Литературный альманах "Гражданинъ" №3

Врагам России. Растворились студенты, Как тавро отморозков,
Растут на майдане Как серые мышки, Бог сохранит в голове...
Палатки - грибами... У мам в подолах Бог сохраняет всё!
Иссиня-чёрная туча И подмышках... Час расплаты грядёт.
Уселась на здания. И на волю История И смерть от «палёвы-6»
Хлопоча, Из своей пятерни Сквозь грязную ложь
Сокрушается хохлушка, Щедро кинула «зеков» Зловонным цветком
Дородная баба, На халявные паи. Прорастёт.
Под стать баобабу. Из шушеры этой ...В это время
В платке и поддевке, И бандеровской своры, На Банковой,
Разливая ловко В тигле Как в улье безумном,
Чаёк, под шумок, Дьявольской воли, Сновала меж сейфов
С веселящей Отлили железный костяк Кабинетная братия,
Заморской заразой: Гуляйполя. А улица уже
«А, Фёдорыч! Сказывают Ждала их напряженно,
Золотые батоны, Заряженная злым
То ли жрёт Дыханьем «наци».
В полный рот, Маски жаждали крови
То ль со страху Всей камарильи,
Сховал в унитазы...» Беснуясь под кайфом
Бандеровской гнили.

...Жгли покрышки Оружием их обеспечили Вдруг за спиною,
И файеры. Загодя три ренегата - Ни с кем не советуясь,
Киев качался, «Порох»,пастор и «заяц», Встала зима,
Как раненый. Разграбив складЫ Как товарка с периной,
А в цеху химическом В Черновцах и во Львове. И из крепа отверстого
Бутылки пичкали Самих исполнителей - Хлопья посыпались
Смесью взрывчатой, Мелкую сошку Памяткой тем,
Предвкушая злорадно, Не упомянем Кого ещё не сгубили...
Что, как спички, В угоду строке, Где-то взвизгнул
Полыхнут от неё «колора- Но злочинных Колокольчик трамвая,
ды». Порасюков и бубенчиков, Ожогом света
Ковыряли брусчатку, Умаляя фонари.
Орали дурниной Когда на двери
Со сцены... Испуганной Рады,
Но когда на углу Рёбра ломая,
Что-то взвилось и ахнуло, Людскою волной налегли.
Жизнь - в комок Уж протащили
И пошла за бесценок. В пузатых футлярах
Угрюмые люди
Безликую смерть.
И пенилась бездной
Кровавая ярость,
И больше не жаждал,
Поважний чиновник
За неньку
Всерьёз умереть.

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 51

Итоги Майдана

Держали шеренги - Улица, охваченная Ничего не сказали,
Истово... Бурей безрассудства, Дали винтовки,
Держали шеренги - В терпком угаре Чтоб мы стреляли...»
Жертвенно... Умоисступления Будто из туба,
Отряды поредевшего Бьет палицами Падало слов дерьмо:
«Беркута», Любую цель, «Но нас кинул
Избитые цепями. Мозжит жизнь Ублюдок Михо!
А в воздухе За иное мнение. Не знаю, Гмерто,
Тянуло серой, ...А первый выстрел Сколько их было.
Палёной шерстью Уже вызрел... Может быть, больше,
И лживыми Он крался тайно Может быть, сто.
Расхожими речами. На мягких подушках, Янки сказал:
Запах горя и чада Не слышно уху «Нужен хаос,
Выедал донельзя глаза, Под снежной ватой, Всё будет гуд,
Пыжом забивая глотки. Как бились стёкла Всё будет хорошо...»
В ощетинившиеся щиты, На Институтской... Тупая простота
Что твои папильотки, Как из окон гостиницы Искателя удачи
Летели «коктейли», Снайпер залётный Порою хуже воровства.
Шипя и щерясь. По указке Пашинского Но тридцать сребреников
Снег на мостовой, Работал бесстрастно И по сей день,
Стекая в щели, По целям майданным. Тщетно ждёт
Сник, обезображен Инструктор Мохнатая рука
Лужей рыжей рвоты. Отрывисто вещал Грузинского мачо.
Кровь.Сумятица.Брань. По-английски: ...Под реквием плача,
Крики: «Поберегись! Дрянь!» «Нам нужен хаос!» Правит бал сатана.
Это заживо горит То есть бить безотчетно, Год сгорает дотла,
Разомкнутая рота... Как бьют белку. Подбирая
Фигура бойца Бить в спины, Израненные тела...
Одиноко мечется, Бить безоружный «Беркут». КружИт осколки
Припадая с надеждой, «Да, я был в шоке... Судеб
К истлевшему снегу... Цедил убогий генацвале Калейдоскоп потерь -
А площадь взрывает В своей покаяной речи, - Неумолимо...
Варварский вой: Нас привезли ночью, И жатва смерти,
«Смерть ворогу!» Как разъярённый зверь,
Ненасытима...

52 Россия 03.2021 [email protected]

Как в те зарёванные дни, Будущее выносило Урок истории
Хотелось до жжения Прошлое
Зажмурить глаза... На бандеровских плечах. Наклонений,
Но сорваны тормоза. Ещё заживо Это пора
Несётся состав Не жгли Одессу, Априори признать.
Под откос, незнамо куда, Ещё не бомбили Почувствовать кожей,
В геену ада, Фосфором Донбасс, Историю наклонять
Иль кущи рая, Ещё по убиенным Бессмысленно,
Ход не сбавляя, Не отрыдали мессы, Сиречь себе дороже.
Понять нельзя! Ещё не лилАсь
Еще не ведает Киев, На кладбищах детских Читайте на странице 226
До каких Кровь из
Небесных Эмпирей Материнских глаз...
Докатится Не свойственны Истории
Рёв достоинства.. Телячьи нежности.
Не ведает, увы, Смыло Януковича
Как устремится Крым Цунами незалежности...
В родную гавань Сменили олигархов,
От «Поездов дружбы», Как шило на мыло,
От воплей: «Слава- а-а!» Возведя на трон
Не ведает, как ветер Волхвов фальшивых.
Срывает пламя Ладно машет сабелькой
С факельных оргий На крупе шоколадном
Прочь Царь Всея «Рошен»
И зловещими языками Петро Порошенко.
Их поглощает ночь. Майдано оглашенные
Как луженые глотки, В фашистской истерии
Сипнут от выдоха: Ползут рядами стройными
«...понад усе!» Со стягами Бандеры
И жуть В анналы «дяди Сэма»
Саламандрой липкой Назло России.
Скатывается по спине. Увы, Истории
А в безумия Не по статусу
Фарш разномастный, Пазлы слагать
С Шухевичем над головой Из сослагательных
Ныряет
Клёцками гласных:
«Бандера - наш герой!»
Тушуя Воланда
Кровавый подбой.
Холст тишины
Искромсают в клочья.
Крещатик будет
Взнуздан как конь...
Голос правды
Заклеют скотчем,
Страх забьётся
В глазницы окОн...
Ах как приторно
Склабится Беня,
Похлопывая себя
По мослам.
Облапошить
Два поколения
Удастся
Его пацанам.
Парад парадоксов
И дремучей дикости
Только сверял шаг.

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 53

Сергей Иванов (1864 - 1910)
На сторожевой московской границе

Изящная
русская словесность

54 Россия 03.2021 [email protected]

Два рассказа

Закат Империи. По Чину и Честь Игорь
Бычихин
 
Александр Викторович сразу узнал это лицо.
И маленькие поросячьи глазки, и похотливый мерзкий смешок, и огромную и жирную морду
с двойным подбородком.
Точно, вот он -  тот человек, который со своей родной эпохой воров и бандитов свел в мо-
гилу его любимую маму, убил родного отца,  перечеркнул все его детство, сделал из него
холодную, расчетливую машину, которая никому и никогда не верит.
А главное - предали и растащили ту страну, где он родился - его Родину. Советский Союз.
Точно он - Серега-мусор, его сосед по тому далекому времени, в далеком уральском город-
ке.
Бывший участковый, с руками по локоть в крови и с десятками погубленных жизней безвин-
ных людей.
Правда, постарел сильно, да и внешний вид подводит. Типичный скиталец, или бомж, по-
русски. А был такой-то в зрелые года - гордость всего криминального мира, кто бы мог по-
думать, что он окажется на обочине жизни. Правда своего криминального мира, из бывших.
Бывших милиционеров, бывших судей и нотариусов.  Нечистоплотных врачей.
Всех тех, кто продал свою присягу, данную им своему Народу, за сытую жизнь. За корыто в
свинарнике.
 
«Вот, Александр Викторович, новенький пожаловал в нашу, так сказать, артель, герой Афга-
нистана и Чечни. Капитан спецназа, говорит, боевой офицер», - услужливо пел ему смотря-
щий за артелью, реально некогда офицер, ныне скиталец по жизни Юрий Георгиевич.
«Документы, как и следует, утеряны, болезней целая куча, так уж походатайствуйте уж, лю-
безный Александр Викторович, о больничке хорошей. Не переживет болезный зиму, точно
загнется. Помогите уж, благодетель, Христом Богом прошу».
 
Александр наклонился и прямо смотрел в глаза этому человеку. Смотрел глазами того Сань-
ки, которые помнили этого раздавленного жизнью человека в года его расцвета. Или, как
ему казалось, высшей точки его власти над беззащитными, забитыми людьми и людишка-
ми. Не ровней ему.
«Спецназер, говоришь? Ну- ну».
Герой Афганистана под его тяжелым взглядом заерзал, как уж под вилами, вжимаясь в ас-
фальт от стыда и грехов собственной подлости.
«Узнал все-таки, мокрушник. Милостыню у Храма просишь, а креста у тебя нет. Ни на теле,
ни в душе. И души тоже нет. Продал ты ее, упырь. Продал. Гореть тебе в Геене Огненной!»
 
Мать с утра бесконечно долго устраивала разнос отцу.
И за отсутствие денег в доме, и за пустой холодильник, и за все немыслимые напасти,
которые принесли новые времена в эпоху гласности и демократии ветры в их небольшой
уральский городок с единственным градообразующим механическим заводом - детищем
первых пятилеток. Который почему-то вдруг резко не стал нужен ни стране, ни их земляку -
президенту новой России.
Союз доживал свой последний, отведенный историей год.
Трудно и долго издыхал, в тяжких мучениях. Мучая и калеча людей. Как загнанная непосиль-
ным трудом ломовая лошадь, судорожно суча ногами в предсмертной агонии.
 
Отец долго спорил, оправдывался, потом взял папку с грамотами и наградами за долгий и
честный труд и пошел к новому хозяину завода. Требовать потом заработанную получку за
долгих два года.
До хозяина завода он не дошел.
Бандиты-охранники долго избивали его ногами прямо на проходной.  Радостно и весело, с
прибаутками.
Послушно забитый народ молча проходил мимо. Не вмешиваясь, только еще глубже втяги-
вая голову в плечи. Как бы сжимаясь от страха, как черепаха в минуту опасности.

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 55

Принесли его под вечер. Избитого донельзя. Утром, не приходя в сознание, он ушел в иной
мир.
Мать, некогда первейшая красавица, а ныне издерганная и нервная женщина, завыла по
покойнику. Как воют только русские бабы в минуту смерти кормильца.
Действительно кормильца.
Заработную плату в больничке, где работала мать, тоже не платили.
Отец, мастер на все руки, вечно что-то паял и крутил, вертел ключами. Ремонтировал и со-
седям и всей улице и радиоприемники, и телевизоры, и стиральные машины. Его и звали за
глаза – «Витька Шуруп». Мол, настоящий мастеровой.
Когда и на водку хватало, и на хлеб с картошкой. Праздник в доме был тогда, когда хвата-
ло денег на селедку. Огромную, рыжую от ржавчины и старости. Все не пустой картошкой
давиться с капустой.
…Александр Викторович на всю жизнь запомнил этот вкус. Вкус детства.
Иной раз, при нынешней богатой жизни, тайком от домашних и прислуги, выпивал полста-
кана водки и закусывал именно той ржавой селедкой.
Вспоминал себя маленьким, живых отца и мать. И плакал. Стыдливо утираясь. Вернуть бы
то время...
 
Хоронить отца, как и следовало, было не на что.
Соседка, тетя Валя, взяла в охапку мать вместе с Санькой и двинулась с сумой по соседям:
«Подайте, люди добрые, человека похоронить. Трудяга он был и людям всегда помогал. По-
можем и мы ему в последний раз».
Подавали мало и неохотно. Народ-то хороший, да получку-то всем не платили.
Так и дошли до апартаментов бывшего участкового, которые занимали целый этаж дома
брежневской застройки. Редкостный упырь был, но деньжата водились.
Бизнес его был прост и чудовищно преступен. Пропадали одинокие старики, имевшие хоть
какое-нибудь человеческое жилье. Пропадали бесследно.
А вскоре их квартиры занимали цыганского вида родственники. Которых до этого никто
никогда и не видел, но с готовыми документами на квартиру.
Потом, когда руководство МВД выперло его из органов, он оседлал еще один выгодный
бизнес. Открыл и крышевал агентство по бизнес-сопровождению и оказанию специализи-
рованных услуг состоятельным клиентам. Эскорт-услуги. Сутенером стал, если по-русски
говорить.
«Это-то Витька Шуруп - настоящий мастеровой? Да пьянь он подзаборный. Киса, дай-ка мне
кошелек», - обращаясь к полуголой девице, своей очередной пассии, а по совместительству
– работнице борделя. Долго выбирал мелочь, роясь в крупных купюрах, и кинул в Сашкину
шапку монетку в десять копеек.
«По Чину и Честь», - произнес с издевкой и засмеялся похотливым смешком, щуря свои
маленькие, поросячьи глазки.
Спокойная всегда, мать с силой кинула его гривенник в лицо и плюнула в бесстыжие глаза.
Целый град ударов обрушился на головы просящих.
Мать больше не встала, ушла вслед за отцом. Ровно через неделю, после его похорон.
Участковый доктор, друг милиционера, выписал нужную справку о смерти. А еще через
неделю мордовороты участкового и Сашку выкинули из родного дома. Круг замкнулся, как
казалось упырю.
Зря он так подумал.
 
