажды звонит Проханов, и по какому-то поводу заводит: «Вот когда ты был на передо-
вой…» Я ему: «Саша! Я на передовой не был! Вернее так: я, конечно, бывал на передовой, но
солдатом не был и в окопах не сидел. А сидел со своей РСБ (радиостанцией среднего бом-
бардировщика — И.Ш.)». Или вот тоже, в другой раз, слышу от кого-то: мол, ты Кенигсберг
брал. Милый! Я сидел на каком-то чердаке с радиостанцией «5-Ока», какие-то сведения мы
там получали и куда-то передавали. Вот и всё, что я видел, когда мы брали Кенигсберг. Потом
– да, конечно, мы гуляли по улицам взятого города. Но как осуществлялась сама стратегиче-
ская, так сказать, операция, в те дни мне было неведомо.
Сходил недавно в нашу литфондовскую поликлинику. А у них там, естественно, есть
какие-то биографически данные пациентов. И вот девушка молодая, врачиха, восторженно
смотрит: «О! Вы были на войне!» Я говорю: «Да». Она понимающе кивает: «В Берлине?!» Для
них теперь, видимо, раз фронтовик – значит до самого Берлина. Я говорю: «Нет, только до Ке-
нигсберга дошел». И смеюсь: «Вы еще спросите – не персонально ли я вешал знамя Победы
над Рейхстагом?»
– Как по мне, пускай хотя бы и так. Хоть бы и на таком уровне реагирование на фронтовика.
Как на живого человека-символа, человека-памятника… Кстати, о памятниках. У нас в Питере
в последние годы появилась тенденция ставить памятники самым разным людям, в том чис-
ле творческим, почившим в бозе относительно недавно. На Ваш взгляд, какие должны быть
критерии и сроки для такого вот почитания современников?
– Конечно, с этими новыми памятниками у нас полный ералаш. Вот, поставили, скажем, па-
мятник Окуджаве. Бродскому. Не к ночи будь Ельцину...

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 225

– …Собчаку.
– Как Собчаку?! Это где? У вас в Ленинграде?! Прямо вот на улице?
– Ну да.
– С ума сойти! Смешно это всё…. А вот, например, Твардовскому памятника в Москве до
сих пор нет. А ведь это действительно народный поэт. Представляете: Твардовскому – нет, а
Окуджаве – есть. Хорошо, наконец спохватились, и Есенину поставили. И Шолохову. Правда,
тот, который Шолохову - он какой-то сомнительный, но здесь я сугубо по фотографиям сужу.
А вот определить «кому ставить, кому нет?», конечно, очень сложный вопрос. Вот, скажем,
когда создавался памятник в Новгороде, знаменитый «Тысячелетие Руси», ведь сколько шума
тогда поднялось вокруг Ивана Грозного. Либеральная общественность такой вой закатила, что
в итоге фигуры Грозного там не оказалось. Но ведь то был великий государственный деятель!
Да за одного Василия Блаженного ему можно и нужно памятник ставить. Да, много случилось
в его эпоху всяких нехороших вещей. Но ведь и огромное количество позитивного Грозный
сделал. И для Москвы, и для Руси.

– Однако же в нашей истории случались перегибы и в противоположную сторону: как начнут
кому-то ставить, так и пошло-поехало.
– Да, в советское время было и такое. Вот, скажем, памятники Ленину – они ведь практически
во всех городах имелись. И в больших и в самых захолустных. Ну вот зачем это? Я считаю,
обязательно должен быть памятник Ленину в Москве, в Ленинграде, на родине в Ульяновске
– ну и достаточно. Ведь, по идее, памятник человеку должен быть настолько же уникален, как
и могила этого человека. Понимаете? Вот стоит всем известный знаменитый памятник Пушки-
ну в Москве, в Ленинграде хороший, в Михайловском. И замечательно! По мне, так больше и
не нужно. А сейчас пошла другая история и я этого совсем не понимаю. Вот хотя я и не видел
памятника Окуджаве…
– Вы что же, ни разу не были на обновленном пешеходном Арбате?
– Бывал когда-то. Но еще до того, как там установили этот памятник. Так вот: Окуджава – он
ведь очень нехорошо себя повел с наступлением девяностых. В том числе, окончательно и
бесповоротно скомпрометировал себя заявлениями о том, что с наслаждением смотрел на
расстрел Дома Советов. Вы только вдумайтесь! Писатель! Властитель душ! Погибли люди.
Наши люди. А он – «с удовольствием смотрел»?!.. У меня, кстати сказать, выходили статьи об
Окуджаве. Причем, выходили еще тогда, в спокойные времена. Но уже и тогда - не вполне
комплиментарные. Хотя некоторые стихи Окуджавы мне нравятся.
– Но ведь Окуджава – он не один такой был. Достаточно вспомнить печально знаменитое
«письмо сорока двух». Там, среди подписантов, люди всё заслуженные, уважаемые. А вот это
откуда взялось? Ведь к тому времени еще не вполне ясно было - чья возьмет? Зачем же так
быстро присягать новому режиму? Временное помутнение? Или действительно стремитель-
но пропитались новыми идеями и внутренне реформировались?
– Старались закрепиться. Поскорее, попрочнее утвердить своё. Тот же Чубайс, когда его по-
том спросили: «Что же вы предприятия продавали за три процента реальной стоимости? куда
спешили?» А он: «Нам это было безразлично. Нам надо было как можно скорее ликвидиро-
вать все советское и построить новое, капиталистическое. Так что мы на этом этапе экономи-
ческой выгоды не преследовали». Каково? Вот теперь и пожинаем плоды. Спешки.
– Раз уж Чубайса упомянули: Вы-то, Владимир Сергеевич, куда свой ваучер дели?
– Ой… Мы с женой вложили свои в завод «Серп и молот». И до сих пор иногда оттуда при-
ходят какие-то письма, приглашают на собрания. Вот только, кроме писем, никаких копеек не
шлют почему-то. А уж что там происходит на этих собраниях я, честно говоря, не знаю и не
интересуюсь.
– Возвращаясь к разговору о писателях: это сейчас их мало кто слышит и слушает. Но в ту пору
они ведь и в самом деле, как Вы выразились, были властителями душ. Помню, мой отец, про-
читав в семидесятые «Царь-Рыбу» Астафьева, выражаясь новомодным, «крепко подсел» на
него. Читал все новые произведения, в конце восьмидесятых оформил подписку на собрание
сочинений. Восхищался. Верил. Причем, поверил и в девяностые, когда тот принялся расска-
зывать о войне вещи, мягко говоря, противоположные.
– Астафьев – в чистом виде оборотень! В чистом! В советское время он говорил одно, потом
стал говорить другое. У меня было опубликовано открытое письмо, ему адресованное. Еще
тогда, при жизни. Астафьев имел возможность ответить. Но не ответил.

226 Россия 10.2020 [email protected]

– И что было в том письме?
– Много чего было. Например, я говорю ему: «Витя! Раньше ты описывал какое-то военное
событие и говорил, что соотношение потерь было десять к одному в нашу пользу. Теперь же
ты пишешь прямо противоположное: воевать мы не умели, завалили трупами… Ну, и как тебе
после этого верить?» Причем Астафьев – он еще и загадочно малограмотный в военном деле
был человек.
– Да ну?! Как такое может быть?
– А вот так! Вот в году, кажется, в 1989-м проходило такое совместное совещание историков
и писателей пишущих о войне. Астафьев на нем выступал. И, в частности, вещал: вот, дескать,
посмотрите на карты в наших книгах о войне - там красных стрелок в десять раз больше, чем
синих. Это означает, что наше численное преимущество было десятикратным. Представля-
ете? Это же глупость несусветная! Ведь всякий мало-мальски сведущий человек знает, что
стрелка – это направление удара. А какими силами удар? Это может быть и полк, и дивизия.
Может быть армия. А Астафьев на голубом глазу считал, что каждая стрелка – это обязательно
армия. Об этом я ему тоже писал. Он промолчал. Потому что возразить было нечего. А потом
написал свою «Убиты и прокляты». Ну, что тут скажешь? Люди меняются. И человек, который
раньше говорил какие-то хорошие правильные вещи, вполне может измениться и стать не-
годяем.
– Не резковато ли? Про негодяя?
– Нет. В самый раз.

– И все-таки не вполне понимаю: когда за плечами у человека уже почти целая жизнь, вот так
вот взять и сходу поменять свои идеалы, убеждения на строго противоположные. Должна же
быть какая-то серьезная… хм… причина, мотивация, что ли?
– Как Вы не понимаете? Ну что Вы! Выгода! Обыкновенная выгода! Горбачев сделал Аста-
фьева героем Соцтруда, Ельцин дал средства на издание собрания сочинения в пятнадцати
томах. Обыкновенная шкурная выгода! До кучи примешалась якобы обида… дед у него,
дескать, был раскулачен. Тогда, в советские годы, оно как бы забылось, а теперь вот очень
кстати, вспомнилось… При желании всегда можно найти огромное количество аргументов. Но
в большинстве своем аргумент один - шкурник! За это выгодно платят - вот и все!.. Вот у меня
только в этом году вышло три книги. Как Вы думаете, сколько я за них получил? Пятнадцать
тысяч рублей за три книги! А вот ТАМ платят действительно хорошие гонорары. Настоящие
советские гонорары.
– А настоящие советские это, извините, сколько?
– Однажды в советское время у меня очень неплохим тиражом вышла книга, за которую я
получил где-то тысяч восемь. По тем временам на эти деньги я сумел построить квартиру
- хорошую, двухкомнатную… Так что в случае с Астафьевым не удивляйтесь. Обыкновенная
выгода. Шкурников во всех профессиях очень много. Писатели – не исключение. Они ведь
тоже люди. Вспомните, когда только начиналась вся эта перетряска, наши литературные Ге-
рои Соцтруда, ленинские лауреаты – они же практически все замолчали. А некоторые тотчас
переметнулись на ту сторону.
– Какие-то имена назовете?
– Да, пожалуйста. Вот, например, герой Соцтруда, главный редактор журнала «Октябрь» Ана-
толий Ананьев. Или нынешний главный редактор «Нашего современника» Станислав Куняев,
который целый год печатал у себя Солженицына. Мало того, он еще и пригласил в редколле-
гию маститого антисоветчика академика Шафаревича, который со страниц журнала требовал
вместо антифашистского комитета создать антикоммунистический и даже дотошно подсчи-
тал какое именно количество коммунистов должно осудить. Ну, что это такое? А ведь и сам
Куняев был членом партии. А знаете, что он первым делом сделал, возглавив журнал? Убрал
с обложки портрет Горького! Хотя незадолго до этого ему дали Премию имени Горького. И
ведь он взял! Не побрезговал! Много, очень много вокруг беспринципности, шкурничества.
Правда, по прошествии лет некоторые все ж таки опомнились. Например, Бондарев.

– Вы ведь с ним, если не ошибаюсь, вместе учились?
– Да, мы однокурсники и очень хорошо знакомы. Так вот, с перестройкой на Бондарева обру-
шился сильный поток клеветы – возможно, самый сильный за всю его литературную жизнь.
Не обошлось там и без живейшего участия покойного Яковлева, бывшего члена Политбюро.
И вот тогда Юра надолго притих. Но потом все-таки опомнился, написал несколько романов
(«Бермудский треугольник», еще что-то), иногда выступает в прессе, в частности, в «Прав-
де», причем выступает с патриотических позиций. Однако очень многие писатели, скажем,

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 227

из национальных республик – такие как Давид Кугультинов, Кайсын Кулиев и другие, - они
все просто замолчали. Отчасти я могу их понять. Понимаете, ведь напор тогда был просто
чудовищный, поэтому очень многие банально перетрусили. Ну только представьте, когда по
радио и телевидению без конца талдычат: «кровавый убийца Сталин», «сталинские палачи»,
«коммунисты - приспешники режима». Тут поневоле мозги поедут.
– То есть, подавляющее большинство Ваших собратьев по цеху оказалось не готовым к такому
повороту событий в нашей истории?
– Еще раньше оказалось. Не готово. Еще когда был опубликован «Архипелаг Гулаг», наша
пропаганда, вернее контрпропаганда, она ведь полностью обанкротилась. Потому что эта
солженицынская вещь – абсолютно беззащитна. Ее разнести, нормально так припечатать
ничего не стоило… Вы читали мою книгу? (речь идет о книге В.Бушина «Неизвестный Солже-
ницын», на обложку которой вынесена авторская ремарка: «Солженицын – родоначальник
того нравственного разложения, той деградации общества, которые обрушились сейчас на
Россию» - И.Ш.)
– Да. Написано весьма убедительно.
– Сколько же там у Солженицына вранья! Начиная от биографии, где он писал «я прошел всю
войну», «я командовал батареей» («забывая» добавлять, что «батарея» была звуковой раз-
ведки) и кончая тем, что большевики якобы истребили сто шесть миллионов своих граждан.
Ну что это такое? Кто же тогда по его разумению воевал за страну? Восстанавливал страну?..
Безусловно, Александр Исаевич - человек талантливый, способный, умный, ловкий. Послед-
нее качество, может быть, самое главное. Потому он в своей книге, конечно, приводит и неко-
торые реальные факты, называет и реальные имена. Но, как некогда сказал замечательный
писатель Леонид Леонов, «лучшие сорта лжи изготавливаются из полуправды». И в этом он
абсолютно прав.
– Цепляюсь за Ваше словечко «припечатать». Не так давно, аж в двух номерах газеты «Зав-
тра», Вы очень безжалостно припечатали новое произведение нашего земляка и почетного
гражданина Даниила Александровича Гранина.
– Ох! Да потому что там столько демагогии, столько какого-то совсем уж неправдоподобия!
Через страницу читаешь: «мы откуда-то отступали, мы откуда-то выходили из окружения». Да
ты хоть разок назови, где это было, в конце-то концов?! Гранин, он ведь чудовищные вещи
говорит! Я сам слышал по телевидению его слова: «ленинградцы шли на фронт с вилами и
косами»… Ну что ты врешь? Ну, может, кто-то где схватил косу, и что? Чушь какая!.. Гранин –
он ведь был инструктором политотдела! В некоторых справочниках пишут, что он был коман-
диром танкового батальона, но по мне так это очень сомнительно. У меня такое ощущение,
что ему написать о войне просто нечего. Вот он столько лет и молчал… Ну да я и о другом
вашем ленинградце, о Лихачеве, в свое время писал. Была у меня такая статья, называлась
«Лягушка в сахаре».
– Жёстко! Если честно, меня всегда поражало, что в своих публикациях Вы нисколько не цере-
монитесь с объектами Вашей критики. Как сейчас принято выражаться «не по-детски жжёте».
Вот только некоторые из Ваших персонажей – люди из Вашего круга, люди Вашего поколения.
Может, все-таки не стоит столь резко? О молодых – ради бога. Но в отношении ветеранов,
может, все-таки следует как-то смягчать оценки? Мало ли что.
– Я понимаю, на что Вы намекаете. Знаете, у меня был в жизни такой эпизодик: написал я
как-то статью об академике Сахарове и отдал ее в «Наш современник». Там ее прочитали
Распутин, Кожинов, Сергей Викулов, другие люди. И все были за публикацию. Но в то время
«Современником» уже руководили Куняев и приглашенный им в редколлегию Шафаревич,
который был приятелем Сахарова. Естественно, они напугались это печатать и зарубили ста-
тью. При том, что как вообще можно сравнивать, скажем, литературный авторитет Распутина
и Шафаревича? Словом, Куняев мне отказал, и я отнес статью в «Военно-исторический жур-
нал», где ее и напечатали, в двух номерах. И вдруг, вскоре после этой публикации, Сахаров
умирает. И вот мне звонит, уже не помню кто, и на полном серьезе говорит: «Ну вот – ты его
и укокошил». Да Сахаров эту статью и в глаза-то не видел, он о существовании такого журнала
даже и не догадывался! Ну и причем здесь «укокошил»?
– Владимир Сергеевич, каковы Ваши прогнозы на ближайшее будущее? Что с нами и с Роди-
ной будет завтра?
– Ох, это так трудно! Так трудно гадать, строить прогнозы… С одной стороны – надежда, вера
остаются всегда. Хотя… Вот есть у вас в Ленинграде такой Виктор Тюлькин. Помню, в свое
время проходили мы с ним мимо Кремля, где уже болтался этот триколор, и Тюлькин мне

228 Россия 10.2020 [email protected]

говорил: «Скоро здесь снова будет висеть красное знамя». Но – увы! - то были наши наивные
расчеты и надежды. Так что трудно говорить на этот счет… А вот и еще один ваш земляк, ака-
демик Алферов. У него есть такая книжка - «Власть без мозгов». По-моему, сказано предель-
но ясно. Как говорится: если кого господь хочет наказать, он прежде всего лишает разума.
– Ставка на тотальное рассадничество Православия, я так понимаю, тоже пока не срабатыва-
ет?
– Нет. Лично я расчеты на Православие не возлагаю. В этом смысле меня сильно раздражает
Проханов со своей доктриной. А вот эта нынешняя возня вокруг трех девиц…
– Вы имеете в виду «Пусси Райт»?
– Во-во, этих.
– Возня - это еще мягко сказано!
– Я считаю, что это была самая натуральная провокация. Продуманная, умная, ловкая. Когда
действительно не знаешь как поступить. Вот Власть и продержала их полгода, потому что не
знала, что с ними делать: с одной стороны, вроде как - да, главный храм страны, президент
страны оскорблены. Но с другой — Православие, вроде как должны прощать, быть милосер-
дны… Но знаете, если даже не вступая в спор согласиться, что с этими девицами поступили
несправедливо и наказали их сурово, все-таки это такая мелочь! Такая мелочь в сравнении с
нынешними страданиями народа! Это – микроб, молекула, атом! По сравнению с тем морем
несправедливости, которое разлилось вокруг.

Фотография Эллины Савченко

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 229

Раздумья о поэзии и поэтах

Геннадий Если бы меня спросили: - А кто Ваш самый любимый поэт? – я бы и не ответил сразу. Да и
Ростовский нет сегодня такого. В школьные годы - это и Маяковский, и Есенин, и многие стихи Пушкина,
Лермонтова, отдельные стихи десятков других поэтов. Чуть позже кумирами молодёжи, и
моими тоже, стали «шестидесятники» - Е. Евтушенко, Р. Рождественский, А. Вознесенский.
Нравились некоторые стихи модной тогда Беллы Ахмадулиной, песни Булата Окуджавы и
Владимира Высоцкого.
Потом, в те же годы студенческой юности, благодаря А. А. Мамаеву, директору астраханского
дома-музея В. Хлебникова, познакомился с поэтами, которых в те времена или не издавали,
или издавали мизерными тиражами: с А. Рембо, Ш. Бодлером, М. Цветаевой, О. Мандель-
штамом, Б. Пастернаком и другими.
Завёл тогда сначала одну, а потом и вторую общие тетради, назвав их впоследствии «Поэзия
мира», в которые и записывал самые-самые понравившиеся стихи. И что же? Пропали обе.
Сначала одна, а потом и другая. Давал их почитать на время моим студентам-однокурсникам.
Сначала Тимур не вернул первую, а потом и Ольга - вторую. И у обоих находились весьма убе-
дительные объяснения. А я уже через много лет задумался: не снесли ли они их куда следу-
ет? В якобы компетентные по тому времени органы? По просьбе этих самых компетентных?
Ведь знали те органы, что сам пишу стихи и чужие переписываю. И, может, решили поинтере-
соваться - а нет ли там чего антисоветского?
Ни капли ничего не было! Если не считать антисоветчиной сам факт наличия в нашей истории
тех же О.Мандельштама, Н. Гумилёва, Б.Пастернака, П. Васильева и т. д.
Теперь нет у меня кумиров. Некоторые бывшие кумиры померкли и поблекли. Или вообще
перестали светить в душе. Зато другие, ранее незаметные и неброские, год от году всё ярче
разгораются. Один из них – Николай Рубцов. У него есть с десяток-другой тех стихотворений,
которые достойны войти в самые лучшие хрестоматии самой лучшей мировой поэзии.
Вот лишь один отрывок из его гениальной вещи:
…Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
Пустынно мерцает померкшая звёздная люстра,
И лодка моя на речной догнивает мели.
И храм старины, удивительный, белоколонный,
Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, -
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..
О, сельские виды! О, дивное счастье родиться
В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы…
Отчизна и воля – останься, моё божество!
Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!
Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!
Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы
Старинной короной своих восходящих лучей!..
Жаль, что мало прожил на этом свете поэт. И мало успел написать. Впрочем, что говорить об
этом! Разве не жаль до слёз, что жизнь Михаила Лермонтова оборвалась в 27?!
Часто возвращался Николай к своим прежним стихам, чтобы в чём-то их доработать, где-то

230 Россия 10.2020 [email protected]

что-то изменить. Это понятно, многие так поступают. Но не могу понять, как он мог при до-
работке выбросить из своего знаменитого стихотворения замечательные строки:
Школа моя деревянная!
Время придёт уезжать –
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать…
Всё равно эти строки остались в поэзии.
Писатель, поэт, защищая униженных и оскорблённых, всегда должен быть в оппозиции к
власти.
Признаться, неприятно поразили меня в своё время иные представители творческой интел-
лигенции, которые во времена бушевавших горбачёвских и ельцинских «реформ» рабски
пошли в услужение этой малосимпатичной публике, сочиняя и публикуя письма, похожие на
доносы, требуя «раздавить гадину!», оправдывая все дела и неприглядные делишки тогдаш-
ней власти. Об одном барде-поэте, ранее близком мне духовно, написал я такие строки:
Когда поэт срывается на крик
И призывает: «Раздавите гадину!» -
Он – не поэт. И в этот горький миг
Тем криком часть души моей украдена.
Та часть души, где песни и стихи
Поэтовы, как звёзды мироздания
Сияли, и погасли вдруг, тихи.
Так гаснет свет, что отключили в зданиях.
Но хочу ещё кое-что здесь добавить. Всё-таки политика – политикой, гражданскую позицию
писатель или поэт волен занимать по своему усмотрению (теряя или приобретая при этом; в
основном – теряя, если он не в оппозиции или, по крайней мере, в отдалении), а его творе-
ния остаются. Хотя и меркнут порой. Но в моей общей тетради, начатой в очередной раз в
1971 году, многие поэты – рядышком:
Передрался Передреев
С Вознесенским
вдрызг
при жизни.
Как поэта и как личность
Бичевал, уничтожал.
Неприязнь и отторженье!
Но в тетради моей общей
Рядом оба со стихами –
Анатолий и Андрей.
Уже в этом веке, затратив немало времени, перевёл всё в электронную форму и постоянно
обновляю свою личную «Поэзию мира». И уже не опасаюсь, что могу лишиться заветной
тетради...
Иногда на поэтических вечерах нас, поэтов, спрашивают: а как вы пишете стихи? При этом
имеют в виду сам момент зарождения, начала. Обычно я отвечаю встречным вопросом
(Михаила Светлова): а как зарождается в материнском чреве ребёнок? С головы? С ног? Или
же – у Анны Ахматовой: когда б вы знали, из какого сора рождаются стихи…
Но вновь и вновь убеждаюсь в правоте Владимира Маяковского:
Поэзия – та же добыча радия:
В грамм добыча, в год – труды.
Изводишь, единого слова ради,
Тысячи тонн словесной руды…
А беда многих и многих стихотворцев в том и заключается, что не желают они работать над
словом, не желают совершенствоваться сами и совершенствовать свои собственные тво-
рения. Вот как написалось – так пусть и будет! И не замечают, что порой в строчке слово
налезает на слово, как мартовские льдины на реке одна на другую – со скрежетом и хрустом.
Что хотел автор сказать одно – а на бумаге получилось нечто другое. Что внутренний ритм
ломается совершенно неоправданно. Что «образы стоят, как образа по углам в иных стихот-
вореньях» (В. Костров).