Александр Викторович долго стоял на паперти, пока его начальник охраны с благочестивым
видом подавал нищим милостыню. Никого на пропуская и всех щедро одаривая. Как бы
стараясь искупить и свои грехи за долгую жизнь.
А он долго стоял и вспоминал свою жизнь.
И нищее и голодное детство, и голодную юность. И учебу в престижном ВУЗе, куда он по-
ступил почти как Ломоносов. И издевательства сокурсников за его бедноту, и потрепанную
одежонку, и бессонные ночи, когда он зарабатывал копеечку, чтобы не сдохнуть с голоду.
 
И службу в Чечне, и его ранение. И как он тащил на себе раненного лейтенанта. И инвалид-
ную коляску и Орден.
И его попытку повеситься в туалете. От безысходности жить инвалидом.
И как его зло и безнадежно больно колотили костылями ампутанты-соседи по палате. Моло-
дые пацаны-инвалиды.
Почти без надежды и не сломленные. А он попытался их предать и спрыгнуть с поезда жиз-
ни на половине пути.

56 Россия 03.2021 [email protected]

И лечение в Германии.
Куда его отправил лечиться отец лейтенанта, спасенного им. Депутат Государственной Думы
и богатейший человек России. Были и такие, хоть и единицы. Не все в Англии прятались.
И назначение его – «Начальником службы экономической безопасности одного из крупней-
ших холдингов» - принадлежащего Депутату. И подаренного его сыну- «В бою не бросил,
вынес и сейчас не продаст».
 
Всё стоял и вспоминал.
И хорошее и плохое. Горько было на душе. Горько.
«А дай-ка мне, братец, десять копеек», - обратился он к начальнику охраны и, получив,
кинул их в глаза бывшему участковому с презрением.
«По чину и честь», - и ударил сильно в лицо сидящего на коленях нищего, - «Это тебе, подо-
нок, за маму».
И ушел, не оборачиваясь.
 
Ближе к вечеру к брошенному всеми, одинокому бродяге подошел его артельщик: «Ты боль-
ше не с нами. Уходи, душегуб. Самого Александра Викторовича, подлец, обидел – святого
человека».
И зло плюнул с презрением в его лицо. С маленькими, поросячьими глазками…
 
Сил далеко уползти бродяге не хватило. Как раз в аккурат до ближайшей подворотни.
До утра он сидел на ледяном асфальте и горько плакал, раскаиваясь. Размазывая слезы и
сопли по чумазому лицу. Рукой с отмороженными пальцами. Вспоминал и убиенных им
стариков и старух, и детей, совращенных им и отданным по рукам в бордели. И обманутых и
избитых людей, которым он сломал жизнь.
И как его вышвырнули из сытой жизни такие же циничные, как и он в молодости, лихие
молодцы. Отняв и квартиры, и преступный бизнес.
И жизнь, которая, как оказывается, прошла мимо.
С ее простыми, человеческими радостями. Не все продается в этой жизни за деньги. Не -
все.
И не все покупается. К счастью.
А он все хорошее в этой жизни, оказывается, и не заметил. Дармовое богатство на крови -
ослепило. И опьянило до нечеловеческой одури запахом теплой кровушки. Человеческой.
Вот и настал его час расплаты. Горький час. За - всё.
Сидел и замерзал, брошенный всеми и никому не нужный. Даже собственным детям. Сидел
и угасал в нечеловеческих муках. Как и положено - великому грешнику.
И это было только преддверием тех страшных мук за предательство своего народа. Ад ждал
его...
 
Так его и нашел замёрзшим в подворотне ранним осенним утром дворник-таджик…
 

Кирик*

 *Кирик – малая речная крачка

 

Посвящается всем, не вернувшимся с полей сражений, недолюбившим, недоцелованным, не познавшим радость
отцовства.

Часть 1. Война

 
Паровозные гудки, сбивающиеся, как черное воронье, в один непрерывный звук, набатом
больно били в голову, вызывая чувство тревоги. Громкие приказы командиров, шарканье тя-
желых, уставших солдатских ног, снующие вездесущие мальчишки и звуки прощания – плач
и бабий вой – он везде одинаков и тяжел, как серый гранит могильной плиты.
 
Шел третий месяц великой войны. Красная армия с боями оставила Киев и Смоленск, пяти-
лась к Москве. Болтовне комиссаров о скорой победе над врагом никто не верил - знали,
что победа будет добыта в боях большой кровью, лишениями и неизмеримыми страдани-
ями, как, впрочем, и всегда на Руси - добыта героизмом русского солдата и трудом всего
советского народа.
 
Они стояли на этой безумной, полной народа привокзальной площади железнодорожного
вокзала Ростова-на-Дону вдвоем, как небольшой камышовый островок в лимане во время

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 57

разлива Дона. Она – хрупкая, с тонкими плечами балерина, как тростинка, и он – летчик-ин-
структор Батайского авиационного училища, степным орлом прикрывая свою любимую, как
казалось тогда, от всех бед, закрывая ее своими широкими плечами от самолетов с креста-
ми, воющими в пике, и от всех бомб, снарядов и осколков. Стояли молча, никого не замечая.
Вдвоем. На обезумевшей планете, под черным от копоти пожарищ и людского безбрежного
горя небом, океаном людской крови и слез… 
Вдвоем…
 
Открылся Батайский семафор, многозвучно прозвучала команда: «По вагонам!», капель-
мейстер, пожилой военный, взмахнул дирижерской палочкой. «Прощание славянки», гром
оркестра и пронзительный, разрывающий сердце, бабий, заходящийся в истерике, безна-
дежный крик. Кто провожал родных на войну, знает истинный смысл этого великого марша,
заставляющего плакать и страдать, особенно тех, чьи близкие не вернулись, защищая свое
Отечество. Он целовал ее лицо, мокрое от слез, руки, пахнущие южным загаром, на секунду
прижал ее к себе и, быстро догнав последний вагон, прыгнул на платформу к кондуктору.
Так и стоял, махая пилоткой, пока не скрылся за железнодорожным мостом через Дон.
- Сереженька, я дождусь тебя, - ее шепот растворился в воздухе…
 
Она жила его письмами. Короткими, сжатыми в армейские треугольники полевой почты,
часто – отчёркнутые военной цензурой и пахнущие его потом, как бы помогая им лучше
осознать и передать всю свою огромную любовь, безбрежную, как синее довоенное небо.
«Любимая, единственная, ненаглядная», - эти слова невозможно было зачеркнуть и унич-
тожить. С тоской и тревогой ждала она письма от любимого и во время первой зимней
оккупации города, когда по улицам Ростова маршировали дивизии эсесовских генералов,
и во время эвакуации эшелонов в далекий Ташкент, где Ростсельмаш делал снаряды для
«Катюш». 
 
Письма стали ее смыслом жизни, единственной тонкой ниточкой, связывающей ее един-
ственную любовь с ненаглядным и любимым.
 
Жарким сентябрьским утром, стоя у токарного станка, она почувствовала, как какая-то не-
ведомая боль ударила в сердце так сильно, что смяла ее и бросила без чувств на снарядные
ящики. Она, маленькой речной крачкой, на донском гуторе – кириком, не на жизнь, а на-
смерть билась с огромными черными воронами, стремящимися заклевать раненого степ-
ного орла. «Сердце и крайняя степень истощения», - констатировал заводской фельдшер,
глубокий старик, зная, что большую часть своей рабочей продовольственной пайки она
отдает голодным детям, и заменить их у станка некому.
 
Истребитель ее любимого, полностью расстрелявший боекомплект и срубивший винтом фю-
зеляж фашистского бомбовоза, объятый пламенем, падал в сталинградскую степь.  Прыгать
с парашюта было бесполезно. Перебитые, раздробленные и не слушающиеся ноги, горящий
бензобак да пара стервятников на хвосте, осыпающие его истребитель очередями из пуле-
метов, мстя ему до последней минуты за сбитые два бомбардировщика. Это они кострами
горели сейчас в степи между Доном и Волгой, не успевшие отбомбиться над Сталинградом.
Нашел взглядом фото любимой на приборной доске, улыбнулся, вопреки чудовищной, ди-
кой боли, пока его самолет не вошел в отвесном пике в степной курган…
 
 

Часть 2. Баклан

      
 Карманник, он же на определенном сленге щипач – были такие в 80-х годах в Ростове, сразу
срисовал пожилую женщину с небольшой сумочкой, которую она бережно прижимала к
груди, выходя из сберкассы.  «Вот он, куш, сумочка, полная бабла. Сейчас он ее срежет и
двинет к Леле в Новороссийск. Плевать, что она-то портовая профура, он-то отдохнет на сла-
ву», - жгла его бесовская мысль. Зашел вслед за женщиной в трамвай и на старом автовок-
зале незаметно срезал сумочку, тиснул кошелек из кармана кофточки и зигзагом – из вагона
трамвая. Садясь по-хозяйски в салон такси, приказал: «Чирик – до железнодорожного
вокзала». Дал понять опытному водителю, что сегодня он снял большой куш и надо домчать
до вокзала с ветерком, мол, не фраера везет. По приезду на место открыл кошелек - рас-
считаться за поездку. Сто рублей одной купюрой, что было большой редкостью в советское
время, и копеечная мелочь. «Богатая, значит, бабка, если в кошельке соточка», - с радостью
подумал он и рванул в бесчисленный ряд пивных и шашлычных, прилепившихся напротив
железнодорожного вокзала, вдоль набережной Темерника. Трясущимися руками открыл

58 Россия 03.2021 [email protected]

сумочку – ровные ряды, треугольники писем времен войны. Обессиленно сел на грязный
парапет позади павильона, грязно выругался. Все письма полетели с размаху в темную воду
болотного Темерника, рассыпавшись, как белые кляксы, и долго плыли светлыми пятнами
по черной воде, как погибшие в неравной борьбе за жизнь маленькие речные чайки – кири-
ки.
 
Небольшого роста, худенькая, с фигурой балерины пожилая женщина до позднего вече-
ра бродила по вагонам в трамвайном депо, со слезами на глазах искала пропажу самого
ценного и единственного, что было у нее, в ее одинокой жизни – ради чего она и жила все
послевоенное время. Жизнь потеряла смысл. Когда был проверен последний вагон трам-
вайного маршрута, она молча села, лишенная сил, вся бледная, и потеряла сознание, как
тогда, в далеком 1942 году в Ташкенте. Во время неравной битвы с черными воронами.
Видение было отчетливо-ясным: распахнув ее грудь, ворон хладнокровно, выворотным
ударом клюва вырвал ее сердце. 
 
Поутру она долго мылась нагретой в тазиках водой в загороженном углу кухни коммуналь-
ной квартиры. Надела на себя синенькое в горошек платье, в котором была тогда проводах
– прощании на вокзале с любимым, осенью 1941 года, и замерла практически без движения
на старой односпальной кровати, только беззвучно плача. Последнее, что услышала от нее
в этой жизни зашедшая в надежде ее покормить соседка: «Прости меня, Сереженька, не
дождалась я тебя». 
Не дождалась…
 
Третьего дня, после похорон Кирика, в облюбованной посетителями соседней пивнухе-под-
воротне, в миазмах человеческих испражнений, нашли мертвого мужчину с неестественно
белым лицом. Местный участковый сразу узнал в нем постоянного клиента опорного пункта
и сказал оперативнику следственной группы: «Пиши – Баклан он, или Шиша. По малолетке
ходка у него по хулиганке, потом разбой. Потом в элиту воровского мира захотел перейти –
щипачем стал по трамваям работать, мелочь тырил. Грубо, правда». Распахнул правую полу
пиджака и увидел воткнутое в печень шило: «Свои зарезали - или крысятничал, или нехоро-
шее что-то сотворил. Мерзкое, вот и зарезали как собаку. Туда ему и дорога».
 ***
Вечная память всем погибшим за честь и независимость нашей Родины. Они сделали все,
порой даже невозможное. И не их вина, что мы это не сберегли...