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 231

Да и вообще – нет ничего нового, нет своего взгляда, нет личности. А без этого нет и поэзии.
Верно когда-то написал Павел Мелёхин:
Как много хорошего нами увидено
Глазами Есенина, глазами Уитмена!
Иду за титанами – это не тайна.
И на ночь на кухне сажусь у титана.
…Черкаю, клочкую гектары гекзаметров,
Кручу себе чуб, бормочу, как факир…
Я очень хочу, чтоб моими глазами
Когда-нибудь люди взглянули на мир!..
И ещё мне нравятся строки Андрея Вознесенского:
Стихи не пишутся – случаются,
Как чувства или же закат.
Душа – слепая соучастница.
Не написал – случилось так.
Потом они должны отлежаться. В дальнейшем не исключена работа над словом, какие-то по-
правки, совершенствование…. Редкий дар - писать сразу и набело. Парадокс в том, что когда
чувства отболят, возвращаться к написанному бывает сложно. Для этого необходимо вернуть-
ся в то состояние, что было в момент написания, испытать тот же наплыв чувств и пр. Так что
это непросто, а иной раз и невозможно.
Вот наглядный труд поэта - на примере работы Сергея Есенина всего лишь над одной стро-
фой:
«I Что ищу в глазах я этих женщин -
Похотливых, лживых и пустых?
II Что ж ищу в глазах я этих женщин -
Легкодумных, лживых и пустых?
Иль хочу, чтоб сердце билось меньше
III Что ж ищу в очах я этих женщин -
Легкодумных, лживых и пустых?
Я всегда хотел гореть поменьше
IV Что ж ищу в очах я этих женщин -
Легкодумных, лживых и пустых?
А с чего так робок и застенчив,
V Что ж ищу в очах я этих женщин -
Легкодумных, лживых и пустых?
Я хотел, чтоб сердце билось меньше
В (бессловесных?) ласках и простых
VI Что ж ищу в очах я этих женщин -
Легкодумных, лживых и пустых?
Я хотел, чтоб сердце билось меньше
В (непорочных?) чувствах и простых.
VII Что ж ищу в очах я этих женщин -
Легкодумных, лживых и пустых?
Я всегда хотел, чтоб сердце меньше
Билось в чувствах нежных и простых.
VIII Я всегда хотел, чтоб сердце меньше
Билось в чувствах нежных и простых.
Что ж ищу в очах я этих женщин -
Легкодумных, лживых и пустых?
(Черновой автограф - ЦГАЛИ)»
Пишу я сейчас эти строки и вспомнилось одно из любимых выражений знакомой студентки в
годы юности: «У каждого критика – своё корытико…»
Наверняка найдётся дотошный читатель и решит ознакомиться с моим поэтическим твор-

232 Россия 10.2020 [email protected]

чеством. А оно есть в интернете. Ознакомится и может подумать: «А сам-то, сам-то…». Увы,
я тоже грешен. Далеко не всегда и не всё получается так, как хочется. Не считаю себя значи-
тельным поэтом. Стихотворцем, не лишённым способностей, – да. считаю.
Пришло высокое прозренье,
Прекрасным душу обожгло,
Но лишь уменье, лишь уменье
С прозреньем вместе не пришло.
И вот его желанье гложет,
А по ночам бессилье точит,
Но так, как хочет, он не может,
А так, как может, он не хочет!
(Игорь Шкляревский)
Однако продолжим.
Слушал как-то по телеканалу «Культура» передачу, посвящённую творчеству К. Ваншенкина.
Правильно он говорил: поэзия – это наивность и наблюдательность. Я впереди этих двух слов
ещё бы добавил – удивление.
Для того, чтобы самому что-то писать, нужно знать, что до тебя писали другие, и не только в
этой стране. Поэт, писатель должен быть образован, не стоит уповать лишь на талант и вдох-
новение.
Много раз в своей жизни убеждался в правоте слов Маяковского: «поэзия – езда в незна-
емое». В правоте слов «Поэзия - это лучшие слова в лучшем порядке» С. Т. Кольриджа. В
правоте слов А. Мюссе: «Во всяком замечательном стихе истинного поэта содержится в два-
три раза больше, чем сказано: остальное должен дополнить читатель».
Есть непостижимая тайна поэзии, есть магия поэтических строк, их музыка, их дивная атмос-
фера – как в природе после освежающего дождя с грозой…
Иной раз и не поймёшь, почему вдруг так радостно вздрогнула душа, так часто забилось
сердце.
Как пример – небольшое стихотворение неизвестного мне ещё несколько лет назад поэта.
Разве в нём оригинальные рифмы: кошка-окошко, зверьё – неё, диванчик – одуванчик? Да и
первые восемь строк вроде ничего особенного собой не представляют. Но последняя строфа!
Последние две строки! Концовка поднимает всё стихотворение ввысь, к самой вершине По-
эзии, ставит его в ряд с лучшими образцами. Цитирую Вечеслава Казакевича:
Одуванчики
В сторонке от поселка дачного
живет старуха вместе с кошкой.
И десять тысяч одуванчиков
молчат у низкого окошка.
Стоит изба над самым озером,
на днях ее снесут бульдозером.
Но знают птицы и зверье,
что есть защита у нее.
За дом, за кошку на диванчике,
за бабку, что устала жить,
все десять тысяч одуванчиков
готовы головы сложить.
1985г.
А вот строфа Александра Блока:
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран –
И мир опять предстанет странным,
Закутанным в цветной туман.
Сама по себе хорошая строфа. А теперь, читатель, попробуйте прочесть эти четыре строки
вслух, зажав при этом пальцами свой нос…
О рифмах как таковых можно много писать и говорить. Об их видах и прочем. Разумеется,

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 233

лучше избегать избитых типа «розы-слёзы-морозы». Но по «гамбургскому счёту» они служат
лишь строительными лесами и решающего значения не имеют. Сколько уже было за про-
шедшие десятилетия литкритики в адрес глагольных рифм! На первый взгляд справедливой.
И всё же…
Процитирую Игоря Шкляревского:

***
Поэзию не понимал,
Не знал, не слушал, не читал,
собак на улице гонял,
фиалки дурам продавал.
Потом подрос и возмужал,
канавы осенью копал -
лопатой деньги загребал!
Потом баллады сочинял,
но никому не подражал,
свои придумывал законы -
звонкоголосые глаголы
с разгону, с ходу рифмовал,
«Нельзя!» - литконсультант кричал,
а стих звенел и трепетал,
как будто в роще дождь затих,
от капель птица отряхнулась
и засвистела, захлебнулась,
запела в радугах своих!

Теперь поговорим немного о простоте и сложности поэтических произведений. Помните у
Твардовского?

Вот стихи, а всё понятно,
Всё на русском языке.

Или у Заболоцкого:

Любопытно, забавно и тонко:
Стих, почти не похожий на стих.
Бормотанье сверчка и ребёнка
В совершенстве писатель постиг.
И в бессмыслице скомканной речи
Изощрённость известная есть.
Но возможно ль мечты человечьи
В жертву этим забавам принесть?
И возможно ли русское слово
Превратить в щебетанье щегла,
Чтобы смысла живая основа
Сквозь него прозвучать не могла?..

Всё верно и правильно сказано. Но! Есть простота, а есть упрощённость, мелкотравчатость,
банальность, как у того же Демьяна Бедного.
Стихи, в которых понятно абсолютно всё и всем, зачастую просто банальны.
Стихотворение, помимо других необходимых условий, в идеале должно быть многогранным.
Таким, чтобы после его прочтения обострились чувства и мысли, чтобы читателю хотелось
думать и размышлять над прочитанными строками.
С другой стороны, существует и иная крайность: нарочитое, искусственное, неоправданное
ничем усложнение, затемнение поэтического произведения.
Есть в Сети статья Тимофея Бондаренко, называющаяся «О мозготрахалках». Процитирую её
начало:
«…речь идет о стихах, в которых даже с поллитрой не разберешься, к чему это написано, о
чем и что хотел выразить автор.
Мозготрахалки бывают разного стиля.
Есть такие, где даже отдельные строчки и предложения означают неизвестно что.
«воздушные рыбы кусали мне ребра...»
«вертикальный шорох осветил окно»
«в этот город я вернулся в виде рыбы»
“время стекло на пол”
Есть фразы, где смысл не так сложно придумать, но никак не стыкующийся с другими места-
ми.

234 Россия 10.2020 [email protected]

Есть фразы, где смысл можно придумать только при наличии буйной фантазии, но весьма
неоднозначный.
Есть и такие, где отдельные предложения и строки вроде бы вполне осмысленны, но в целом
ни во что разумное не складываются.
Облик мозготрахалок многообразен - от откровенной, вызывающей бессмыслицы до вроде
осмысленного бормотания.
Меня упрекали за то, что термин «мозготрахалка» звучит не очень прилично. Но что поделать
- другого названия для подобных опусов не придумано.
А смысл этот термин передает очень точно - без всяких дополнительных разъяснений  стано-
вится понятно, о чем идет речь».
Прочёл я как-то в «Астраханских известиях» (№ 50 от 15.12. 2005г.) воспоминания Ю. С. Мар-
кова «50 лет в астраханском эфире».
Есть в этих воспоминаниях эпизод о том, как по приглашению радиожурналистов приехал и,
в частности, выступал на областном радио организатор поездок В. В. Маяковского по стране
П. И. Лавут. Несколько неточно цитируется (с искажением четвёртой строки) соответствующее
место из поэмы Маяковского «Хорошо!» (почему-то она названа «Октябрём»):
Мне рассказывал тихий еврей,
Павел Ильич Лавут:
Только что
вышел я
из дверей –
Вижу – они плывут…»
Так вот. Уж раз приехал знаменитый человек, организовали ему и встречу со студентами трёх
астраханских институтов. (Впрочем, поэтические, музыкальные и прочие совместные вече-
ра трёх институтов в те времена проводились весьма часто). П. И. Лавут выступал хорошо,
делился интересными воспоминаниями. И чёрт меня дёрнул написать в тот вечер записку,
набраться юношеской наглости и послать её на сцену!
А содержание её было примерно таково:
«Уважаемый Павел Ильич! Разделяю Ваши чувства по отношению к гениальному поэту. Но
всё чаще задумываюсь – и всё чаще начинаю соглашаться с Б. А. Пастернаком. Может, права
его характеристика творчества В. В. Маяковского? Он утверждал, что для него не существует
послеоктябрьского Маяковского. Он ценит и почитает Маяковского времён «Облака в шта-
нах» (дореволюционного) и Маяковского времён неоконченной поэмы «Во весь голос». Как
Вы лично относитесь к этому утверждению?».
Зря я послал эту записку, ох, зря! Как только она дошла до адресата, так бедный Павел Ильич
изменился в лице, стал пристально вглядываться в зал, а в самом зале повисла долгая томи-
тельная пауза. Но Павел Ильич всё буравил и буравил своим пронзительным взглядом при-
тихший полутёмный зал, а потом громогласно вопросил: «Кто написал эту гадость?!». В ответ
– молчание зала. И опять гневное повторение того же вопроса, и приглашение автору записки
выйти на сцену, чтобы повести при всех присутствующих предметный разговор по сути.
Жалею ли я сегодня, что струсил и – не вышел? Да нисколько! И ораторским даром Бог не на-
градил. И слишком зелёным был в те времена. Вот если бы подойти к Павлу Ильичу после его
выступления, да и извиниться, да и завести простой душевный разговор о Владимире Влади-
мировиче, которого я тогда тоже за многое любил.…
Ведь ещё школьником-девятиклассником выходил на сцену Икрянинского районного клу-
ба (ежегодно тогда проводились всевозможные районные и областные слёты, в том числе
учащихся школ района), и с упоением читал большущий отрывок из поэмы В.В. Маяковско-
го «Владимир Ильич Ленин». Да и поныне помню его наизусть. Но с годами окончательно
уверовал в правоту слов Бориса Леонидовича. Ибо душа протестует, когда читаешь у Маяков-
ского (в статье «Как делать стихи?»), как он беспощадно вымарывал из своих произведений
строки, подобные нижеприведённым:
Я хочу быть понят моею страной.
А не буду понят – что ж –
По родной стороне пройду стороной,
Как проходит косой дождь…
И до конца дней своих буду помнить ту раскрытую записную книжку за стеклом в московском
музее. И ту неоконченную строку. После которой уже не было никаких строк. А был выстрел
апрельским утром тридцатого года. Самые гениальные строки Маяковского для меня – стро-
ки из неоконченного второго вступления к поэме «Во весь голос».
Вы только вслушайтесь, вникните в них:

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 235

Я знаю силу слов. Я знаю слов набат.
Они не те, которым рукоплещут ложи.
От слов таких срываются гроба
Шагать четвёркою своих дубовых ножек.
Бывает: выбросят, не напечатав, не издав.
Но слово мчится, подтянув подпруги,
Звенит в веках, и подползают поезда
Лизать поэзии мозолистые руки.
Я знаю силу слов. Глядится пустяком,
Опавшим лепестком под каблуками танца,
Но человек хребтом, зубами, костяком…
А если перенестись в день сегодняшний? В наш 21-ый век? Говорили мы как-то недавно с
хорошей девочкой-старшеклассницей о жизни, о Родине, о любви, о поэзии. Была она в
ходе разговора умной, понимающей и т. д. собеседницей. И помнится до сих пор её милое,
но вдруг искажённое личико в тот момент, когда она и гордо, и гневно заявила: «Ненавижу
Маяковского!». Равнодушно-казённое отношение к поэту и соответствующее преподнесение
его творчества ученикам замотанной «учителкой» - вот и результат…
В этом веке появилась у многих стихотворцев возможность издать всё, что угодно, были бы
деньги. И издают. В большинстве своём поэтическую макулатуру, которая интересна, может
быть, лишь ближайшим родственникам и друзьям. Это удручает. Как и многое другое.
Удручают мизерные тиражи классиков, низкий профессиональный уровень публикаций,
падение интереса издателей и книготорговцев к поэзии. В книжно-издательском бизнесе с
90-ых годов сформировалось убеждение: поэзия не коммерческий товар, его никто не купит,
а клевать будут только на известные имена. Впрочем, в обществе, измученном борьбой за
существование, с той поры было уже не до поэзии…
И всё же! Настоящая поэзия была. есть и будет!
Поэзия всегда чудо. Как она появляется, до конца определить невозможно.
Жизнь без неё бледна и уныла, как без пения птиц, весенней капели и осеннего багрянца,
благоухания цветов, без любви и красоты.
Стихи, разумеется, не нужны всегда – как хлеб, воздух, вода. Это пища, только особого рода
– не для желудка, а для души. Ведь в настоящей поэзии аккумулированы добро, красота,
правда.
Не следует только думать, что богатства поэзии откроются любому и каждому. Мол, стоит
лишь произнести волшебное слово: «Сезам!» - и дело с концом. Нет, поэзия - это мир, подчас
очень сложный, трудный для восприятия, требующий определённой подготовки и культуры,
воистину безграничное царство.

Фотография Эллины Савченко

236 Россия 10.2020 [email protected]

Гражданская поэзия:
вчера, сегодня, завтра

В Совете по поэзии Союза писателей России

Виктор КИРЮШИН,
Председатель Совета по поэзии СП России

Для начала цитата из «Литературной энциклопедии»: «Гражданская поэзия характеризуется
тем, что основные темы ее относятся к защите общественных интересов. Гражданский поэт —
глашатай общественных настроений и чувств, будящий общество и призывающий его к дея-
тельности. Таким образом, гражданская поэзия есть художественная публицистика в стихах. В
этом ее сила и ее слабость». Вряд ли это определение можно считать исчерпывающим, но по
крайней мере оно позволяет очертить рамки нашего разговора.
Кого считать гражданским поэтом? Чаще всего мы говорим лишь об одной стороне: Рылеев,
Некрасов, Маяковский… Немало их было, талантливых и не очень, звавших Русь к топору и об-
личавших общественные язвы. Можно ли считать их вклад в историю России исключительно
благотворным? Речь, повторюсь, не о таланте: кто поставит под сомнение дар Некрасова или
Маяковского? Но ведь были и другие, те, кто со всей силой своего поэтического таланта пред-
упреждал об опасности русского бунта, «бессмысленного и беспощадного». Представляет ли
сегодня, после всех уроков истории, ценность их гражданская позиция и поэзия? Внимает ли
общество ей?
И вообще, что такое сегодня гражданская поэзия? Слышна ли она и действенна? К чему зовёт
и что обличает? Кого вы можете назвать из современных поэтов, успешно работающих в
этом жанре? Так ли уж справедливо утверждение, что гражданская поэзия – это всего лишь
«публицистика в стихах»? Не устарело ли само понятие гражданской поэзии? Замечаете ли вы
интерес к этим темам у молодых поэтов? Является ли разновидностью гражданской поэзии
так называемая ироническая поэзия, высмеивающая всё и вся? Очень хочется услышать ваши
ответы…

Нина ЯГОДИНЦЕВА, поэт, культуролог (Челябинск)
«РИФМОВАННАЯ ПУБЛИЦИСТИКА – НЕ ПОЭЗИЯ…»

Коли уж речь идёт о поэзии, определение её гражданственного направления как публицисти-
ки в стихах отвергнем сразу. Если это поэзия, она может быть любой – такой, какой ей быть
необходимо, а необходимость интуитивно определяется самим поэтом в силу специфики
его таланта, степени чуткости и погруженности в личную или общественную проблематику.
Рифмованная публицистика – не поэзия. Для неё существуют более корректные определения:
фельетон в стихах, памфлет в стихах… Типичная ситуация, где поэтическая форма используется
для организации непоэтического содержания. И остаётся (даже при полном тематическом
соответствии) вопрос к содержанию: гражданственно ли произведение? Поскольку – в рамках
использования поэтической формы для непоэтического содержания – оно может быть ба-
нально, глумливо, провокационно…
Поэт – антенна и ретранслятор, ловящий и облекающий в словесно-образную плоть даже не
само актуальное, а нечто, долженствующее стать таковым и опережающее злободневность
на порядок. Если уж поэт берётся «будить общество и призывать его к деятельности», то этот
призыв должен иметь в виду не только злободневное настоящее, но и вполне неблизкое
будущее – либо вообще нечто вневременное, идеальное. И в конечном итоге поэту положена
своя доля моральной ответственности за то, куда приводят его пламенные призывы.
Существенный вопрос – состояние самого общества, гражданского чувства в нём. Это целый
набор проблем, нарастающих в геометрической прогрессии. Попробуем хоть немного разо-
браться в этом.
Сегодня наше общество расколото на сдержанно-молчаливое большинство и развязно-агрес-
сивное меньшинство, стремящееся навязать всем свою волю. Это две взаимоисключающие
гражданские позиции. Причём взаимоисключающие, в том числе, и из поэтов. Представитель,
грубо говоря, либеральной позиции не является гражданским поэтом и даже просто поэтом