Читайте на странице 255

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 59

Московский дворик

Лев Петька родился голубем.
Фадеев Это он понял, когда пух сменился на перо, и Петька встал на крыло.
Да, Петька родился обыкновенным голубем, даже не почтовым, не белым, а простым сиза-
рём.
А кто ещё мог вылупиться из яйца на чердаке панельной пятиэтажки, если создатели яйца –
сизари.
Кормили Петьку хорошо, с помойки. Так что грех ему было жаловаться на судьбу. Но что-то
иногда ныло в районе зоба.
Не чесалось, не болело, а, именно, ныло. И это лишало Петьку покоя и комфорта. Точно так
же ныло весной, но это было приятное нытьё. От которого хотелось кружиться, кружиться,
как Васька. Тоже голубь. Но у Васьки в хвосте были два белых пера. И Васька весьма эффек-
тивно их использовал. Многим голу́бкам Васька заморочил головы своими белыми перьями.
Всем Васька пудрил мозги, что в его жилах течёт голубая кровь почтовых предков.
Ещё одной знаменитостью двора была ворона – Катька. Летала Катька плохо, и на это была
своя причина.
А вот прыгала хорошо, и на это тоже была своя причина.
Катька во дворе появилась недавно, можно сказать, салага по стажу. Но ведёт себя так, буд-
то важнее и главнее её во дворе никого нет.
До этого Катька провела свою жизнь в клетке на балконе.
В детстве Катька неудачно сделала свой первый шаг из гнезда. И этот шаг стал роковым в
другую жизнь.
Нашлись люди добрые, хотя и пьющие. Подобрал Катьку дядя Витя. Заядлый любитель жи-
вотного мира.
У дяди Вити случилось большое горе. Умер любимый попугай. Попугай много курил, вот
жизнь его и покинула.
А как ему было не курить, когда у дяди Вити курили все.
Клетка стояла пустая, что толкало дядю Витю в объятья грусти, и как причина этого – залить
эту грусть.
Клетка была большая, высокая. Одна перекладина внизу, а другая вверху. Вот почему Катька
научилась так хорошо прыгать и по той же причине хорошо летать не могла.
Кормили Катьку хорошо.
Хлеб и чёрный, и хлеб белый. Были и шпроты, и тюлька в томате, но это не всегда.
За время проживания обросла Катька привычками нехорошими. Стала пассивной куриль-
щицей и большой любительницей пива. Что для птиц совсем неправильно и даже опасно.
Пепельница дяди Вити, в виде консервной банки, всегда стояла рядом с клеткой, в дистан-
цию одного вороньего клюва.
Любил дядя Витя после определённых дел прийти к Катьке покурить, поговорить по душам.
Словам её всяким научил и фокусам.
А Катька умная. Всё на лету схватывала. И фразу:
«А ну-ка, друг, дай прикурить», – выучила назубок.
Задача при этом была такая. Надо было выудить бычок из пепельницы и с этим бычком в
клюве сказать дяде Вите, как приветствие:
– А ну-ка, друг, дай прикурить.
За это дядя Витя наливал Катьке пивка в чашечку из пластиковой бутылки. Вот Катька и под-
села на эти дела.
На кухне у дяди Вити жил настоящий канадский скворец. Тот был вообще – полиглот. Мог и
по-собачьи, и по-человечьи.
Если Катька слышала через форточку:
– Муж-чи-на, что принёс? – значит, дядя Витя проснулся и сейчас придёт к ней на балкон по-
курить. И тут уже Катька должна приветствовать его с бычком в клюве.
А когда дядя Витя с балкона опять возвращался на кухню, то скворец встречал его другими
словами:
– Пошёл вон отсюда!
Целых два года Катька проживала в этих райских условиях. Но однажды дядя Витя забыл за-
крыть балконное окно и зачем-то со словами: «Всё засрала», – открыл дверцу клетки.

60 Россия 03.2021 [email protected]

Перед своим вторым роковым шагом с высоты Катька в последний раз услышала голос
скворца-друга:
– Пошёл вон отсюда!
И тут Катька узнала, что есть другой мир, и что она умеет летать! И в этом мире Катька бы-
стро освоилась.
Питалась вместе с голубями. Отчего те были не всегда довольны. А когда видела на скамей-
ке мужика с банкой пива, то быстро находила бычок и с этим бычком в клюве запрыгивала
нахально на скамейку и говорила своё коронное:
– А ну-ка, друг, дай прикурить. – Мужик бросал банку с пивом, а Катьке того и надо. Попьёт
пивка и давай прыгать, да так высоко, смех один.
Так бы и жил двор со своими маленькими радостями и проблемами. Да вот пришла напасть
откуда не ждали.
Поселился в подвале новый жилец. Серо-рыжий кот. Все наши коты и кошки жили со всеми
в согласии. Изредка кто-нибудь из них похулиганит, разгонит гуляющих голубей. Но чтобы
убийство! Такого не было. А у этого котяры в жёлтых глазах читалось – убийца!
У всех наших котов и кошек хвосты были длинные, а у этого, – короткий, а на ушах кисточки,
как у рыси.
Слух прошёл, что этот кот из леса и городские порядки не признаёт.
И однажды случилось то, чего все предчувствовали, но никак не ожидали.
Когда Васька кружил очередной голубке голову и ничего в своём танце вокруг не видел, на
него сверху прыгнуло злобное чудовище. Расправа была быстрой и жуткой.
Все голуби одновременно хлопнули крыльями и одной большой стаей взметнулись вверх. И
пошли кругами над двором.
Так они ещё никогда не летали. Как настоящие почтовые! И Петька чувствовал себя одной
большой командой. И от этого опять приятно заныло в зобу. Один круг, второй… пятый. Го-
луби летали так, как будто отдавали честь тому, от кого на земле остались только два белых
пера.
Прошли дни.
Ветер унёс всё то, что осталось от Васьки.
Куда-то пропал и бесхвостый бандюга.
А двор продолжал свою нехитрую жизнь.
Был солнечный, весенний день. У Петьки приятно ныло в зобу. Чья-то добрая рука насыпала
семечек и раскрошила целый батон хлеба.
Но Петька видел только её, – небольшую, стройную голубку с изумрудной, переливающейся
на солнце шеей.
А в хвосте у голубки были два белых пера.
Петьку закружило вокруг этого чудесного создания. Никогда Петька ещё так не танцевал.
Молодая голубка его заметила и выбрала. И тут Петька увидел огромную, страшную тень.
Но, чудо!
С криком:
– А ну пошёл вон отсюда! – на летящую тень набросилась другая. Все, кто присутствовал при
этом, описывают это так:
– За пасущимися голубями из дырки цоколя наблюдал серо-рыжий кот. Он выбрал себе од-
ного голубя и в момент любви выпрыгнул из своего укрытия. Но на летящего в прыжке кота
сверху спикировала говорящая ворона.
И с криком:
«Пошёл вон отсюда!» – так долбанула кота по черепушке, что второй прыжок, но уже к от-
ступлению, у кота был гораздо длиннее, чем первый.
Эту историю рассказывают, добавляя к ней всё новые и новые подробности.
Катька стала главной звездой двора. Но она это и раньше знала.
А на её:
«А ну-ка, дай прикурить!» – ей сразу предлагали пиво. Катька стала разборчивой, «Старый
мельник» не пила.
Предпочитала «Балтику 7».
Жаль Катьку, ведь сопьётся, дурёха.
А на чердаке панельной пятиэтажки появилось новое гнездо, с сидящей в нём голубкой.
Хвост голубки украшают два белых пера. Из чердака, как песня, звучит Петькино курлыка-
нье. Ведь счастье для всех одинаковое – и для почтовых, и для обычных сизарей.
Кота больше во дворе никто не видел. Говорят, в леса подался.

Читайте на странице 255

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 61

Детство и дедство

Владимир В этом мире всё взаимосвязано
Буров
Сыро. Прохладно. Ветерок, как всегда в городе – в лицо, куда бы ты ни повернулся. Вре-
мя. Судя по часам, звонок прозвенел. Где-то там, внутри. Лично мне на улице не слышно.
Остальные утверждают, что слышат. Я им не верю. Тем более, малявки не появляются. А мы
все – родители и родители родителей, а также ближайший родственник и тех, и других – я,
уже минут по пятнадцать мёрзнем у школьного крыльца. Нахохлились воробьями. А перьев-
то нет!

Выношу на обсуждение идею-экспромт: раз уж не запускают в вестибюль, нужно потре-
бовать, чтобы выдавали нам мяч на время ожидания. Мы бы им в футбол грелись. Старики
– за. Особенно бабушки. Молодёжь смотрит как на идиота. Наконец вышли первые. Значит,
заяц тоже скоро выйдет. Минут… ещё через пятнадцать. Он же быстрый.

А вот и он…
- Деда, запоминай! В четверг и пятницу у нас по три урока.
- Да помню, помню. Как тебя в четверг после четырёх пришёл забирать. Все чего-то напута-
ли, а крайний...
- Деда! Всё, забыли! Не начинай.
И чего взъерепенился? Я-то его под крайним имел в виду, а он, наверное, думал, что себя.
- Хорошо. Тогда докладывай: как тебе в термобелье в школе было – не жарко?
- Нет, отлично! И сейчас нисколечки не холодно.
- А без кальсон – что, холодно было?
- Да.
- Заяц, ты мне мозг выносишь! Я тебя на днях спрашивал, не холодно ли ногам в джинсах?
Ты мне что ответил? Ты мне ОК показал. Потом я спросил, ступням в кроссовках не холодно?
Ты опять ОК показал. А теперь говоришь, что было холодно.
- Про ноги я ОК случайно показал.
- Как это?
- А, хотел мошку придавить…
Что я понял из всего этого, так это то, что ребёнок ещё выкручиваться не умеет. Но очень
старается. Если такими темпами будет продвигаться по сей кривой стезе - скоро научится.
- Ладно, это в прошлом. А что в настоящем? Что несёшь?
- Тортик.
- У кого-то день рождения был?
- Нет, две пятёрки. Точнее, три. Но одну я уже получил.
- Ёлки-палки! А две других – что, ещё не получил?
- Получил. Но третью я ещё вчера сдал. А сегодня оценку получил.
- А… Ну и по каким-таким предметам?
- По ОРКСЭ, труду и за образ женщины.
- ОРКСЭ… забыл.
- Основы религиозной культуры и светской этики.
- Точно. А, не понял, что за образ женщины? Такой предмет ввели, что ли?
- Нет. Просто образ. Женщины.
- Хм… Какой женщины? Вообще ничего не понятно…
- Ну какой? Русской.
- Это по литературе, что ли?
- Нет, Изо. Вот его я вчера и сдал.
- Теперь ясно. А по трудам что было?
- Технология.
- Заяц, я хочу домой дойти живым и психически здоровым! Расшифруй, какая технология?
- Реклама. Я сам сделал. А папа распечатал.
- И что ты рекламировал, позволь поинтересоваться?
- Руль. И педали.

62 Россия 03.2021 [email protected]

- Это те, что у тебя были? Тренажёр к компьютеру?
- Они и сейчас есть.
- А ты больше с ними не играешь?
- Почему? Играю иногда.
- Но продаёшь, или это просто упражнение в рекламировании?
- Просто упражнение. Но если купят – то пожалуйста. Но не меньше, чем за двадцать тысяч
рублей.
Не знаю, сколько они стоили новыми, не могу оценить коммерческих талантов мелкого.
- Деда, идём через дворы! – Ухватил меня под руку. – Никуда ты от меня не денешься!
- Ага, а там качели, тебе покататься захочется, а я и так замёрз, пока тебя ждал. Ещё и до-
ждик моросит…
- И в мыслях не держал! Никаких качелей! Сегодня. Может быть, завтра… Где ты дождик
видишь?
- Ну, моросил. Когда я за тобой шёл. Пару минут. Или минуту. Всё равно сыро.
- Где сырость? – глядя на сухой асфальт, пытает меня ребёнок.
- Где, где – в воздухе!
Доплелись до нашей улочки. Сегодня опять прорвало водопровод и часть потока пришлась
на нашу улицу. Но только справа по ходу движения домой. Отремонтировали, однако до-
рога ещё мокрая и местами грязная. Примерно половина проезжей части. А вторая, левая
– сухая.
- Сейчас переберёмся на сухую сторону.
- А где сухая сторона?
- Ты что, с закрытыми глазами идёшь? Вот она.
- А, в этом смысле…
- А ты что подумал?
- Я думал, героическая.
- Какая? Что-то ты сегодня… Как связано сухая и героическая?
- В этом мире всё взаимосвязано…
Вот так.

Луноликая Луна

На днях бабушка Т. взяла дедушку на прицеп и притарабанила его на рынок. Чтоб он себе
куртку демисезонную купил. И только купил, тут же началось:
- А почему ты в старой ходишь?
- Ну ёлки, новая на синтепоне, а мне и в старой ветровке ещё жарко!

Потом она начала расхваливать новую, упирая на то, что та модная. Вчера был дождь всю
ночь и утро, и мне пришлось надеть новую – она с капюшоном. Зашёл за зайцем, отводить в
школу, невестка принялась за то же самое. Когда вернулся, повесил рядом новую и старую,
а потом минут пять, на большее меня не хватило, пытался догадаться, где в них то различие,
которое определяет одну, как модную, а вторую – наоборот? Естественно, не догадался.

А вечером, когда я обрадовал бабушку Т., что как минимум капюшон куртки уже пригодил-
ся, в отличие от синтепона, она заявила, что мне просто необходимо носить новую, чтобы
зайцу не стыдно было со мной ходить. На что я, разумеется, возразил, что ему со мной и так
не стыдно, ибо мы с ним не барышни и у нас другие жизненно важные интересы. Вряд ли
она поверила. Не вмещается это в цепочку женской логики. А мне-то что?

Сегодня утром дождя не было, но всё кругом ещё с ночи оставалось сырым, и я таки опять
напялил новьё. На всякий противопожарный случай. Захожу к зайцу. Тот из комнаты услы-
шал:
- О! дедушка пришёл. Сейчас бегу!