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 237

для консервативно-патриотического направления, и наоборот. И многие фанаты «золотой
середины» просто избегают открытой конфронтации, уходя от острых общественных тем в
игровые, иронические или сугубо личные. А «в лоб» ситуацию обычно пытаются взять авторы,
у которых пафос перехлёстывает через все границы и разносит вдребезги саму поэтическую
форму.
Понятно, что завтрашний день, куда, по идее, должен быть вхож мыслями и мечтами истинно
гражданский поэт, принадлежит большинству, но это «завтра» заслонено сегодня мощной
шумовой завесой, буквально крепостной стеной «белого шума», производимого условно
называемым «либеральным меньшинством». Потому в стане большинства звучат преиму-
щественно гражданские плачи и причитания, мотивы угасания и похорон всего, в том числе и
будущего. И тем страшнее, что многие поэты хоронят и оплакивают Россию талантливо.
Но если посмотреть на поэзию, например, Донецка – и зрелую, и молодую, – какое мощное
гражданское звучание она обретает, как отчётливо проступает в ней общая (общественная)
воля к жизни! Эта воля – быть! – сегодня зреет и в России. Зреет исподволь, трудно, поскольку
поэзия «либерально-актуальная», работающая целенаправленно на разрушение общества,
под корень изводит жизнеутверждающий пафос (сегодня он практически смешон) и стара-
тельно низводит поэзию в низкий – вплоть до физиологического – быт и глум. Размежевание
и раскол по этой линии – та самая трещина, в которую легко вбить клин и расколоть целое.
Именно поэтому большинство сдержанно-молчаливо: оно хочет жить в своей стране, а не на
её обломках. Именно поэтому так трудна его работа.
Отодвинув в сторону либерально-поэтические игры и приняв во внимание только патрио-
тический гражданский пафос, обнаруживаем в теме ещё несколько «подводных камней». И
центральный из них – энергийный: сильная гражданская поэзия подпитывается совокупной
волей общества – быть, быть совершенным. В этом смысле гражданский пафос Маяковского,
вспыхнув в революционной стихии разрушения прежних устоев, совершенно логично заря-
жается впоследствии первым (быть – строить), а пафос Некрасова – вторым (быть совершен-
ным). Это две разные эпохи, два разных (в том числе и энергийных) состояния общества.
Наша эпоха – иной случай. Длительное целенаправленное снижение, погашение обществен-
ной энергии вызвало всплеск иронической поэзии. Она работает в первую очередь как сред-
ство самозащиты от реальности, но по сути является инструментом разрушения смыслов – а в
итоге становится подменной монетой творчества – на вид вроде то, но вот на зуб…
Ироническую поэзию трудно в полном смысле назвать гражданской, легче сравнить её с
кислотой, разъедающей живую ткань. Гражданской может быть, скорее, сатира, ибо грозный
смех – оружие, разящее без пощады, высмеянный враг или человеческий порок лишается
в глазах общества своей мнимой и даже истинной силы, а значит, уже побеждён – словом.
Ирония – инструмент более локальный, тонкий, гибкий, предназначенный для самозащиты. И
то, что у нас сегодня практически нет сатиры и очень популярна ирония, – момент весьма по-
казательный. А расхожий пример Д. Быкова – М. Ефремова – гораздо более эстрадный глум,
чем предмет для серьёзного разговора.
Поэтическое «обличение общественных язв» вызывает оторопь уже самой формулировкой,
ибо язвы должно залечивать, и тыкать в них перстом по меньшей мере немилосердно. Но как
их залечить? Хирургические методы – «призывы Руси к топору» – после страшных уроков ХХ
века звучат скорее провокационно, чем гражданственно. Уже давно понятно, что революци-
онно-романтический гражданский пафос в нужный момент и очень умело используется пре-
жде всего врагами (ох, не время тешить себя наивной толерантностью!). Технологии исполь-
зования искусства (в том числе поэзии) в сценариях разноцветных революций разработаны
давно и вполне продуктивны.
Сверхзадача идеальная, неизменная и всё более трудновыполнимая – постоянно будить в
человеке человека (личность сострадающую) и гражданина (сознательную и ответственную
часть сознательного общества). А ведь этим занимается практически вся истинная поэзия…
Она может называть себя лирикой, искать нравственные опоры в истории, в какой-то мере
провидеть будущее – но не будет трещать лозунгами, использовать серную кислоту иронии и
опускаться до рифмованного глума.
Если страна и её боль безразличны поэту – поэт ли он…
Алексей ШОРОХОВ, поэт (Москва)
«НЕЗАЧЕМ В СТИХИ ВПИХИВАТЬ ПЕРЕДОВИЦЫ…»
Гражданская поэзия, на мой взгляд, это то редкое состояние, когда человек, мыслящий
стихами - то есть поэт, воспринимает что-то происходящее с его Родиной как часть истории
собственной души, жгучую и неотпускающую. Такое может быть раз-два, ну три... «Клеветни-
кам России», «Ужасный сон отяготел над нами», «Когда над полем Куликовым», «Россия, Русь,
храни себя, храни!» и т.д.
Если «гражданская поэзия» становится «приёмом», которым себя реализует человек, «мыс-

238 Россия 10.2020 [email protected]

лящий в стихах» - мы получаем Маяковского, Демьяна Бедного, Вознесенского и т.д. То есть
рифмованные мысли (подчас острые и элегантные), но где нет самого человека, истории его
души, любви, тоски, радости, а только позиция.
К поэзии это не имеет никакого отношения.
Лично я предпочитаю писать свою «позицию» в строчку, потому что думаю, что стихотвор-
ный столбик как-то изначально устремлён в вечность, и незачем в него впихивать передови-
цы завтрашних газет.
И заметьте - я ни слова не сказал о Николае Зиновьеве...

Наталья ПРАЩЕРУК, литературовед, доктор филологических наук (Екатеринбург)
«ВРЕМЯ ТАКОЕ СЕЙЧАС - ПРЯМОГОВОРЕНИЯ…»

К сожалению, стереотип отношения к гражданской поэзии как «недопоэзии» достаточно
устойчив. Очень показательна в этом отношении дискуссия критиков в начале прошлого века
о Некрасове-поэте и не менее показателен тыняновский итог этой дискуссии (1921): «Споры
вокруг Некрасова умолкли: он признан, по-видимому (курсив мой – Н.П.), окончательно». Го-
ворящее «по-видимому», как мне кажется, до сих пор витает вокруг имени даже Некрасова.
О других поэтах, замеченных в «грехе гражданственности», уже и не говорю.
Кроме того, не менее жизнеспособным оказался стереотип видеть в гражданской поэзии
только протестный, изобличающий пафос («тираны мира, трепещите…»). Но как-то странно
при этом подзабыли мы, что Пушкин, кроме «Вольности», написал «Клеветникам России»,
Лермонтов написал «Родину», а Тютчев – «Вас развратило самовластье… (14-ое декабря
1825)», «Славянам», а также – заметьте - «Эти бедные селенья…», «Над этой темною тол-
пой…». Все это замечательные образцы именно гражданской и настоящей поэзии. Но совсем
другой вектор. В таких стихах явлена боль за судьбу страны, они рождены пафосом ее соби-
рания, сохранения святынь и духовной целостности русского мира. Это поэзия, демонстриру-
ющая глубинную, корневую связь с Родиной, вызванная из сердечных глубин поэта именно
чувством переживания родного. И если не забывать о таких очевидных вещах, то и рубцов-
ское «Тихая моя родина…» - тоже гражданская лирика.
Убеждена, что пришла пора именно таких стихов, сердечных, глубоких, корневых, являю-
щих силой художественного слова правду о родном. Время такое сейчас – прямоговоре-
ния, прямого и громкого говорения высоких слов - таких, например, как Родина, любовь к
Родине/родине, совесть, долг, судьбы страны, святыня, «нет больше той любви, как если кто
положит душу свою за други своя»... И время - изменять наше отношение к этому говорению
(если оно искреннее, конечно)… Иначе окончательно забудем традицию говорить прямо и
определенно о главном. И гражданская поэзия – это возможность поэтического прямогово-
рения. Для меня в последние годы настоящим открытием стали лирика Владимира Яковлева
(1952-2016), а также поэзия, рожденная болью за войну на Донбассе. Сборники «Ожог», «Я –
израненная земля» - сегодняшние замечательные примеры гражданской поэзии.
Отрадно, что мы еще способны на поэтическое выражение подлинных чувств, а не рас-
творились в «туманных далях» поисков замысловатых метафор и метрических изысков
(наработано-то сколько!), а также не растеряли свои личности в бесчисленных отрицаниях-
отражениях.

Диана КАН, поэт (Оренбург)
«НЕДОСТАТОК ТАЛАНТА ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬЮ НЕ КОМПЕНСИРУЕШЬ…»

Сначала насчёт востребованности гражданской поэзии, причём из совсем недавнего про-
шлого. У меня в Оренбургском областном литобъединении им. С.Т.Аксакова есть молодой
поэт Артём Вербицкий. Парень с ярко выраженной харизмой и гражданской позицией,
которая во многом есть - оппозиция. Артём пишет и прозу, автор перспективный и разножан-
ровый, что нельзя не приветствовать. И вот не так давно молодых поэтов литобъединения
пригласили выступить на патриотическом фестивале. Дабы остеречь Артёма от глупостей
молодого возраста, я не раз проводила с ним беседы на темы оппозиционности по принципу
«Кто не был горланом-главарём в 20 лет, у того нет сердца. Кто остался им в 30 лет, у того нет
ума». А главная задача поэта – не обличать всё и вся, а написать как можно более качествен-
ные стихи. На фестивале я в превентивном порядке сделала Вербицкому внушение, чтобы не
«бунтарствовал», а читал стихи лирические. И Артём сначала прочитал лирическое стихотво-
рение, а потом вдруг его понесло на предмет гражданственной обличительности… Я видела,
как многозначительно переглянулись устроители фестиваля. Подумалось: «Сама придушу
Вербицкого за его выверты!». Однако после окончания мероприятия многие читатели по-
дошли отнюдь не к тем молодым поэтам, что читали лирику, причём, среди них были весьма
талантливые. Читатели так искренне жали руку Артёму и обнимали его, что я, честно говоря,
решила отложить убийство молодого «горлана-главаря» до лучших времён… Ибо глас читате-

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 239

ля – глас народа! Это к вопросу о востребованности гражданской лирики в народе.
С другой стороны, всегда стараюсь пояснять молодым, что любовь поэта к Родине не должна
быть лозунгово-митинговой. Как говорил Валентин Распутин: «Патриотизм писателя за-
ключён в его владении родным языком». Недостаток таланта и владения родным словом
никакой гражданственностью не компенсируешь! В иных, казалось бы, сугубо лирических
стихах Рубцова, не говоря уж о Есенине, куда больше гражданственности, нежели в плоских
стишатах с изначальной заданностью на так называемую гражданственность. И я никогда не
поставлю в один ряд по вкладу в отечественную словесность Рылеева и Пушкина, хотя Рылеев
яркий гражданский поэт, обличитель и прочее. Но Пушкин мне интереснее – он полнокровнее
и шире по смыслу, глубже по чувству, выше по духу. И гражданская поэзия – лишь одна из
граней, отнюдь не единственная, огромного пушкинского таланта, поставленного на службу
России.
И ещё одна тонкость, как я считаю, принципиальная: обличение мерзостей жизни настоящий
поэт начинает с себя, как неотъемлемой части этой жизни.
Александр ХАБАРОВ, поэт (Москва)
«О ЧЁМ БЫ Я НИ ПИСАЛ – ВСЕГДА ПИШУ О РОССИИ…»
Марина Цветаева написала когда-то (цитирую по памяти, не совсем точно): «Социальный за-
каз почти всегда – приказ». В этом «социальном заказе-приказе» и заложено существование
«гражданской поэзии». Как и кто отвечает на этот «приказ» - дело второе. У меня в молодо-
сти был друг, «отвечавший» стихами на любое событие, взятое из новостей – считал, что это
поддерживает его в должной форме, как «Утренняя гимнастика». Впрочем, не помогла она
ему, эта гимнастика, стихи его становились все хуже и хуже, а потом и вовсе исчезли. И он сам
исчез из виду.
На моих стихах определение «гражданская лирика» - это такое клеймо, выжженное раскален-
ным прутом, вырезанное вострым ножичком... О чем бы я ни писал – всегда пишу о России, и
совсем неважно – есть ли в стихах само слово «Россия». Да и книжка моя предпоследняя на-
зывается «Жесть и золото. Стихи о Родине», хотя в ней достаточно стихов о Москве, о любви,
о женщинах, о детях и городах. Но всё это вместе, конечно же, о России. И никакого приема
здесь нет – я действительно так думаю, чувствую и так живу. Написать специально, «реаги-
руя» на катаклизм, на «взрыв общества» или на «харизму» некоей личности, я бы никогда не
смог, это точно. Тут я даже немного завидую Юнне Мориц, откликающейся на повседневность
иногда гениальными строчками.
Вадим ТЕРЁХИН, поэт (Калуга)
«НАСТОЯЩИЙ ПОЭТ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ НЕ ГРАЖДАНИНОМ…»
Под гражданской поэзией у нас часто подразумевают рифмованные строчки на злобу дня, что
является большим заблуждением. А так как такое «творчество» доступно любому человеку,
относительно освоившему грамоту, и довольно привлекательно для самовыражения, мы име-
ем огромное количество «стихотворений», которые отвращают читателя своей неумелостью,
следованием штампам и грубой прямолинейностью. Кроме того, подача материала чаще
всего осуществляется приёмами и правилами, которые были установлены в 60-х, 70-х, 80-х
годах прошлого века. Гражданская поэзия, свойственная патриотическому лагерю, вызывает
сегодня у молодых людей ироничную усмешку именно по этим причинам.
Существует такой всем известный и довольно успешный литературно-политический проект
«Гражданин поэт», тексты в котором первоначально писал Дмитрий Быков. Он рассчитан на
либеральную интеллигенцию и молодых людей, воспитанных шоу «Камеди Клаб». Несмотря
на то, что в нем есть довольно-таки талантливые и точные стихи, очевидный заказ, тенденци-
озность, запах денег, высокомерная насмешливость, самодовольство и самолюбование, при-
сущее Дмитрию Львовичу, делают его творения образцом антигражданской поэзии. Думаю,
что проект был и задуман как таковой, и Быков по всем параметрам идеально подходил для
его воплощения.
Я также не люблю известное, вроде бы гражданское произведение Евгения Евтушенко «Идут
белые снеги». Смущает меня в нем то, что судьба автора категорически противоречит со-
держанию стихотворения, а также излишний пафос. Его, наверное, здорово читать со сцены.
Выходишь такой весь в белом и патетически восклицаешь: «…если будет Россия, значит, буду
и я.» Зал взрывается аплодисментами, потому что кто же сможет этому возразить. И вот эта
расчётливость на успех сильно понижает его качество.
Писать гражданские стихи гораздо сложнее, чем лирические, потому что очень сложно со-
блюдать ту грань, где поэзия переходит в публицистику.
И все-таки настоящий поэт в России не может быть не гражданином. Даже если у него нет

240 Россия 10.2020 [email protected]

таких ярких произведений, как «Кому на Руси жить хорошо». Лирика тоже может быть граж-
данской. Любое талантливое стихотворение, в котором есть любовь, сострадание, боль и
переживание за судьбу своей страны, является гражданским. Поэзия исследует мир в самых
тонких его проявлениях и не может отказаться от таких его важных составляющих, как обще-
ственная жизнь.
Владимир БЕРЯЗЕВ, поэт (Новосибирск)
«НЕ ВОСПЕВАТЬ, А СОСТРАДАТЬ…»
Оглядываясь, озирая четвертьвековой отрезок, я всё больше о своём, о литературной ситуа-
ции, о журнальной жизни, о поэзии, о гражданственности или её отсутствии…
В предисловии к поэтической книге самарца Михаила Анищенко (умершего в ноябре 2012-го)
я, помнится, писал: «Сердце Художника осознаётся Михаилом Анищенко, как горящее во-
ронье гнездо на закате, как идеальное в своей пронзительной тоске место обитания смерти.
Осознание собственной конечности идёт из самых ранних детских впечатлений, оно вынима-
ет, высасывает душу, вознося её к небесам, к Богу. Эта метафизическая тоска, этот вой, вос-
ходящий в синюю бездну, смыкается в своей корневой сути с ещё одним основополагающим
чувством – чувством любви к Родине, Руси, России. В этой второй своей главной лирической
теме Михаил Анищенко вослед за Михаилом Лермонтовым, далёк от пафоса и восторгов, он
не воспевает, а сострадает, он не проклинает и не отпевает, но – скорбит. Мысли о смерти и
мысли о Родине для него, словно взявшиеся за руки два брата-беспризорника, что с невы-
разимым укором заглядывают в окно твоего каждодневного существования. А на дне этого
взора угадываются Истина и Христос…
Отрадно, что исход из этого мытарства душевного в его стихах – светел и тих».
В Великой Отечественной войне победил дух, в том числе и одна из его составляющих — По-
эзия. Достаточно вспомнить бессмертное «Жди меня» Константина Симонова, «Землянку»
Александра Суркова, «Василия Тёркина» Александра Твардовского и многое другое. То есть
тогда значение духовной составляющей, музыки, пения, кино было очевидно, ярчайший при-
мер — песня Александрова «Священная война», звучание которой сплачивало народ крепче
бетона (эта музыка и до сих пор не утратила своей мощи).
Однако хочется вспомнить, через что мы прошли за годы после распада.
Один мой бывший коллега и земляк по имени Сергей, в те годы зарекомендовавший себя
талантливым поэтом, а нынче уже с десятилетие кормящийся западными грантами, выделяе-
мыми на так называемое современное искусство, в недавних своих публичных выступлениях
довольно резко высказывался против распространившегося мнения, что роковые 90-е были
годами лихими, годами бандитского беспредела, развала, распада, нищеты и суицидального
надрыва. Мол, это были лучшие годы, когда творилось и достигалось многое, это были годы
настоящей свободы и неограниченных возможностей. Ну, если всё позволено, как говорил
классик… А так-то, да — мы были молоды и талантливы, кто ж с этим спорит.
Сегодня Сергей прославился на всю страну защитой в медиапространстве и в суде РФ поста-
новки оперы «Тангейзер», что ещё раз подтверждает истину «если Бога нет, то всё позволе-
но», можно и в алтаре плясать обнажённым шалавам, и богохульные спектакли за государ-
ственные средства ставить. Сказанное объясняет и его симпатии к лихим 90-м.
А я позволю себе вспомнить своего друга, старшего товарища и учителя Александра Плитчен-
ко. Александр Иванович рухнул ноябрьским утром 1997-го года с обширным инфарктом, умер
на полувздохе в возрасте 54 с половиной лет, после того как лишился работы — практически
перестал выходить журнал «Сибирские огни», где он был ответственным секретарём, после
того как разорилось издательство «Детская литература» (сибирское отделение), где он был
главным редактором. Но добило его то, что к нему на дом, в квартиру на станции Сеятель на-
шего Академгородка подослали полувменяемого человека с угрозами в адрес Эрты, шести-
летней дочери. Будучи председателем правления Новосибирской писательской организации,
Плитченко предпринимал попытки отстоять писательское право собственности на помеще-
ние в самом центре, рядом с оперным, 1000 кв. метров. В итоге от помещения осталось 170
метров для нужд писателей, остальное забрал дядя, от которого и исходили угрозы. Это 90-е,
детка. Это было. И было с человеком, которому я обязан всем как литератор, которому алтай-
ский народ должен бы поставить памятник за блистательный перевод эпоса «Маадай-Кара» и
«Очи-Бала».
***
И сегодня!..
Поэзия и все человеческие идеалы никуда не исчезли из нашей жизни, они лишь немного
отступили в тень, отступили ещё и потому, что в недалёком прошлом слишком много с ними

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 241

было связано ханжеского, фарисейского, слишком часто их влияние использовали для
сиюминутной идеологической выгоды. Поэзия близко. Поэзия, в том или ином виде, воз-
вратится, я ощущаю и, на уровне самодеятельности, уже вижу даже массовое движение в
эту сторону. И вовсе не обязательно, что она будет востребована богатством и благополу-
чием, нет, напротив, чем жёстче и трагичнее будет жизнь, тем большему количеству людей
потребуется чистое дыхание лирики. Ибо лирика есть преодоление одиночества и выход
во Вселенную, в мир сотворённый: «Выхожу один я на дорогу/Сквозь туман кремнистый
путь блестит»… и т.д. во всех бесконечных и гениальных проявлениях. И сразу же, сразу же
оказывается, что ты далеко не один — рядом звёзды, ангелы, сам Творец, обнимающий всё
естество и в тебе, и вовне. И, слава Богу, не соответствует действительности, мол, в русской
поэзии уже всё-всё написано. Да, конечно, написано, но как неисчерпаем язык, как неис-
черпаемы жизнь, и смерть, и любовь, так остаются невоплощёнными, не взошедшими целые
созвездия выдающихся произведений (см. антологию: Поэты «Сибирских огней», век ХХI,
Новосибирск, 2012), где гражданская лирика занимает достойное, определяющее лицо этой
большой книги, место.
Но пока мир российский пребывает в растерянности, а литераторы — в рассеянии. Союз пи-
сателей, как идеологическое министерство, давно отдал Богу душу, причём почти не мучил-
ся…
Литературно-поэтический процесс переместился на просторы Интернета, количество стихот-
ворцев, зарегистрированных на сайте Стихи.ру, стремительно приближается к миллиону. И
даже там, в этом селевом потоке самосочинительства, без гражданской лирики не обходит-
ся. Традиция, господа-товарищи...
Но судят о времени по вершинам. А русская лирика всегда стояла и будет стоять на трёх
китах: любовь к женщине, любовь к Родине и любовь к Богу. Недавно Виктор Кирюшин, за-
теявший эту дискуссию, продемонстрировал нам заброшенную могилу Николая Тряпкина,
одного из крупнейших гражданских лириков начала 21-го века. К таким же величинам можно
отнести и Виктора Лапшина, и Михаила Вишнякова, и Владимира Макарова, и Владимира
Башунова, Анатолия Соколова. И живых, слава Богу, – Юрия Кублановского, Александра
Денисенко, Юрия Казарина, Владимира Шемшученко, Светлану Кекову, Марину Кудимову,
Елену Игнатову, могу перечислять и перечислять…
Это поэты высочайшего уровня.
Пока таковые есть на лице нашей богоспасаемой земли, она быть не перестанет.
Верю, что так и будет, как я писал в своё время:
Горе горькое не воротится,
Не замкнёт любовь ворота…
Отмолила нас Богородица,
Упросила Христа!
И могилы своих поэтов мы обиходим, дайте срок, сбудется!..
Виталий ДАРЕНСКИЙ, кандидат философских наук (Луганск)
«ПОЭТ – ТВОРЕЦ ЯЗЫКА, В ТОМ ЧИСЛЕ И ПОЛИТИЧЕСКОГО…»
Гражданская поэзия – это особый жанр «стихотворной публицистики», которая соединяет
в себе поэзию, ораторское искусство и публицистику как таковую – то есть рассуждения и
полемику на актуальную тему (социальную, политическую, нравственную). Органически со-
единить эти три компонента очень сложно, и поэтому обычно происходит доминирование
одного из них над другими – чаще всего, риторики и публицистики над поэзией. Иногда и
наоборот – но избыток лиризма тоже «размывает» этот жанр, который по сути своей должен
быть жестким, иногда доходя почти до лозунга.
Дать образец высокой поэзии в этом жанре без утраты ораторства и публицистики может
только гений. В русской традиции первым таким образцом была «Ода на день восшествия
на Всероссийский престол Её Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны»
Ломоносова, а безусловной вершиной – «Клеветникам России» и «Бородинская годовщи-
на» Пушкина. В ХХ веке, видимо, вершиной этого жанра стал цикл стихов о Революции М.
Волошина (хотя могут быть и иные предпочтения). Знаковыми в этом отношении являются
и политические стихотворения Тютчева – как хорошо показал В. Кожинов, хотя они и не от-
носятся к образцам «высокой поэзии», но не менее ценны как манифестации самых глубин
национального самосознания. И в них были даны такие чеканные и поэтически точные «фор-
мулы», которые останутся навсегда. Вот, например, о «западниках»:
Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В ее глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.