«Ничего себе метаморфозы…» - немножко удивился я.
Через минуту из гостиной в коридор выполз влекущий за собой рюкзак заяц.
- О! Ты куртяшку новую прикупил! – Вчера ему было не до рассматривания: то дождь без
ветра, то ветер с дождём.
- Ага. Заяц, бабушка Т. сказала, что, если я буду ходить в старой куртке, тебе со мной рядом
будет стыдно идти. Это так? – устроил я маленькую провокацию.
- Нет, не будет. Но новая мне больше нравится.
Ну что, придётся носить. Пока заяц обувался, мимо пролетел папа с бритвой и на ходу его
чмокнул. Потом то же самое сделала мама. Заяц сделал страдальческое лицо:
- О, господи, заберите меня кто-нибудь отсюда…
И на всякий случай улыбнулся: вдруг переиграл?
Вышли. Я первый, он за мной. Дверь не прикрыл, потому что там вроде как мама маячила

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 63

– можно и нос ей прищемить. Она:
- Эй, мы не в пещере живём!
- Хи-хи.
- Ну что, пройдёмся пешочком?
- Деда, ты же знаешь: мои новые ботинки с меня спадают. Они на десять размеров больше.
- На двадцать… Шнурки потуже надо было затянуть – я тебе вчера об этом говорил.
- Классная у тебя курточка… - перевёл разговор на другую тему ребёнок.
- У тебя тоже. И эта, и та, серая, в которой ты на днях заходил. Я прям только увидел, сразу
подумал: заяц похудел или подрос?
- Не то и не другое: обман зрения.
- Не знаю, киоскёрша тётя Оля то же самое меня вчера о тебе спросила.
- Какая тётя Оля?
- Киоскёрша, забыл, что ли? Ты же с ней всегда здоровался!
- Не помню…
- У, как всё запущено… Тётя Оля, из газетного киоска!
- А, так бы сразу и сказал.
- Я так и сказал: киоскёрша…
- Да не знаю я такого слова!
- Правильно будет: не знал.
- Ну да. Смотри! – он поднял мою руку и указал ею на полный диск Луны. – Луна.
- Да, я вижу.
- А я на ней кратеры вижу…
- Ишь, ты!
- И лицо. Нет, правда, лицо! – засмеялся мелкий. – Луноликая Луна.
- Ага. Ну а я рад, что хоть саму Луну ещё вижу.
- Деда, мне кажется, или её кто-то поворачивает?
- Обман зрения.
- Нет, это паранойя.
- Я не психиатр, но мне кажется, что паранойя – это что-то другое. Вроде мании преследо-
вания, всяких необоснованных страхов.
- И такое бывало. Вот однажды я вечером лёг спать, уснул, потом проснулся, а мимо меня
кто-то пробежал. А потом обратно.
- Это был просто сон во сне. Ты думал, что проснулся, а на самом деле это оборвался тот
сон, который был у тебя во сне. У меня такое с кошмарами бывало. Спишь и так хочешь,
чтобы кошмар закончился, напрягаешься, напрягаешься, аж дым идёт, а потом бац, кошмар
кончается, ты думаешь, что проснулся, но потом оказывается, что всё ещё спишь…
- Что-то ты намудрил, деда… А у меня все кошмары одинаковые: будто я стою на краю ямы,
смотрю туда, а меня кто-то сзади ногой – бум! И я падаю.
- Меньше надо в игры играть и ужастики смотреть. Вообще не понимаю, почему люди
любят смотреть ужастики. Кровь, смерть… Неужели созерцание этого может приносить
удовольствие?
- Мне не приносит. Я их не смотрю. А я, деда, и на компе зависать сейчас стал намного
меньше…
- А вот это – класс! Конечно, немного времени нужно ему уделять, пусть даже это будут
игры. Но без фанатизма, не то игромания разовьётся. Плюс сколиоз, плюс зрение портится,
плюс электромагнитное изл…
- Зрение у меня хорошее.
- У меня в детстве тоже было хорошее. Это не значит, что надо помогать ему быстрее стать
плохим. Согласен?
- Согласен. Я с тобой часто согласен. Мы, наверное, думаем одинаково.
- Ну да, головой. – рассмеялся я. – Ну вот и пришли. Доставай, заяц, маску, надевай и уда-
чи!
- Надо будет завтра прийти в маске зайца. Всё равно заяц… – хихикнул мелкий, и мы попро-
щались.

Читайте на странице 255 Россия 03.2021 [email protected]

64

Люська-террористка

Эта сука появилась в советническом городке словно ниоткуда. Однажды рано утром ца- Анатолий
рандоевские советники услышали под дверями своей виллы какой-то скулеж. Комната Саши Воронин
Васильева была ближе всех к входной двери, и этот скулеж поднял его с кровати самым
первым.

Буквально через минуту радостный Саша поднял с постелей и остальных жильцов тринад-
цатой виллы. В руках он держал небольшого лохматого кутенка, порода которого ни у кого
не могла вызывать никаких сомнений - чистопородный «дворянин». Отжимаясь передними
и болтая задними лапками, кутенок пытался выкарабкаться из цепких рук новоявленного
хозяина, но когда понял, что это ему сделать не удастся, начал громко скулить. Советники
дружно оттянули на «мучителя», и он выпустил кутенка из рук.

Сделав пару шажков, кутенок расставил задние лапы в стороны, и надул небольшую лужи-
цу.

- Сучка, - констатировал Мыкола-бедоносец.
- О-о! Первая баба в нашем, сугубо мужском обществе, - вторил ему Юра Беспалов. - Толь-
ко если что, мне ее в номер и духом не надь. Житья своим лаем не даст, да и хату загадит.
И стали советники решать, как им поступить с найденышем.
Ничего путного не придумали, и для начала решили оставить кутька на общей веранде.
Пусть посидит там, пока те будут находиться в городе у своих подсоветных. Приедут с рабо-
ты, тогда и решат, что с псиной делать дальше.
Как решили, так и сделали. Заперли кутенка на застекленной веранде. Туда же поставили
миску с водой, а во вторую миску наложили тушенки.
О том, что в «тринадцатой» появилась собака, к обеду знал практически весь городок.
Советники даже не подумали про то, что при наглухо закрытых дверях и окнах температура
воздуха на веранде достигает таких пределов, что сие замкнутое пространство можно запро-
сто использовать в качестве парилки. Очумевший от жары щенок поднял такой истошный
визг, который было слышно на дальних подступах к вилле царандоевских советников.
Первым с работы вернулся Мыкола-бедоносец. Он-то и стал объектом жесткой крити-
ки со стороны жильцов соседней виллы. Технари обвинили его, а, стало быть, в его лице
всех жильцов «тринадцатой» в издевательстве над бедным животным. Поймав на слове
заступников-»гринписовцев», Мыкола с превеликим удовольствием сбагрил им кутенка.
Вернувшись домой и не обнаружив щенка на месте, советники едва не побили Мыколу.
Но когда узнали от него причину проявленной «щедрости» и увидели, сколько куч наложил
щенок на веранде, хором согласились, что Мыкола поступил весьма мудро.
А сука так и прижилась у технарей. Они нарекли ее человечьим именем - Люська, на кото-
рое она охотно откликалась. Из досок от снарядных ящиков технари соорудили небольшую
конуру, которую Люська обжила в тот же день. По поводу её «прописки» новые её хозяева в
тот же день устроили шикарный сабантуй, не забыв пригласить на него и крестных родите-
лей, то бишь - жильцов «тринадцатой».
«Прописка» удалась на славу. К тому времени очень даже кстати подоспела пятидесяти-
градусная Дона, фирменный напиток «тринадцатой», про который были наслышаны многие
посвященные, и нужен был только повод для дегустации свежей партии фирменной само-
гонки. Что, собственно говоря, и было сделано.
Люська жила без забот. Жратвы в ее миске всегда было навалом, внимание со стороны
технарей - постоянное. Как сыр в масле купалась. Да и росла она не по дням, а по часам.
Через несколько месяцев это была уже довольно взрослая собака, рьяно охранявшая от не-
прошенных визитеров не только хозяйскую виллу, но и небольшой огородик при ней. Куда
шли технари, туда же семенила и Люська. Они в кино, значит, и Люська где-то рядом, между
ног ошивается. Технари в бассейн - и Люська тут как тут - бегает вдоль воды, радостно обла-
ивая плавающих в бассейне людей. Даже когда в городке проходили общие торжественные

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 65

мероприятия, Люська сидела где-нибудь в укромном месте красного уголка, подле ног од-
ного из технарей, внимательно прислушиваясь ко всему тому, о чем говорили выступающие
ораторы.

В городке к Люське все быстро привыкли, как привыкают к всеобщему любимцу, некоемо-
му талисману удачи. Считалось, что если ты едешь на боевые, то тебе необходимо подойти
к Люське, погладить ее по загривку и дать самый лакомый кусочек чего-нибудь вкусненько-
го. После этого можно было и не думать о том, что тебя ждет там, в «зеленке». По возвра-
щению с операции все вновь спешили к Люське, и прежний ритуал, как знак уважения и
благодарности, повторялся заново.

Вот так и жили - люди и собака.
Но пришло время, и Люська стала девушкой.
О том, что это событие произошло, все узнали по кобелю Максимычу, который, будучи
прикованным к двери виллы царандоевского советника по политической работе (кстати, по
имени и отчеству тот тоже величался Максим Максимович), не находил себе места, когда
Люська пробегала мимо его будки, построенной в чреве сгоревшего бронетранспортера.
Полушутя, полувсерьез мужики стали поговаривать о том, как выдать Люську замуж за
Максимыча. Для хохмы устроили смотрины и сватовство. Но Люська напрочь отвергла Мак-
симыча, чем повергла того в депрессивное состояние.
Других собак в городке на ту пору не было, да и, собственно говоря, не приживались они
там. Как только щенки набирали вес, все они становились жертвами противопехотных мин,
расставленных по всему периметру городка. Колючая проволока, ограждавшая минные
поля от непрошенного вторжения на их территорию подвыпивших советников и переводчи-
ков, для собак не была преградой, а растущая там буйная зелень словно магнитом тянула к
себе бродячих афганских собак, ищущих временное пристанище у добродушных шурави.
То ли оттого, что уходящие на боевые операции советники чересчур откровенно разгова-
ривали с Люськой, доверяя ей самое сокровенное о своих похождениях в «зеленке», то ли
оттого, что она оказалась чересчур умной собакой, но она тоже решила сделать свой вклад
в общее дело борьбы с душманами. Бегая по всему городку, она везде оставляла свои «мет-
ки», чем вызывала буйное сексуальное помешательство у местных шакалов, стаями рыскав-
ших в «зеленке», вплотную примыкавшей к ООНовскому городку. Чуя запах молодой суки,
они искали любую лазейку, любую дыру в каменном заборе, огораживающем территорию
городка.
И на ООНовский городок свалилась очередная напасть. Дежурный по городку замотался,
бегая вместе с нарядом по каждому взрыву на минном поле. За сутки, как минимум, подры-
валось до десятка шакалов. Вонь от гниющих на минном поле останков животных по всей
округе неслась неимоверная.
То был какой-то мрак. Уже всерьез начали подумывать о том, куда на время течки завезти
Люську-террористку. Еще несколько дней ее упорной борьбы с душманскими шакалами - и
городок останется без минных полей. Тогда самим постояльцам городка придется несладко.
А ну как вражины вздумают напасть темной ночью на сонных шурави?
Но вся эта собачья история завершилась сама собой, без вмешательства посторонних.
Однажды ночью мимо часового, стоявшего у главных ворот городка, пробежал матерый
шакал. Кто знает, может быть, это был вожак той самой шакальей стаи, которой Люська при-
несла такой существенный урон.
Вожак оказался много хитрее. Он не пошел на случку с Люськой через минное поле, а
решил действовать напролом.
Спящие в ту пору советники даже и не догадывались о том, как разыграется, и, самое глав-
ное, чем закончится скоротечная любовная история Люськи и вожака.
Взрыв противопехотной мины не поднял их с кроватей. За последнее время этих ночных
взрывов было столько, что к ним все привыкли.
Каждый подумал, что еще один неудачливый горе-любовник, душманский шакал-разми-
нер, стараниями Люськи-террористки нашел свой конец на минном поле.
Но что это за надрывный плач? Шакалы так не плачут. Их внутриутробное завывание было
хорошо знакомо всем советникам. То было что-то совсем иное. Словно молодая девушка
оплакивала погибшего возлюбленного, прощаясь с ним навсегда.

66 Россия 03.2021 [email protected]

Плач разбудил практически всех жителей ООНовского городка. И, в первую очередь, жиль-
цов тринадцатой виллы, поскольку он доносился откуда-то с задов импровизированного
огорода возле их виллы.

В предрассветных сумерках они рассмотрели, что на минном поле лежит бездыханное
тело огромного шакала, у которого взрывом мины оторвало передние лапы и вырвало все
внутренности. Рядом с ним лежала Люська, которой осколками мины перебило задние
лапы. Она пыталась приподняться на передних лапах, но каждая такая попытка заканчива-
лась неудачей. Один из технарей, выскочивший на улицу с автоматом, вскинул свой АКМ и
со словами: «Прости, Люсёк», - всадил в нее несколько пуль.

Плач прекратился.
По виллам все расходились молча, словно только что потеряли своего самого близкого
друга.
А вечером того же дня технари пригласили соседей на Люськины поминки. Как и положе-
но в таких случаях, подняли за неё третий тост.
Расчувствовавшийся старший технарь Петрович, он же самый главный Люськин хозяин,
после принятия изрядной дозы самогона философски изрек:
- Это ж надо, до чего умное животное! Ценой ссобственной жизни заманила душманского
шакала на минное поле. Эх! Люська, Люська!
Скупые мужские слезы бежали по скуластому лицу Петровича, капая с кончика носа в за-
жатый в руке граненый стакан с первачом...
Пьяный Петрович искренне верил в то, что его Люська заманивала шакалов на минное
поле, чем искусственно снижала их душманское поголовье. Верил он и в то, что хитрый
и коварный вожак, вероломно вторгшийся в советнический городок, попытался лишить
Люську девственности, а она, спасаясь от ненавистного насильника, специально забежала
на минное поле, чем предрешила его и свою судьбу.
Доводы пьяного Петровича были мало убедительными. Все понимали, что обыденная
жизнь намного прозаичней - ну, захотелось сучке трахаться, вот она и бегала по городку в
поисках кобеля. А сохранившийся на ту пору в живых немец-полукровок Максимыч для нее
был великоват, потому его вязка с Люськой и не задалась. Да и плакала Люська перед своей
смертью, видимо, не от любви к шакалу, а просто от боли.
Так уж принято, что на похоронах и поминках о покойнике говорят только хорошее, или
вообще ничего не говорят. Вот и советники, присутствующие на том поминальном ужине по
безвременно погибшей Люське, только кивали головами в знак согласия с Петровичем. Да
и разве могли они спорить с ним по поводу того, что он просто заблуждается в искренности
Люськиных собачьих намерений.
Тем более, что поминки по ней действительно задались на славу. Петрович раскрутился
по полной программе, и халявной самогонки в тот вечер присутствующими было выпито
море…

Читайте на странице 255

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 67

Удачная женитьба

Вера -А наша Лилечка замуж вышла!
Саградова Мама выпалила эту новость, едва Лара переступила порог квартиры.
-Что, опять? – без особого интереса отреагировала Лара.
Надо сказать, мамина подруга Лилечка, которой было уже далеко за шестьдесят, до-
вольно часто сходилась с мужчинами, и так же быстро они её бросали, так что удивляться
Лара уже перестала.
-Да нет, на этот раз они в ЗАГСе зарегистрировались. Его Павел Фомич зовут, они со
школы знакомы, учились в одном классе. Вроде бы, он даже был в неё влюблён.
-А, ну, тогда ладно!
Вскоре «молодожён» был торжественно представлен семейству Ерёминых. Он оказался
лысым дядькой в очках, сквозь которые озорно поблескивали молодые, умные и насмеш-
ливые глаза. Прежде всего, Павел Фомич бросился к книжному шкафу, но не книги заин-
тересовали его, а множество маленьких сувенирчиков, которые стояли возле книг и были
любимчиками Лары.
-А у меня побольше будет! – удовлетворённо воскликнул гость. И Лара тут же почуяла в
нём своего человека – любителя всяких мелких симпатичных пустяковинок, этакого взрос-
лого ребёнка. В дальнейшем она узнала, что Павел Фомич был в своё время начальником
крупного рыбокомбината в одном из черноморских портов, и когда жаждущие получить
отгрузку товара вне очереди пытались дать ему взятку, он всегда отвечал:
-Ты мне деньги-то не суй! А вот пойдёшь в рейс заграничный, так привези мне какой-
нибудь малюсенький сувенирчик.
Сотрудничавшие с ним знали эту его страсть и привозили ему удивительно красивые
раковины, сушёные клешни краба, где каждый суставчик подогнан лучше, чем детали в лю-
бой машине. Стояли на полках его серванта сушёные морские звёзды, крошечные меховые
и фарфоровые статуэтки – всякие зайчики и белочки. Был даже какой-то каменный инстру-
мент доисторического человека. Но всё это богатство Лара увидела потом, побывав в гостях
у молодожёнов.
А в тот, первый, визит Павел Фомич повёл себя странновато. Когда Лара стала менять
грязные тарелки на чистые, она услышала, как он возмущённо обратился к супруге:
-Они что, хотят показать, что у них посуды много?
Лилечка цыкнула на супруга, и он замолк и не протестовал больше. А в остальном
встреча прошла хорошо и весело, после чего Павел Фомич был зачислен в друзья семьи Ерё-
миных. К тому же он оказался давним другом Лариного отчима Владимира Петровича, они
не виделись много лет и теперь не могли наговориться. Лара с удовольствием наблюдала,
как горячо старички обсуждали международные проблемы, как вспоминали свою моло-
дость. Обоим досталось от жизни много колотушек, оба попали под репрессии в сталинские
времена и вышли из них, не уронив чести и достоинства. Павел Фомич даже умудрился в те
времена жениться на следовательнице, занимавшейся его делом. После смерти жены он
вернулся в родную Астрахань, где живы были его друзья и подружки школьных времён. К
одной из них он даже посватался, но она ему отказала.
-Не хочу я замуж, Паша, устала я. А вон Лилечка хочет, посватайся к ней.
Сватовство состоялось и было благосклонно принято; молодожёны обменяли комнатку
Павла Фомича и квартиру без удобств Лилечки на двухкомнатную в центре города. Правда,
удобства в ней были тоже весьма сомнительные: вместо ванны рядом с умывальником
торчал душевой смеситель в крошечной кабинке со сливом в полу. Но «молодые» были до-
вольны, они ведь были из поколения, не избалованного удобствами. Словом, с милой рай и
в шалаше!
Расположение комнат тоже казалось странным, прихожая служила одновременно
кухней, а зал и спальня располагались под прямым углом друг к другу и без дверей. В зале
стояли рядом два серванта – один, поприличнее, был Лилечкин, в нём проживала парадная
посуда; второй, весьма обшарпанный, принадлежал её супругу. В нём-то и сосредоточились
предметы радости и гордости Павла Фомича – его любимые сувениры; маленькие, трога-
тельные, они грели его душу.
А вот «молодая» жена согреть его душу не смогла. Прожив всю жизнь для себя, она тре-
бовала от долгожданного супруга беспрекословного подчинения. Он бегал за продуктами,

68 Россия 03.2021 [email protected]

вкусно готовил и мыл посуду. Именно поэтому в свой первый визит к Ерёминым он ужаснул-
ся количеству запачканной посуды – испугался за хозяек.

К счастью, существовали старые и верные друзья; Павел Фомич собирал их по праздни-
кам, сам готовил праздничный обед, а потом сам царил за дружеским столом. Тамадой он
был незаурядным, чувство юмора у него, как и у Лариного отчима, было отменным, и оба
они за столом шалили и резвились, как дети.

На своё семидесятилетие Павел Фомич пригласил и соседей. Оба они – и муж, и жена -
работали на мясокомбинате, были хорошо откормлены и напоминали престарелых поросят.
Хулиганистый Павел Фомич начал подначивать соседа, весело поблескивая очками:

-Ты вот говоришь, что у вас на комбинате мясо не воруют. Да не может этого быть! Вот
ты лично, что, совсем ничего домой не несёшь?

-Ну, килограммчик-то в день я домой беру, но ведь это ж для себя, - потупился сосед.
-Вот! А сколько у вас работает народу? Поди, человек пятьсот, и каждый домой по кило-
грамму тащит. Это ж полтонны в день мяса крадут! А ты говоришь – не воруют!
Сосед явно пригорюнился, ему никогда в голову не приходило, что он заурядный во-
ришка…
А Павел Фомич уже рассказывал друзьям очередной анекдот и веселил всю кампанию.
В ответ все хвалили его угощение, его коронное блюдо – куриные пупки с картошечкой.
Павел Фомич гордо разъяснял, что это только название такое – куриные пупки, а вообще-
то, это куриные желудки, и перед готовкой надо с них снять шкурку, вывернуть, помыть и
только потом тушить. Словом, работа трудоёмкая, хоть и творческая.
Стало темнеть, гости стали расходиться. Первым убежал по общественным делам Ла-
рин отчим, за ним и другие потянулись. В тёмной старинной подворотне было страшновато,
и Павел Фомич решил проводить гостей.
-Это куда ты? А кто посуду мыть будет? У меня же на ногтях маникюр! – гневно заявила
Лилечка.
-Лика! Я так устал, с ног валюсь. Позволь мне проводить людей и проветриться!
-Нечего проветриваться! Иди мой посуду, а гостей я сама провожу!
И молодожён покорно поплёлся мыть посуду…
Дома, услышав рассказ об этом, Ларин отчим сказал:
-А знаете, девочки, Паша мне ведь жаловался. Говорил мне: «Ну, Володя, я попал так
попал! Ушёл бы куда-нибудь, да ведь некуда – квартиры моей уже нет. Видно, придётся
терпеть…». Жалко мужика!
А через пару недель, войдя домой после работы, Лара услышала от мамы:
-Павел умер!
-Что-о-о?
-Да-да, умер дома перед телевизором. Судя по всему, Лилечка поскандалила с ним и
ушла по общественным делам. Вернулась через несколько часов, а Павел мёртвый перед
телевизором в кресле…
И Ларина мама заплакала. Лара плакать не умела, её только душила досада на неспра-
ведливость, которую жизнь сотворила с этим милым, безвредным человеком. Да что тут
поделаешь!
На похороны пошли всей семьёй. Народу собралось немного, вдова рыдала над гро-
бом, где лежал навеки свободный от её власти Павел Фомич. Из спальни кто-то вынес пару
бутылок водки. Лилечка тотчас перестала рыдать:
-Куда это?
-Да похоронщикам отдать!
-Хватит с них и одной бутылки!
И безутешная новоиспечённая вдова снова зарыдала над гробом…
Похороны были скромные, поминки – почти безалкогольные. Было это в те годы, когда
Горбачёв боролся с алкоголем. Поэтому водку на поминках разливали, запрятав бутылку в
пакет из газеты. А Лара всё думала о том, как странно распорядилась жизнь с этим весёлым
и светлым человеком, даже помянуть его не дала путём…
Но вот что удивительно: каждый год в день смерти Павла Фомича Ларе попадается в
магазине какой-нибудь недорогой и симпатичный сувенирчик. И Лара верит, что это Павел
Фомич посылает маленький подарок – ведь он тоже так любил радоваться жизни!

Читайте на странице 255

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 69

Фантастика и мистика

Виктор Васнецов (1848- 1926)
Ковёр-самолёт

Сквозь
пространство и время

70 Россия 03.2021 [email protected]

Рассказы пьяного просода

Стеклянный дом Надя
Делаланд
Искрящееся море всасывало себя сквозь голливудский оскал прибрежной гальки и снова
с размаху наскакивало мне на ноги озабоченным пуделем тети Зины, давно ослепшим от
старости, но не утратившим интереса к прохожим конечностям. Я шлепал, подкатав джинсы,
периодически и поочередно бултыхая из забывчивой руки бесполезные сланцы, легко под-
нимал их, истекающих морем, оглядывался на закат, понимая заново что-то очень веселое,
превращающееся от произнесения в патетическое, улыбался сам себе и шлепал дальше.
Коктебель, который я полюбил еще ребенком, был, что называется, «уже не тот» – набереж-
ная, на которой стоит дом Волошина, утыкана кабаками, усыпана мусором, извергаемым
отдыхающими с невероятной плодовитостью, оглушена дрянной музыкой. Но здесь – когда
забредаешь подальше оттуда – все еще по-прежнему.
По колено в воде я завернул за утомительно входящую в море скалу и моментально увидел
дом – такой, особенный, начисто лишенный несущих стен. Жилые дома, вообще-то, почти
никогда так не строят, но этот был жилой, и фатические стены его были из стекла. Вокруг
дома ярко росли осенние цветы, а над ними висели, подрагивая, словно марионетки,  за-
сыпающие бабочки. Засыпающие здесь, а где-то там просыпающиеся китайским философом
Чжуан-цзы, не могущим спросонья спапашиться, кто он: человек, которому снится, что он
бабочка, или бабочка, которая во сне видит себя человеком. Одна из призрачных стен этого
строения, выходящая на обращенную к морю террасу, была гостеприимно приподнята. По-
скольку даже символически постучать было некуда, я, робко потоптавшись холодно высы-
хающими на ветерке и, наконец, пригодившимися сланцами, зашел вовнутрь. Вошел, как к
себе домой.
Комната была огромным сложносочиненным гибридом кухни, гостиной и  библиотеки. Мое
внимание сразу же привлекли высокие, в потолок, книжные стеллажи, и я бы, наверняка,
охамев окончательно от простоты, с которой сюда проник, загляделся на них подробнее, но
невнятно ощутил движение в просвечивающем в другую комнату проеме.
Приблизившись к проему, я остановился в некотором замешательстве – не столько не реша-
ясь прервать происходящее там, сколько от глуповатого изумления. Картина была, в самом
деле, комична: человек примерно моих лет увлеченно полемизировал о чем-то с нелепо со-
стряпанным из электрического чайника в вязаной шапке и разного другого многопонятного
хлама и тряпья подобием собеседника. «Собеседник» был предельно учтив и лишь изредка
позволял себе слегка усомниться в разворачиваемых перед ним многоярусных сентенциях 
едва заметным наклоном чайника влево, так что со временем, вероятно, он бы таки потерял
голову.
Они оба сидели в исполинских креслах друг против друга, и человек, поглядывая в ноутбук,
покоящийся на круглом столике, разделяющем кресла, интенсивно пояснял:
- …в общем-то, атеист – это крайнее выражение космического юмора. И вместе с тем атеист
– это божественный триумф. Игра с самим собой в прятки. Он так хорошо спрятался, что не
нашел сам себя, превзошел сам себя!  Вот! – человек подъял указующий перст, повернул
голову и бородато посмотрел прямо мне в глаза. Я смекнул, что трагически опоздал с тем,
чтобы ретироваться незамеченным, и пришибленно кивнул головой, тщась произнести
что-нибудь разъяснительно-оправдательное в свою честь. Но успел только предварительно
помычать и поразводить руками. Человек, похоже, нисколько не удивился, увидев меня в
своем доме. Наверное, к нему часто захаживали случайные путники, хотя домик, в общем-
то, стоит основательно на отшибе.
- Вот! – повторил человек, поднимаясь из кресла и глядя на меня многозначно. – Вот вы и
пришли. А! – аффектированно вскрикнул он, порхнув ладонью в сторону своего недавнего
приятеля, – не берите в голову – одиночество, знаете ли, уединенность, так сказать…То в
шахматы сам с собой, то вот, простите, рассказ… Как это? «Слушателей нужно духу поэта,
будь то даже бараны» - он заливчато захихикал, идя мне навстречу и протягивая руку:

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 71

- Александр, - представился он с весомостью.
- Александр, - ответил я, стараясь интонационно скомпенсировать возникшую тавтологию
и параллельно удивляясь его радушию. Может, он принял меня за другого. Ждал кого-то
визуально, может быть, незнакомого, а тут я…   
- Я тут гулял по берегу и забрел в ваши края…у вас открыто было…и я так бесцеремонно…из-
вините…
- Да что вы, Александр, в самом деле! Проходите. Я сейчас. – Он засуетился, схватил чайник
в шапке и резким брезгливым движением скинул обезглавленное тело с кресла на причуд-
ливый паркет. - Присаживайтесь, Саша (можно так вас называть?), я самовар вот поставлю
нам и приду…Чувствуйте себя, - он сдавленно гоготнул и снова сделал серьезное учтивое
лицо, - как дома.
Странный Александр вышел, наедине с собой я пожал плечами, выполнил еще несколь-
ко мимических движений, высвобождающих мои чувства, и осмотрелся. Комната была
большая и многоугольная. Кроме того проема, в который вошел я и в котором же скрылся
Александр, я насчитал еще четыре выхода. Три из них светились сильнее, по-видимому,
выходя в застекленные комнаты. На стенах висели в рифму проемам светящиеся картины,
казавшиеся окнами в другой мир. На одной колыхалось море. Я подошел к ней вплотную и
различил летящую на фоне распаленного солнца чайку. Солнце все еще не зашло. «Так», -
подумал я и заинтригованно направился к другим «картинам». Проходя мимо ноутбука, я с
чувством запретного взглянул было в текст, но экран в ту же секунду невинно сморгнул, и на
голубом глазу поплыли рифовые рыбки.
На кухне что-то звякнуло и покатилось. Я поспешно приблизился к светящемуся изображе-
нию пустыни и с пристрастием принялся его изучать. Ветер где-то вдалеке самозабвенно
валял по барханам скучные нолики верблюжьей колючки. На широкополой раме лежали
аккуратные горстки песка. Тарахтя чайными принадлежностями, хозяин выкатил густо устав-
ленный двухэтажный квадратный столик.
- Я так рад гостям, - сказал он, слегка задыхаясь, как будто после пробежки, и рачительно
составляя чашки и вазочки с квадратного на круглый.
- У вас удивительные штуки тут висят. Это что-то электронное?
- А, это… Да, чудеса техники.
Я мигом охладел к ним и поместился в кресло.
 – Вы только не подумайте, что я сумасшедший там какой-то… то есть, сумасшедший, конеч-
но, но ведь любой  от одиночества свихнулся бы. Даже он…
- Он? – переспросил я, придвигая к себе чашечку, на которой была набезображена какая-то
стилизованная китайская кама-сутра.
- Он, - подтвердил он.
Я глубокомысленно хлебнул сложного травяного чаю, отчетливее всего в букете которого
проступала все-таки мята…да, мята и липа… и… и выбрал в синей вазочке золотистое пече-
нье, усыпанное мозаикой из поджаристых орехов.
- Я почитаю вам кое-что, - признался он, недоверчиво на меня поглядывая и помешивая в
чашке отсутствующий сахар. – Вы не против?
Я энергично, даже с каким-то избыточным энтузиазмом кивнул и поперхнулся печеньем.
Наверное, этим подсказывая в зрительный зал, что я не люблю слушать графоманов.
- Нет-нет – после, вы ешьте спокойно… пейте чай, - произнес он, грустно наблюдая за тем,
как я откашливаюсь. – Чай с мятой и липой и …- он поскреб ногтем обнаженное бедро
узкоглазой красавицы на чайнике, устраняя несуществующее пятнышко, - и печенья очень
вкусные.
Мы немного помолчали. Я запихал в рот большую конфету, оказавшуюся курагой в шо-
коладе, привычно сложил фантик в маленькую книжную закладку и еще раз придирчиво
оглядел чашку.
- Красивый сервиз, – одобрил я, имея в виду пошлую красавицу. – Китайский?
- Японский.
Мы снова помолчали. На лице Александра читалась некоторая досада. Он сидел, опустив
глаза, и явно ждал, когда же я перестану есть.
- И часто к вам забредают случайные путники? – спросил я туповато, дожевывая очередное
печенье, действительно очень вкусное.
- Случается, - улыбнулся Александр, кого-то сильно мне напомнив. Я даже перестал мыс-
ленно примеряться к новому печенью, так меня это озадачило. – Только они не такие уж и
случайные. – Он посмотрел на меня внимательно, и мне сделалось неловко. Я залпом до-

72 Россия 03.2021 [email protected]

пил подостывший чай.
- Ну, что! – сказал я бодро, как дедушка Мороз на утреннике второго января, - почитаем?
- Да, да, конечно, - он снова засуетился, отодвигая чашку, придвигая ноутбук. – Может быть,
еще чаю? – уточнил он неискренне. Я отрицательно мотнул головой и со смирением накло-
нил голову, готовый к слушанью, как тибетский покойник. На самом деле, было даже что-то
симпатичное в том, как ему не терпелось, этакая детская непосредственность.
Александр разбудил монитор и углубился в молчаливое чтение. Все-таки он кого-то очень
сильно напоминал мне… Я вдруг понял – кого: моего дядю, который сошел с ума и вскоре
умер. Мне было тогда около восьми лет, и мы мало с ним общались, но я отлично пом-
ню эту его манеру закидывать голову, когда читаешь и много других мелких недоступных
описанию черт. Минут, наверное, двадцать Александр изучал, покусывая губу и пощипывая
бороду, то, что собирался озвучить, пока я не привлек его внимания зычным щелком за-
текших суставов. Тогда он встрепенулся, вспомнил обо мне и, прочистив горло надсадным
рыком, начал.
Когда он закончил и молча поднял на меня глаза, в которых еще бежали строчки, я с расста-
новкой произнес:
- А почему так однобоко? Почему именно писатель, а не, скажем, режиссер-драматург-ак-
тер? Или архитектор-черточка-генетик? Смотрите, как продуктивна метафора с демонстри-
руемым фильмом, светом от кинопроектора, находящимся сзади от зрителя и требующим
обернуться, чтобы можно было осознать иллюзорность происходящего. Помните знамени-
тую притчу о пещере, которую Платон использовал в своем диалоге «Государство»?
Александр приподнял кучерявые брови.
- Ну, если в двух словах, то там Платон уподобляет человеческое существование ситуации, в
которой группа людей оказывается в подземной пещере. Они жестоко прикованы к зем-
ле и могут видеть только то, что находится прямо перед ними. Позади них пылает огонь и
находится низкая стенка, над которой кукольники показывают марионеток – людей, живот-
ных, всякую утварь. Узники погружены в созерцание теней на стене, и они совершенно не
осознают истинной природы ситуации. Платон также предполагает, что узники верят в то,
что отголоски звуков, идущие сзади, в действительности производятся тенями. В случае с
кинопроектором то же самое. Без  стовосьмидесятиградусного финта наивный зритель вос-
принимает дурацкую фильму как реальность, актеров держит за их персонажей, вовлекает-
ся в это дело по самые ослиные уши…
- Да, с фильмой хорошо, но все-таки – писатель, потому что все, что у него – это он, потому
что творит – из себя. Он нуждается в нас ничуть не меньше, чем мы в нем. Кто больше кому
был нужен – автор произведению или произведение автору? Мир построен на взаимности.
В общем-то, он совершенно гениален.
- Мир?
- И мир тоже. Только вопрос в том, насколько он был свободен, создавая мир. Был ли у него
выбор? Это не я, это еще Эйнштейн спрашивал. 
- А не противный он какой-то выходит? Так вот, пусть не ради развлечения, пусть от безыс-
ходности кромешной, но устроивший всю эту мясорубку? Смерть, болезни, войны – ? Не
жалко ему людей-то?
- Но это все он сам. И да – не ради развлечения, а от тоски и, главное, одиночества, чтобы
было кому прочесть то, что написал. И ведь не проверишь же на прочность написанное,
оставаясь самим собой. Приходится соблюдать правила игры, забывать себя и заново изум-
ляться своему творенью, как чужому. А в апофеозе этой игры – не верить в свое существова-
ние. И это ее триумф. Его триумф. Ведь вы же не поверите так запросто, что мы с вами один
человек? А напрасно. Вот вы думаете, что это я здесь живу, что это я читал вам только что
свой рассказ. А ни фига! Читал я его сам себе или, если хотите, вы – сами себе.
- Ну, это старая история – про то, что все мы – одно, и, на самом деле, ничего не существу-
ет…
- Еще как существует, только, вы совершенно верно заметили, границы внутри этого всего
значительно условней, чем мы привыкли думать.
- И созданы только для того, чтобы самому себе сказать «Ай да Пушкин…», делая вид, что
это кто-то другой?
- Становясь – другим. И не всегда таким уж детски восторженным. Вот вы же, несмотря на
то, что вы – я, не ошалели от экстаза, выслушав мой рассказец.
- Ну, почему же – не ошалел? Очень даже ошалел, - сказал я, натянуто улыбаясь, чувствуя,
что мне уже изрядно надоело общество моего тезки, так назойливо претендующего на еще
большую общность между нами. – Мне, пожалуй, пора постепенно двигаться восвояси.   
- Смешно это, право… всякий раз я отказываюсь верить в то, что я – это я. – Он тихо засмеял-
ся, глядя в сторону. Потом яростно заорал, дико тараща на меня глаза. - Куда ты пойдешь?
Некуда тут больше идти. Никого тут, кроме меня нет. Кроме тебя нет.

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 73

- Всего доброго, - сказал я, решительно поднимаясь.
- Вот что это за триумф, спрашивается? Смех один. Да нет здесь больше никого! Он постучал
себе третьим пальцем в лоб. – Ты сейчас разговариваешь сам с собой. И это уже не игра, а
махровая  клиника. Просыпайся. Очнись, ну? Давай, давай!
Он подошел ко мне вплотную и принялся наотмашь хлестать меня по щекам. Было очень
больно, из носа хлынула кровь, но я не сопротивлялся, а напротив, впал в какое-то бес-
страстное оцепенение, закрыл глаза и ждал. Наконец удары прекратились. Для верности я
посидел с закрытыми глазами еще несколько секунд, потом выдохнул и с усилием разле-
пил веки. Лицо горело. В бороде запекалась липкая кровь. Я с отвращением вытер ее с губ
детскими фиолетовыми колготками, вывалившимися из тулупьего тела «собеседника». Во
рту чудовищно пересохло. «Надо поставить чайник», - подумал я вяло, взял электрическую
голову, захлопнул крышку отключившегося ноутбука и вышел в проем.
 

Зеркало

Когда я, шелестя и похрустывая, сдернула с зеркала вощеную бумагу и водрузила его в ван-
ной на месте прежнего, треснувшего около месяца назад и лежащего теперь на помойке – я
сразу почувствовала разительную перемену. Зеркала, конечно, все немного разные – одни
слегка вытягивают отражение, другие сплющивают, одни отражают четко, другие более раз-
мыто, одни светлее – другие темнее… Но это зеркало пронзило меня какой-то особой, я бы
даже сказала – посмертной, ясностью. Оно как будто собирало и доносило своим отраже-
нием каждую мелочь, оно было реальней отражаемой им реальности. Глядя в это зеркало,
я вдруг нашла свою потерянную самую удобную на свете заколку для волос, на которую
давно уже плюнула. В общем, вопреки примете, мое старое зеркало вышло из строя, не
принеся мне особых несчастий, напротив, даже вот обрадовало совершенством зеркала,
приобретенного ему взамен.
Сегодня я пришла домой почти в полночь. Был ужасный день – на работе завал, совпаде-
ния какие-то дурацкие, домой шла, завернула в магазин, не заметила стеклянную дверь и
в кровь расшибла нос…Да, это было даже смешно, а в довершении всего мой давнишний,
с самых тех, еще университетских, времен, приятель предложил мне выйти за него замуж.
Полный бред, мы знакомы почти сорок лет. К чему портить дружбу двум добрым старым
хрычам, не понимаю. В общем, не день, а хрен знает что. Слава Богу, он закончился! Жаль
только, что при моей затворнической жизни мне даже некому было пересказать все его
нелепые дикие перипетии. Да и спать хотелось невыносимо. Умывшись (расквашенный нос
заложило и дотрагиваться до него было больно), я отняла руки от лица и почувствовала, что
ослепла. На секунду. Это не успело стать мыслью, я быстро поняла, что просто эти идиоты
опять отключили электричество. Целую неделю одно и то же! Или это все-таки перегорела
лампочка? Нащупывая в темноте влажной рукой ускользающую железную щеколду и откры-
вая дверь, я подумала о том, что внезапная слепота – это такой лейтмотив моих кошмаров.
Помню, мне снилось даже, что я пришла в ванную умываться, вытащила, значит, глаза и, ни-
чтоже сумняшися, сожрала их. Или надкусила просто, не помню, врать не буду. Но факт, что
пользоваться по назначению стало ими уже затруднительно. Я пришла в ужас, осознав во
сне, как меня подставила внезапно напавшая на меня прожорливость и, не приходя в себя,
проснулась.   Вспоминая всю эту историю и уже практически раскрыв дверь, я задним чис-
лом сообразила, что зеркало немного светится. Я закрыла дверь. Зеркало тихо светилось.
Этого света было недостаточно, чтобы что-то освещать, но само оно определенно светилось.
Едва заметно, утробно, внутренним светом.
Свет исходил из краев зеркала, как это бывает, когда за плотно закрытой дверью находится
освещенная комната и ее свет протекает в щели. Я провела по рамке растерянным паль-
цем – она была неожиданно теплой и слегка дышала. Кроме того, я почувствовала робкий
сквознячок, дующий отсюда туда.
Немного выждав, чтобы привыкнуть к происходящему, я прикоснулась пальцем уже к самой
зеркальной поверхности – он моментально был втянут темной теплой водой зеркала, как
воронкой, в которую утекает вода из ванной. Без усилия я вернула палец обратно, он был
сухой и несколько секунд слегка светился, зараженный свечением зеркала. По всей вероят-
ности, в зеркале не водились бешеные волки. Я просунула в него кисть руки, руку по локоть,
затем по плечо. Глупо хмурясь, я пошевелила ей и поразмахивала, чувствуя кожей тепло
и движение воздуха, как если бы за зеркалом светило солнце и перебирал свежие листья