242 Россия 10.2020 [email protected]

А вот и о самом Западе:
Давно на почве европейской,
Где ложь так пышно разрослась,
Давно наукой фарисейской
Двойная правда создалась:
Для них – закон и равноправность,
Для нас – насилье и обман,
И закрепила стародавность
Их как наследие славян.
И в наше время эти язвительные поэтические «формулы» не только не устарели, но осознают-
ся еще полнокровнее в своей смысловой глубине.
В последние годы мощный импульс гражданская поэзия получила в связи с событиями Рус-
ской весны и киевского «майдана». Одних только ответов на хамский стих «Никогда мы не
будем братьями», отравленной пропагандой и ненавистью украинской школьницы насчи-
тывается почти два десятка. Конечно, не стоило бы опускаться до такого рода «полемики» –
ведь это то же самое, что написать ответ на нацистскую «Песню Хорста Весселя». Однако есть
исторические моменты, когда нужно и такое...
В этом жанре допустимы вульгаризмы и жесткие выражения, а иногда – в особые истори-
ческие моменты – вполне оправдан даже стих К. Симонова «Убей его». Неизбежный пафос
измельчает содержание, и это тоже закон жанра. Но в целом задача стихотворной публици-
стики такая же, как и у поэзии как таковой – творить вместе с народом его живой и всегда
новый язык. Поэт – творец языка, в том числе и языка политического. Если профессиональные
политики, историки и публицисты обычно пользуются уже устоявшимися способами выра-
жать свои идеи – часто опускаясь до пошлых штампов, режущих слух, – то поэты призваны
обновлять и создавать заново сам этот язык национального самосознания, без которого на-
род потеряет свое лицо. Они призваны к тому, что в свое время сказал Баратынский о мысли,
которая сначала «воплощена в поэму сжатую поэта», а в конце концов уже «плодит в полеми-
ке журнальной давно уж ведомое всем».

https://rospisatel.ru/spp-gr.htm

Фотография Эллины Савченко

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 243

Тесты Тьюринга.
Расчеловечивание поэзии

Юрий Задача (данной) компьютерной программы — ввести человека в заблуждение, заставив сделать
Фрагорийский неверный выбор» (Википедия)
(Птицелов) «В научном мышлении всегда присутствует элемент поэзии. Настоящая музыка и настоящая наука
требуют однородного мыслительного процесса» (Альберт Эйнштейн)

«Я был размоченной валютой,
ты кассовой машинке отдавалась вдоволь.
В лужице, с корытом
инкассатором забытый,
ненасытный, лютый,
в унитазе смытый.
Жена банкира!!!
Я задавлен бытом.»
(сгенерировано Искусственным Интеллектом)

Ещё в 1950х годах английский математик и ретро-айтишник Алан Тьюринг провел любопытный экс-
перимент. В нём участвовала поэтесса Диана Фергюсон, вступившая в состязание с киберпрограммой.
Эксперимент оказался настолько удачным, что даже читатели перепутали стихи поэтессы с текстом,
сгенерированным «умной машиной».

То ли «киберпоэт» был такой «продвинутый», то ли поэтесса писала нечеловеческие стишки. То ли
читатели были избалованы интеллектуальными изысками и уже не отличали поэзию от её имитации —
коей сегодня грешат не только киберпрограммы, но и реальные живые стихосочинители.

Не так давно (в 2013 году) имя Алана Тьюринга, кончившего, как принято говорить, очень плохо, было
извлечено из исторических архивов, он был «прощён и помилован» королевой Великобритании, реа-
билитирован посмертно. В научном мире престижная премия его имени существовала еще с 1966 года,
но активно истории о его тестах стали сначала подмешивать, а затем и вшивать в информационный
поток заново в последние годы — на примере сочинения стихов, экспериментов с музыкой, живопи-
сью и т. п. Это связано с развитием и «вживлением» в нашу жизнь искусственного интеллекта (ИИ). И
здесь становится ясно, что речь — не о Тьюринге. Тесты Тьюринга — лишь информационный повод для
внедрения в сознание людей более серьезных вещей.

От деятельности адептов ИИ явно и давно уже попахивает сектантством. Но я ограничусь только
сектором поэзии. Речь не о том, что ситуация для человека, любящего стихи и разбирающегося в них
— фальшивая, почти фейковая, сродни постановочным — продуманным, заранее подготовленным,
рассчитанным на оболванивание потребителей — реалити-шоу. Цель — другая, она прописана на лбу
у доверчивых дураков: вызвать спор о том, что всё относительно, а «человек» как творец в искусстве —
далеко не главное. А значит — завтра уже не обязательное.

Параллельно с высоколобыми идеями подчинить мир воле ИИ, а также спровоцированными и сфаль-
сифицированными дискуссиями в эстетическом поле — идёт явный процесс девальвации поэтического
искусства в литературном «истеблишменте». Исковерканный язык, выхолощенные смыслы, вымороч-
ные образы, примитивное содержание, безграмотность, закамуфлированная под «экспериментальны»,
«альтернативные», «футуристические» и прочие псевдоэстетические перверзии.

Экспериментальное поле всегда присутствовало в искусстве — на периферии искусства, было необхо-
димым его сегментом, лабораторией, где вырабатывались новые смыслы, новые технические и выра-
зительные средства. Но сегодня под этими ярлыками частенько прячется воинствующий дилетантизм,
откровенная графомания, оголтелая бездарность. Она перемещается с периферии — в центр, нередко
работая локтями и бесцеремонно вытаптывая вокруг себя всё, что мешает завышенной (как правило)
самооценке.

Этот процесс — рукотворный, повсеместный. Он происходит не первое десятилетие, но в последние
несколько лет стал явным, наглым, бессовестным, захлестнул интеллектуальное пространство — от бло-
гов, видеопередач, «толстых журналов» до сетевых порталов со свободной и модерируемой публика-
цией. Пространство поэтического языка (и шире — языка искусства) очевидным образом подвергается
грубому переформатированию под низкопробный вкус. Чей? Вряд ли ответы на этот вопрос помогут.
Безумие сегодня — коллективное, и уже не важно, исполняются здесь чьи-либо директивы или реали-
зуются чьи-то личные амбиции. Процесс давно стал самоорганизованным, развивается по инерции, как
эпидемия, а вскоре может стать необратимым.

244 Россия 10.2020 [email protected]

Недаром об этом уже начинают беспокоиться не только «лирики», но и «физики», инстинктивно чув-
ствуя опасность подобной подмены в умах и душах - через поэзию.
Низкопробной продукцией кормят массового читателя, зрителя, слушателя фактически насильственно.
Попутно объясняют с помощью навязанного контента, почему поэзия, считающаяся классической — на
самом деле плоха, а поэты, её создававшие — в лучшем случае моральные ничтожества, а то и отъяв-
ленные негодяи. Ярких, не похожих на производителей серого, бесцветного рифмованного контента,
носителей языка — тоже постепенно выдавливают из сетевого пространства, истребляют из литератур-
ной и окололитературной среды. Это происходит давно. Кто-то вступает в борьбу, в публичные сканда-
лы, помогая совершать над собой спланированное надругательство, невольно способствуя дебрендин-
гу собственного имени. Кто-то уходит молча. Кто-то исчезает из поля видимости насовсем. Случайно
ли всё это происходит? Я не сторонник теорий заговора, но иногда кажется - не случайно, и медленная
подмена литературы безликим контентом - тенденция почти искусственная, и вполне управляемая.
Тесты Тьюринга и прочие лукавые «фокусы» — лишь информационные технологии, с помощью которых
— на глазах у всех — совершается почти метафизическое преступление. Упразднение поэзии как слага-
емого человеческой культуры. Уничтожение реальных поэтов — морально, социально или буквально,
физически.
Машина всегда будет проигрывать человеку, как бы гладко и правильно она ни формировала генери-
руемые кибертексты, ибо способна лишь на рерайт и сама по себе смыслов не производит. Она сможет
заменить человека в сфере создания стихов только тогда, когда человек будет лишён этой возможности
- производить смыслы. То есть - когда уподобится животному по уровню мышления.
Может, всё дело в этом?
Идёт ликвидация эстетического вкуса как такового, следствием чего неизбежной становится умственная
деградация человека как духовно-биологического существа. Человек теряет внутреннюю способность
воспринимать и ощущать прекрасное, перестаёт отличать истину от лжи, фиктивное от настоящего, кра-
соту от безобразия, искусство от поделки, добро от зла. Это — системное растление душ, истребление
интеллекта. Оболванивание. Расчеловечивание.
А тесты Тьюринга - это всего лишь тесты на человечность, которые проходить человеку, увы, всё труд-
нее. И дело здесь - не в кибернетике. А в нас, теряющих способность к различению истинного и под-
дельного, поддающихся или не поддающихся на обман в результате лукавых экспериментов.

P.S. Примечания
«Слишком частое проникновение в печать стихов, написанных на уровне ма-
шинной поэзии, способствует распространению этого несправедливого и унизи- Ал́ ан Мэт́ исон Тью́ ринг (1912-1954) — англий-
тельного представления и мешает читателю правильно оценивать машинную ский математик, логик, криптограф, оказавший
поэзию и ее возможности. существенное влияние на развитие инфор-
Читатель чувствует,что машинной поэзии трудно достигнуть уровня на- матики. Подробнее о нём можно прочесть в
стоящей человеческой поэзии. Но при этом он обычно забывает, что стихи, Википедии.
написанные человеком, не обязательно превышают уровень машинной поэзии. Тест Тьюринга — эмпирический тест, идея
Поэтому, заметив сходство машинного произведения с теми или иными стиха- которого была предложена Аланом Тьюрингом
ми какого-либо поэта, читатель склонен считать, что в этом случае машине в статье «Вычислительные машины и разум»,
удалось приблизиться к уровню человеческой поэзии, а не человек опустился до опубликованной в 1950 году в философском
уровня машинной поэзии. журнале Mind. Тьюринг задался целью опреде-
Но есть одна область эмоциональных переживаний,в которой невозможно кого- лить, может ли машина мыслить.
либо обмануть, — это чувство любви. <...>Машина может быть исследова- Стандартная интерпретация этого теста звучит
тельским орудием, полезным для анализа стиха и выявления его формальных и следующим образом: «Человек взаимодейству-
структурных особенностей, но поэтом она быть не может» (Г. Хильми. Логика ет с одним компьютером и одним человеком.
поэзии, 1969 год) На основании ответов на вопросы он должен
определить, с кем он разговаривает: с челове-
«А так ли уж важно, с подделкой мы имеем дело или с оригиналом? Может ком или компьютерной программой. Задача
быть, стихи - это всего лишь пища для нашего сознания, и может она быть компьютерной программы — ввести человека
как натуральной, так и искусственной? Ее питательная ценность целиком в заблуждение, заставив сделать неверный вы-
зависит от нашего внутреннего восприятия и от «культурного слоя» - обще- бор». (Википедия)
принятых правил интерпретации образов, штампов. Может быть, если из- Г. Хильми - Генрих Францевич Хильми, док-
готовить сложную и качественную машину для изготовления суррогатов <...>, тор физико-математических наук, автор ряда
то эти суррогаты смогут хотя бы частично заменить нам рукотворные плоды исследований и статей в области связи между
искусства? А если эта машинка к тому же будет сама обучаться, сможет поэзией и наукой. Цитата из работы «Логика
«накапливать» наш культурный слой - и всегда выдавать продукцию с высоким поэзии», опубликованной в сборнике «Киберне-
коэффициентом актуальности - то, может быть, она станет самым лучшим тика ожидаемая и кибернетика неожиданная»
творцом?» (1969 г)
(Дмитрий Кравчук, делец, управляющий литературным ресурсом СТИХИ.РУ, #поэзия #киберпоэзия #литература #алгебра_
Кибер-поэзия и кибер-проза: совсем чуть-чуть искусственного интеллекта гармония #звуки_числа
Журнал «Хакер» 03.06.2008) Юрий Фрагорийский (Птицелов)

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 245

Ретро

Алексей Саврасов (1830 — 1897)
Зимний пейзаж

Незабываемые
имена

246 Россия 10.2020 [email protected]

Я б дальше жил
и подымался выше...

Памятник нащупал глазом слабый свет Николай
в камине. Сердце было радо Майоров
Им не воздвигли мраморной плиты. той тишине.
На бугорке, где гроб землёй накрыли, Светает — в пять.
Как ощущенье вечной высоты, Не постучавшись, без доклада
Пропеллер неисправный положили. ворвется в двери день опять.
И надписи отгранивать им рано –  
Ведь каждый, небо видевший, читал, Вбегут докучливые люди,
Когда слова высокого чекана откроют шторы, и тогда
Пропеллер их на небе высекал. всё в том же позабытом блюде
И хоть рекорд достигнут ими не был, чуть вздрогнет кольцами вода.
Хотя мотор и сдал на полпути, -  
Остановись, взгляни прямее в небо И новым шорохом единым
И надпись ту, как мужество, прочти. растает на паркете тень,
О, если б все с такою жаждой жили, и в оперенье лебедином
Чтоб на могилу им взамен плиты, у ног её забьется день...
Как память ими взятой высоты,  
Их инструмент разбитый положили Нет, нет, - ему не надо света!
И лишь потом поставили цветы! Следить, как падают дрова,
1938 г. когда по кромке табурета
рука скользит едва-едва...
Гоголь  
В утробе пламя жажду носит
  Заметить тот порыв один,
А ночью он присел к камину Когда сухой рукой он бросит
и, пододвинув табурет, глухую рукопись в камин.
следил, как тень ложилась клином  
на мелкий шашечный паркет. ...Теперь он стар. Он всё прощает
Она росла и, тьмой, набухнув, и, прослезясь, глядит туда,
от жёлтых сплющенных икон где пламя жадно поглощает
шла коридором, ведшим в кухню, листы последнего труда.
и где-то там терялась. Он 1939 г.
перелистал страницы снова
и бредить стал. И чем помочь, Что значит любить
когда, как черт иль вий безбровый,
к окну снаружи липнет ночь,  
когда кругом - тоска безлюдья, Идти сквозь вьюгу напролом.
когда - такие холода, Ползти ползком. Бежать вслепую.
что даже мерзнет в звонком блюде Идти и падать. Бить челом.
вечор забытая вода? И всё ж любить её — такую!
  Забыть про дом и сон,
И скучно, скучно так ему
сидеть, в тепле укрыв колени, про то, что
пока в отчаянном дыму, Твоим обидам нет числа,
дрожа и корчась в исступленье, Что мимо утренняя почта
кипят последние поленья. Чужое счастье пронесла.
  Забыть последние потери,
Он запахнул колени пледом, Вокзальный свет,
рукой скользнул на табурет,
когда, очнувшися от бреда, её «прости»
И кое-как до старой двери,
Почти не помня, добрести,
Войти, как новых драм зачатье,
Нащупать стены, холод плит...
Швырнуть пальто на выключатель,

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 247

Забыв, где вешалка висит. Творчество
И свет включить. И сдвинуть полог
Крамольной тьмы. Потом опять  
Достать конверты с дальних полок, Есть жажда творчества,
По строчкам письма разбирать. Уменье созидать,
Искать слова, сверяя числа, На камень камень класть,
Не помнить снов. Хотя б крича, Вести леса строений.
Любой ценой дойти до смысла. Не спать ночей, по суткам голодать,
Понять и сызнова начать. Вставать до звезд и падать на колени.
Не спать ночей, гнать тишину из комнат, Остаться нищим и глухим навек,
Сдвигать столы, последний взять редут, Идти с собой, с своей эпохой вровень
И женщин тех, которые не помнят, И воду пить из тех целебных рек,
Обратно звать и знать, что не придут. К которым прикоснулся сам Бетховен.
Не спать ночей, не досчитаться писем, Брать в руки гипс, склоняться на подрамник,
Не чтить посулов, доводов, похвал Весь мир вместить в дыхание одно,
И видеть те неснившиеся выси, Одним мазком весь этот лес и камни
Которых прежде глаз не достигал, — Живыми положить на полотно.
Найти вещей извечные основы, Не дописав,
Вдруг вспомнить жизнь. Оставить кисти сыну,
Так передать цвета своей земли,
В лицо узнать её. Чтоб век спустя все так же мяли глину
Прийти к тебе и, не сказав ни слова, И лучшего придумать не смогли.
Уйти, забыть и возвратиться снова, 1940 г.
Моя любовь — могущество мое.
1939 г. ***

Художник Я не знаю, у какой заставы
Вдруг умолкну в завтрашнем бою,
                    Ник. Шеберстову Не коснувшись опоздавшей славы,
Одно художник в сердце носит: Для которой песни я пою.
на глаз проверенным мазком Ширь России, дали Украины,
пейзаж плашмя на землю бросить Умирая, вспомню... И опять —
и так оставить. А потом Женщину, которую у тына
Всё взвесить, вычислить, Так и не посмел поцеловать.
измерить. 1940 г.
насытиться ошибкой всласть,
почти узнав, почти поверив, Мы
к концу опять в безверье впасть.
И так все дни.                  Это время трудновато для пера.
И с риском равным                                                     В. Маяковский
быть узнанным, взглянуть в окно. Есть в голосе моем звучание металла.
Весь мир Я в жизнь вошел тяжёлым и прямым.
принять вдруг за подрамник, Не всё умрет. Не всё войдет в каталог.
в котором люди - полотно. Но только пусть под именем моим
И дать такую волю кисти, Потомок различит в архивном хламе
так передать следы земли, Кусок горячей, верной нам земли,
чтоб в полотне живые листья Где мы прошли с обугленными ртами
шумели, падали, цвели. И мужество, как знамя, пронесли.
1939 г. Мы жгли костры и вспять пускали реки.
Нам не хватало неба и воды.
*** Упрямой жизни в каждом человеке
Железом обозначены следы —
Мне б только жить и видеть росчерк грубый Так в нас запали прошлого приметы.
Твоих бровей и пережить тот суд, А как любили мы — спросите жен!
Когда глаза солгут твои, а губы Пройдут века, и вам солгут портреты,
Чужое имя вслух произнесут. Где нашей жизни ход изображен.
Уйди – но так, чтоб я тебя не слышал, Мы были высоки, русоволосы.
Не видел. Чтобы, близким не грубя, Вы в книгах прочитаете, как миф,
Я б дальше жил и подымался выше, О людях, что ушли, не долюбив,
Как будто вовсе не было тебя. Не докурив последней папиросы.
1939 г. Когда б не бой, не вечные исканья

248 Россия 10.2020 [email protected]

Крутых путей к последней высоте, ***
Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,
В столбцах газет, в набросках на холсте. Я с поезда. Непроспанный, глухой.
Но время шло. Меняли реки русла. В кашне измятом, заткнутом за пояс.
И жили мы, не тратя лишних слов, По голове погладь меня рукой,
Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устных Примись ругать. Обратно шли на поезд.
Да в серой прозе наших дневников. Грозись бедой, невыгодой, концом.
Мы брали пламя голыми руками. Где б ни была — в толпе или в вагоне, —
Грудь раскрывали ветру. Из ковша Я все равно найду,
Тянули воду полными глотками Уткнусь лицом
И в женщину влюблялись не спеша. В твои, как небо, светлые,
И шли вперед, и падали, и, еле Ладони.
В обмотках грубых ноги волоча, 1940 г.
Мы видели, как женщины глядели
На нашего шального трубача. ***
А тот трубил, мир ни во что не ставя
(Ремень сползал с покатого плеча), Когда умру, ты отошли
Он тоже дома женщину оставил, Письмо моей последней тётке,
Не оглянувшись даже сгоряча. Зипун залатанный, обмотки
Был камень тверд, уступы каменисты, И горсть той северной земли,
Почти со всех сторон окружены, В которой я усну навеки,
Глядели вверх - и небо было чисто, Метаясь, жертвуя, любя
Как светлый лоб оставленной жены. Всё то, что в каждом человеке
Так я пишу. Пусть неточны слова, Напоминало мне тебя.
И слог тяжёл, и выраженья грубы! Ну а пока мы не в уроне
О нас прошла всесветная молва. И оба молоды пока,
Нам жажда зноем выпрямила губы. Ты протяни мне на ладони
Мир, как окно, для воздуха распахнут Горсть самосада-табака.
Он нами пройден, пройден до конца, 1940г.
И хорошо, что руки наши пахнут
Угрюмой песней верного свинца.
И как бы ни давили память годы,
Нас не забудут потому вовек,
Что, всей планете делая погоду,
Мы в плоть одели слово «Человек»!
1940 г.

Дом, в котором с 1932 по 1937 г. жил поэт Николай Майоров

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №2 249

Николай Майоров 1939 г. ***
Художник Н. Шеберстов
Нам не дано спокойно сгнить в могиле.
*** Лежим навытяжку и, приоткрыв гробы,
Мы слышим гром
О нашем времени расскажут.
Когда пройдем, на нас укажут предутренней пальбы,
и скажут сыну: — Будь прямей! Призыв
Возьми шинель — покроешь плечи,
Когда мороз невмоготу. охрипшей полковой трубы
А тем — прости: им было нечем С больших дорог, которыми ходили.
Прикрыть бессмертья наготу. Мы все уставы знаем наизусть.
1941 г. Что гибель нам?

Мы даже смерти выше.
В могиле мы построились в отряд
И ждём приказа нового. И пусть
Не думают, что мёртвые не слышат,
Когда о них потомки говорят.
1941г

Тебе

Тебе, конечно, вспомнится несмелый
И мешковатый юноша, когда
Ты надорвёшь конверт армейский белый
С «осьмушкой» похоронного листа…
Он был хороший парень и товарищ,
Такой наивный, с родинкой у рта.
Но в нём тебе не нравилась одна лишь
Для женщины обидная черта:
Он был поэт, хотя и малой силы,
Но был, любил и за строкой спешил.
И как бы ты ни жгла и ни любила,
Так, как стихи, тебя он не любил.
И в самый крайний миг перед атакой,
Самим собою жертвуя, любя,
Он за четыре строчки Пастернака
В полубреду, но мог отдать тебя!
Земля не обернётся мавзолеем…
Прости ему: бывают чудаки,
Которые умрут, не пожалея,
За правоту прихлынувшей строки.
1940–1941

Памятник Майорову в Иваново

250 Россия 10.2020 [email protected]