74 Россия 03.2021 [email protected]

весенний ветер. Немного поколебавшись, я вернула себе руку – зеркало отпустило ее с
легкой неохотой. Приблизив к зеркалу лицо, я стала различать слабые звуки, а в мой стра-
дальческий носовой резонатор чудом просочился смешанный запах каких-то цветов и ягод.
Зажмурившись, я всем лицом окунулась в зеркало, пустив по коже расходящиеся круги
дрожащей теплоты и упругости. В ту же секунду я задохнулась от свежего воздуха, и яркий
свет сделал мои веки полупрозрачными красными витражами. 
Когда я, наконец, решилась открыть глаза, то увидела, что моя голова оказалась в комнате,
которая была освещена непрямыми солнечными лучами, рассыпавшимися из распахнутого
окна. Окно то на вдохе испуганно втягивало в рот белую тонкую ткань занавески, то вы-
дувало из нее бубльгумовский пузырь. Мебели было немного, и вся она была из того же
светлого дерева, что стены, пол и потолок. На столе стояла тенистая ваза с желтыми листья-
ми, веточками вербы и яркой рябиной. Одна из стен была полностью обнесена книжными
полками. Самого беглого взгляда было достаточно, чтобы я узнала их все – это были мои
книги, те произведения тех авторов, вышедшие в тех изданиях, что я когда-либо читала.   
Наверное, моя голова на стене выглядела этаким безрогим охотничьим трофеем. Стараясь
держать его как можно устойчивей в этом солнечном мире, в мире потухшей лампочки, я
с изрядным усилием подтянулась на руках, которые не смущала царящая в ванной тьма,
встала ногами в скользкую раковину и всем моллюском вылезла из зеркала. То есть, конеч-
но, залезла, но в итоге все равно – вылезла. Наступив влажными домашними тапочками
на прочную тумбочку, которая стояла специально под двероподобным зеркалом, я легко
соскочила на пол и осмотрелась. Мне нравилась тотальность восприятия, вдруг открывшая-
ся во мне. Я стояла посреди комнаты, и все происходящее принадлежало мне, было мной.
То ли все предметы обладали здесь какими-то особенно чистыми цветами и линиями, то
ли качество моего зрения стало иным от этой перемены мира, но я видела очень четко
каждую мелочь, каждая мелочь была важна.
Я обошла комнату по периметру, двигаться было легко, как будто я долгое время ходила с
двухкилограммовыми гирями, навешенными к рукам и ногам, а теперь их сняли.  Нос, кста-
ти, тоже перестал болеть. Из окна был виден осенний разноцветный лес. Я легла животом
на подоконник и свесилась вниз головой – до земли было метра четыре, значит, в доме
должен быть еще первый этаж. Выйдя из комнаты, я вприпрыжку спустилась по неширокой
заворачивающейся лестнице, намертво задавив в себе внезапное желание съехать вниз
по перилам. Здесь было что-то вроде столовой – в центре стоял стол, окруженный послуш-
ными стульями, у стены добродушный посудный шкаф, у стены напротив – оранжевый
диван. Плотные шторы, посуда в шкафу, абажур – все было такого же веселого оранжевого
цвета. В углу из громадного пупырчатого оранжевого горшка росла пихта. Я подошла к ней
и проверила землю – влажная. Открыла буфет и сразу разглядела баночку с мандариновым
вареньем. Такое получается, когда длинно и тонко нарезают кожуру, а потом варят недолго
вместе с соком, мякотью и сахаром. 
Когда я вышла из дома, то оказалась на пляже – под ногами песок, впереди бескрайние
морские просторы, солнцепек, соленый гладкий воздух, справа по курсу оазис с яркими
тропическими цветами и чудаковатыми деревьями. Бесшумно припадая на оба крыла,
мимо меня провздыхала большая желто-фиолетовая бабочка. Я сделала несколько шагов,
набрав полные тапки обжигающего песка, остановилась и стала вытряхивать его, зажига-
тельно поднимая ноги и аплодируя себе подошвами по пяткам. Солнце светило яростно, с
полуденным максимализмом. Так и обгореть недолго. Все-таки тут, выходит, лето… Хотя это
странно, потому что из комнаты мне почудилось, что стоит осень. Я решила выйти к тому
лесу, который заприметила из окна, повернула за угол и моментально оказалась в другом
времени года. Да, здесь была осень, все, как должно быть осенью – температура воздуха,
запах, цвета. Ошеломительный покой падающих листьев. Я завернула за следующий угол,
и у меня перехватило дыхание от холода. С этой стороны была зима, вдали виднелась
подбеленная кардиограмма гор. Недалеко от меня с когтистой сосновой лапы мягко ухнул
припадочно искрящийся снег, в дупло занырнул голубоватый хвост белки. Мороз, однако.
Без унт – или как их там? – в тундре, однако, неуютно. Я завернула еще, и на меня обру-
шилась весна. Оглушительно щебетали птицы, прямо мне в бай хуэй капала вода с крыши
и проникновенно стекала за шиворот. По краям парковых дорожек, выложенных седыми
плитами разной геометрической формы, через каждые несколько метров стояли удив-
ленные скамейки. Я подошла к ближайшей и вкрадчиво села. Событийно все это должно,
конечно же, напоминать мне сновиденье, но по ощущениям, по их ясности и глубине, по
степени моего присутствия каждую секунду и осознанности – это никак не могло быть сном.
По крайней мере, моим сном. Обычно мне снятся приглушенные сероватые сны, где я не я
или не совсем  и не всегда я, в них я не пугаюсь страшного и никогда не смеюсь, двигаться

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 75

в моих плотных тягучих снах бывает тяжело, как в воде, а выныриваю я из них сомнительно
отдохнувшей. Особенно последние десять лет. Возможно, это просто началась старость…   
Пока я размышляла о природе происходящего, в глубине дорожки показалась человече-
ская фигура. Сначала я не поняла – приближается она или удаляется, потому что она как-то
немотивированно меняла свой размер, а, может, так просто казалось. Но потом она, уже
точно увеличиваясь, приближалась. Я уже видела, что это длинноволосый старик, видела
его длинную белую бороду, темная морщинистая рука сжимала посох, он был облачен в
длинные светлые одежды. Когда он подошел достаточно близко, я поняла, что он невероят-
но высокого роста, метра три. Я поднялась ему навстречу.
- Здравствуй, Лиза, - произнес он, присаживаясь на скамейку и жестом приглашая меня
сделать то же самое.
- Здравствуйте, - ответила я. Вокруг старика ощущалось сильное тепловое поле, как будто он
был огнем в камине. Меня зовут не Лиза, но мне не хотелось ему возражать. Тем более, что
с этим именем у меня было кое-что связано. В детстве оно мне не то, чтобы нравилось, а я
смотрела на себя в зеркало и чувствовала, что оно подходит мне больше, чем что бы то ни
было. Я даже обещала родителям, что когда буду получать паспорт, непременно возьму его
взамен придуманного ими. Конечно, я ничего такого не сделала. Но однажды был стран-
ный случай. Странный по тому впечатлению, которое на меня произвел. Я шла под дождем
на урок бальных танцев, было мне лет тринадцать, наверное. И вот, выходя из подземного
перехода, я вдруг услышала, что кто-то зовет: «Лиза! Лиза!». Я подняла глаза и увидела ста-
ренького дедушку, протягивающего ко мне руки: «Лиза!» - повторил он жалобно. Я растеря-
лась и поспешила пройти мимо, а он все просил меня быть ею вслед так, что я долгое время
еще чувствовала себя виноватой в том, что не была той, кого звали – «Лиза». 
Поэтому сейчас возражать мне не захотелось. Тем более что и тогда, и сейчас где-то в глу-
бине души, в тайне от себя, жила у меня уверенность, что это не ошибка, что обознались
совсем другие люди, много других людей, а эти – узнали.
Некоторое время старик сидел молча, распространяя вокруг себя молчание и теплоту. Сна-
чала я просто слушала его молчание и грелась, потом постепенно его молчание передалось
мне, я перестала думать, и мы какое-то время (вне времени) сидели в абсолютной тишине.
Птицы молчали, как рыбы, эволюция шла вспять. Мне даже показалось, что у меня остано-
вилось дыхание, но старик заговорил.
- Ты очень давно не приходила. – В его голосе не было осуждения. Но он сожалел – обо мне.
- Прости, - сказала я, совершенно естественно перейдя с ним на «ты». После нашего молча-
ния расстояние между нами сделалось исчезающе маленьким, сократилось до нуля. Прак-
тически, я просила прощения у себя.
- Теперь ты можешь приходить сюда часто, - он посмотрел на меня глубоко.
- Я буду, - пообещала я искренне.
- Ты можешь не уходить отсюда, - сказал он тихо.
Я молча кивнула. Я знала об этом. Чувство возвращения домой становилось все отчетливей.
- Я умерла? – Спросила я без тревоги. Я вдруг ясно представила, что в  ванной валяется на
полу бледная рухлядь моего тела, темнота проникла внутрь него, а лампочка, возможно,
горит. И будет гореть еще очень долго.
- Ты не умерла, – улыбнулся старик. – Но теперь ты знаешь, что у тебя есть куда умереть.
- Кто ты? – спросила я зачем-то, запасливо добавив, - что это за место? Почему я сюда по-
пала? И почему я сюда попала только сейчас? 
- Неужели тебе здесь плохо? – не ответил старик.
- Хорошо… Это ведь и подозрительно. Понимаешь, я давным-давно, когда была ребенком,
засыпая, представляла, что у меня есть в стене тайная дверь, ведущая в другой мир, в кото-
ром есть маленький домик, окруженный с четырех сторон света четырьмя временами года.
Потом я забыла об этом, но сейчас вспомнила. Тут все, как я когда-то мечтала.
- Все? – он как будто хотел мне что-то подсказать.
Я задумалась. В общем, это немыслимое счастье – жить в мире, созданном тобой же. Или
что-то тут недовоплощено из моих мечт? Или чего-то я недомечтала?
- Я здесь поэтому? Потому что, узнай я о каком-то тайном изъяне моего мира после смерти,
я не смогу его исправить?
Старик кивнул. Я вдруг заметила, что за время нашего разговора он сделался меньше. То
есть он был по-прежнему высоким, но все-таки не таким великанским, как сначала. Оста-
лось в нем, наверное, около двух метров.
- Но я не знаю, что это за упущение. Надо подумать, побыть здесь подольше.
- Тебе лучше побыть тут одной, - сказал старик хитровато. Он поднялся. Длинные одежды

76 Россия 03.2021 [email protected]

волочились по земле. Двух метров в нем, конечно, не было. Хорошо, если он был чуть выше
меня. Я смотрела, как он удаляется, волшебно не путаясь в белых складках. Что-то изме-
нилось в его походке, я не сразу поняла, но она стала какой-то более подвижной, что ли?
Она стала – женской?! В этот момент старик обернулся и посмотрел на меня новым лицом.
Старым знакомым, все еще женским, лицом. Тем самым, которое каждый день смотрело на
меня из зеркала.
- Да, - подумала я, со всей безысходностью понимая, что оставила сигареты дома в сумке,
- это, в самом деле, серьезно. Одиночество, конечно, для меня дело привычное, но обречь
себя на него на всю жизнь после смерти – надо десять раз подумать. Мне захотелось вдруг
подумать с другой стороны зеркала. Без особых приключений вернувшись в темную ван-
ную, я пошла в спальню (на электронных часах было зеленое без трех минут двенадцать,
идиоты электричество не отключали, надо бы в ванной лампочку поменять), сомнамбуличе-
ски разделась и легла. В шесть часов пропищал будильник. 
 
Стоя в подрагивающем поезде метро, я чувствовала, что изменилась. Ночное перемещение
оказалось тем главным пазлом, благодаря которому мое представление о жизни и смерти
начало складываться во что-то осмысленное. Мне стало страшно остаться навечно наедине
с собой, погрузиться в себя, сослать себя без права переписки. Это как сойти с ума. Сумас-
шествие всегда пугало меня сильнее всякого физического уродства и урона. Но что делать
с моим врожденным одиночеством, с моей неспособностью нуждаться в людях, любить
людей так же, как времена года, оранжевый цвет и мандариновое варенье – я не знала.
Я никогда не умела пустить в себя другого человека, зная, что окажусь совершенно безза-
щитной на своей территории. Пустить в себя, разобрать баррикады, расслабиться «а, пусть
делают, что хотят», наблюдать, свидетельствовать?.. Странно, кажется, теперь я могла себе
это позволить.
Дикторский голос патетически объявил мою следующую остановку. Кто-то из вошедших
уверенно пихнул меня в бок, но я удержалась на ногах, более того, я ближе продвинулась
к двери. Несколько человек поменялись между собой местами, я стала совсем удобно, по-
смотрела на несущуюся ночь подземелья в окне, помаргивающие отражения пассажиров и
увидела старика из зеркала. Он сидел в своих длинных одеждах, держа посох между колен,
и смотрел на меня в упор. Поймав мой взгляд, он улыбнулся. Я резко обернулась. Старик
спал, приоткрыв рот, покачиваясь в такт движению поезда. На нем была черная кожаная
куртка, кашне, волосы и борода были достаточно короткими, но все-таки это был он. Я сно-
ва посмотрела в стекло окна, но в это время поезд выехал из тоннеля на воздух. Когда мы
вернулись в тоннель, старик в стекле уже не отражался. Но что-то еще было не так. В стекле
не отражалась я. Я дотронулась до его поверхности, и она знакомо поддалась.      

Читайте на странице 234-237

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 77

Неведомое

А.Б. Обратный снег
Бурый
Той, которая горела, но не сгорела...

Обратный снег пошёл крупными хлопьями. Он отрывался от земли и поднимался в небо, с
каждой снежинкой всё больше и больше сгущая тучи. Я смотрел на него, как заворожённый,
и никак не мог поверить в своё счастье. Я только одно понял – что у меня всё получилось
и что я, наконец, совершил настоящий и пока единственный в своей жизни Поступок. Снег
усиливался, и земля постепенно избавлялась от его седого покрова; он взлетал, белея и очи-
щаясь.  И только когда последняя снежинка улетела в небо, я, наконец, решился…

***
В любом детском коллективе обязательно найдётся один ребёнок – не от мира сего, чем-то
разительно отличающийся от остальных детей и потому не любимый ими. И уже от конкрет-
ного коллектива будет зависеть, как с ним станут общаться – презрительно, снисходительно
или как-нибудь иначе. Лидка была такой девочкой. Она почти не общалась с другими
детьми, на переменах держалась обособленно – чаще всего стояла в стороне, у стенки, и
читала какую-нибудь книжку. Уж не знаю, за что её невзлюбили – за вечно растрёпанные
волосы, за малообщительность или за что-нибудь другое, но я поначалу пытался не отде-
ляться ото всех, постоянно подтрунивая над ней. Впрочем, период шуток закончился
довольно странно – Лидка подошла ко мне и сказала, что скормит меня динозаврам. Я уже
хотел захохотать на весь класс и закричать, что она дура и не знает, что динозавры вымерли
настолько давно, что она даже представить себе не может, но осёкся. Посмотрев на неё, я
понял, что она говорит серьёзно. У неё был взгляд… прожигающий и какой-то настолько
глубокомысленный, что стало очевидно: с таким взглядом не шутят. И, пожалуй, мне
действительно пора перестать смеяться над ней, а не то всё очень плохо закончится.
Впрочем, поняли это не все. Со стороны других учеников шутки продолжались. А судя по
тому, что вскоре за ней закрепилась кличка «Лидка-динозавр», остальные дети её угрозам
не поверили. Да я и сам, честно говоря, уже начинал сомневаться по мере того, как воспо-
минания о её взгляде перемещались во всё более удалённые уголки моей памяти. Но
однажды она отчебучила такое, после чего над ней перестали шутить даже самые смелые и
наглые, хотя дружить с ней всё равно желающих не было.
Биологию нам преподавал Никанор Феликсович, пожилой человек, заслуженный учитель,
обладатель ещё каких-то престижных званий и регалий. Словом, в том, что свой предмет он
знает на отлично, сомневаться не приходилось. Тем более странным показался случай,
произошедший на одном из его уроков. В тот день Лидка пришла с другим портфелем,
гораздо большим по размерам, чем тот, с которым она ходила обычно. В середине урока
она медленно и спокойно достала его из-под стула и поставила на парту. Я это хорошо
видел, потому что сидел по диагонали от неё, через ряд. Так же, не спеша, она расстегнула
портфель и достала оттуда клетку, в которой сидел… гигантский муравей. Он был около пяти
сантиметров в длину и ползал по клетке, предпринимая неудачные попытки выбраться.
Лидка встала со своего места, взяла клетку, подняла её над головой и спокойно, но громко
спросила:
- Никанор Феликсович, что это?
Как будто не она принесла в класс это странное насекомое, а учитель.
- Что?.. Где?.. А ну-ка…
Он сощурил глаза, потом их округлил, подошёл вплотную к Лидке и удивлённо произнёс:
- Не может быть!
- Может, - всё так же спокойно ответила Лидка. - Что это?
- Это?.. Нет, это невероятно! Где ты его взяла?
- Что это, Никанор Феликсович?
- Я, конечно, не уверен, но очень похоже на ископаемого муравья Titanomyrma lubei – вид,
который, как ранее считалось, вымер около пятидесяти миллионов лет тому назад. Видимо,
учёные оши…

78 Россия 03.2021 [email protected]

- Учёные не ошибались. И вы сказали правильно. Именно пятьдесят миллионов. Простите,
но я должна отпустить его в естественную среду обитания. Ему здесь плохо.
 С этими словами она взяла свой портфель и неторопливо вышла из класса. Муравья больше
никто не видел, но сам факт его существования заставил всех относиться к Лидке с почти
суеверным трепетом. Я же захотел непременно узнать, откуда она взяла этого муравья и
куда она его потом дела. Но на все вопросы она избегала ответов, в зависимости от настрое-
ния отнекиваясь, отшучиваясь или просто грубя. А я сгорал от любопытства – каждый раз
сгорал полностью, от кучерявых волос до кончиков пальцев на ногах, наряженных, по
обыкновению, в дырявые носки и грязные ботинки. Как-то я сказал ей об этом, а она строго
осмотрела меня всего от этих самых волос и до этих самых пальцев и спокойно ответила:
- Ты не сгоришь. И не надо выдумывать.
- Это я образно выразился, - возразил я, - я всего лишь хотел узнать…
- Ты, правда, хочешь это узнать?
- Правда.
- Ну, хорошо. Закрой глаза.
- Зачем?
- Закрой, говорю!
Я закрыл. Она взяла меня за руку. И ничего не произошло. Никаких звуков, никаких шевеле-
ний воздушных масс, ничего.
- Открывай.
Я открыл. Лидка всё так же держала меня за руку. Но школы не было. Были деревья.
Огромные, странные, фантастические. Потом мир наполнился звуками, тоже странными и
незнакомыми, а потому пугающими. Я посмотрел на землю. Под одним из деревьев был
гигантский муравейник, в котором копошились те самые гигантские муравьи. Как он их
назвал? Титанные… титанистые…
- Titanomyrma lubei, - словно читая мои мысли, произнесла Лидка.
- Где мы? – спросил я.
- А ты ещё не понял?..
Больше она ничего не сказала. Обратно мы вернулись таким же чудесным способом. Я
просто закрыл глаза, а что делала в тот момент она, я не видел.
- Мы были в прошлом? – спросил я.
Она многозначительно промолчала.
- Как ты это сделала?
Она ещё раз многозначительно промолчала. В этом она вся. Ничего из неё не выудишь, пока
сама не захочет.
Так мы с ней и сошлись. Как я понял, мотаться по разным временам было её хобби. Инте-
ресное хобби, тут и возразить нечего. Я всё просил её научить, как она это делает, а она
каждый раз отвечала, что ничего сложного и нужно только по-настоящему захотеть. Я
говорил, что я хочу и пробую, причём по-настоящему, а она мне возражала, что если не
получается, то не совсем по-настоящему.
- Ты представь,– говорила она, когда я позвал её к себе в гости, – в красках представь, куда
хочешь отправиться, каждую деталь представь, как настоящую. И только тогда у тебя всё
получится.
- Но я же не был никогда в прошлом, – возражал я, – как я могу себе его представить?
-Это не важно. Представь прошлое так, как его видишь ты. И как только ты в него попадёшь,
картинка сразу трансформируется так, чтобы твоё вымышленное прошлое соответствовало
натуральному.
- И всё?
- Всё.
- Тогда я попробую?
- Попробуй.
И я напрягся. Я попытался в картинках представить прошлое так, как его описывали в
учебниках истории. Я попытался представить людей, лица которых почему-то оказывались
лицами моих настоящих знакомых. Я пытался представить их одежду, хотя не имел ни
малейшего представления, какой она должна быть. Люди эти растворялись, словно в
тумане, и я не мог по-настоящему представить ни одной детали.
- Дурак, – прервал мои размышления Лидкин голос.
Я открыл глаза. Я сидел на стуле, а на диване передо мной лежала голая Светка Никанорова
из «Б»-класса. Я открыл рот, не зная, что сказать. Видение сначала было чётким, потом
побледнело и через некоторое время совсем испарилось с тихим шипением. Мне показа-
лось, что воздух в комнате наполнился лёгким ароматом озона.
Лидка развернулась, быстрыми шагами направилась в коридор и ушла, громко хлопнув
дверью.
Тогда я стал тренироваться. Я читал учебники истории, изучая прошлое и пытаясь в деталях

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 79

себе представить то или иное событие. Если событие происходило в таком месте, что до него
было легко и дёшево добраться, я выезжал и там себе пытался представить, как всё проис-
ходило. Потом я закрывал глаза и вызывал в воображении задуманную эпоху, вырисовывая
каждую чёрточку пейзажа, в котором я собирался оказаться. Но ничего не получалось.
Вернее, иногда получался мираж голой Светки. Самое обидное было в том, что ни разу не
получался мираж голой Лидки. С Лидкой мы давно помирились, но при ней я больше не
рисковал проводить свои опыты. Один раз она заговорила сама.
- Ты просто много о ней думаешь. Иди и переспи с ней, если ничего с собой сделать не
можешь!
Легко сказать! Один раз я только попытался к ней приблизиться, как словно из-под земли
вылез Васька Волос из одиннадцатого класса. Он ничего мне не стал делать. Просто подошёл
и показал свой кулак, величиной как раз с мою морду.
- Ещё сунешься… Ну ты понял, – сказал он и ушёл. Конечно, я понял. Он не умел связать
больше трёх слов в одном предложении, но слова эти оказывались удивительно выразитель-
ными. А Светка в это время смеялась. Своим заливистым, громким смехом, от которого у
меня сразу начинались спазмы в низу живота.
- Ты должен выбросить из головы все свои мысли, – говорила мне Лидка. – У тебя должна
быть одна мысль, а думать можешь, о чём хочешь. О путешествии в прошлое, о миллионе
долларов, о прекрасной женщине – не важно. Мысль должна быть одна. И единственная.
Так прошёл учебный год. А летом она предложила смотаться в средневековье. Она мне в
красках расписывала романтические картины той Европы – крестовые походы, чума, инкви-
зиция, но мне почему-то не хотелось там оказываться.
- Инквизиция? – переспросил я. – А что это?
Она печально посмотрела на меня.
- Тёмный ты какой-то… Впрочем, пожалуй, ты об этом узнаешь скоро.
- Лидк, - сказал я, - а может быть, лучше не надо инквизиции? Что в этом средневековье
может быть хорошего? Может быть, лучше в современную Турцию? Тебе ведь всё равно,
куда переноситься?
Она ещё раз посмотрела на меня. На этот раз укоризненно.
- Дурак, – вздохнула она, – я тебе про романтику, а ты мне про Турцию…
И вдруг я неожиданно понял, что если сегодня займусь материализацией желаний, то
обязательно увижу голую Лидку. Потому что кто такая Светка? Красивая кукла, у которой нет
ни мозгов, ни талантов. А кто такая Лидка? Лидка – это вселенная. Вселенная, со всеми её
тайными уголками и закоулками, планетами, звёздами и чёрными дырами, невообразимо
огромные пространства вакуума, в которых с нереально ничтожной вероятностью можно
встретить какую-нибудь жемчужину, вроде нашей планеты. Поэтому я, пожалуй, всё-таки не
буду представлять её голой. Потому что как можно представить голую вселенную?
А потом она пропала. Перестала приходить в школу, на звонки по телефону не отвечала. Я
начал волноваться, не случилось ли чего. Потому что именно тогда я окончательно осознал,
что хоть Светка и красивее во всех отношениях, так хорошо, как с Лидкой, мне не было ещё
ни с кем. В конце концов, что такое внешность? Радующий глаз образ, который довольно
быстро приедается, как только становится доступным. Но если человек близок тебе духовно,
это не приедается никогда.
Впрочем, я это, скорее всего, гораздо позже осознал. А тогда только понял, что надо попро-
бовать сходить к Лидке домой.
Открыла её мама. Об этом я почему-то не подумал. В моём представлении должна была
открыть сама Лидка или уж вообще никто.
- Здравствуйте, - промямлил я, - а Лида дома?
- Её нет, - спокойно сказала мама.
- А где она?
- Да опять, небось, куда-нибудь в прошлое умотала. Её разве удержишь?
Не удержишь, это точно. Я и сам это знал.
В эту ночь она в первый раз мне приснилась. Я не помню, как она выглядела во сне и что мы
с ней делали; помню только её голос, который разговаривал со мной.
«В мире нет преград, – говорила она, – ни во времени, ни в пространстве. Силой нашей
мысли мы можем путешествовать без ограничений, но именно сила нашей мысли нам и
мешает. Мы настолько поверили в свою беспомощность, что стали рабами этой беспомощ-
ности до такой степени, что можем только примитивно перемещаться в пространстве,
отталкиваясь от земли конечностями. И никак не можем понять, что созданы не для этого.
Время нам представляется одной бесконечной дорогой, протянутой из самого глубокого
прошлого до самого отдалённого будущего. И большинство людей рождаются, стареют и
умирают, так и не осознав, что у этой дороги есть ответвления и человек может в любую
минуту вернуться и продолжить движение по другой дороге. Изменится ли от этого мир?

80 Россия 03.2021 [email protected]

Нет. Потому что, когда мы сворачиваем на другую дорогу, изменяется только пейзаж. Миру
же глубоко наплевать на все наши передвижения».
После этого она мне стала сниться каждую ночь. Я ждал этих снов, и дошло до того, что часы
бодрствования перестали приносить мне радость; я ждал только, когда, наконец, наступит
ночь и я смогу увидеть свою Лидку. Ночью она приходила и рассказывала мне о прошлом, о
времени и о возможностях нашего мозга. И я бы окончательно поверил в эти возможности,
если бы они у меня не ограничились тем, что я мог вызвать образ голой Светки. Только её –
наверное, потому, что образ Лидки в таком виде я вызывать не хотел, мне казалось постыд-
ным, что можно так поступить с ней, а образы других девушек меня вообще не прельщали.
Оказалось, что в любви я достаточно постоянен, и это у меня вызывало даже некоторое
подобие гордости: есть Светка для плотских утех, и есть Лидка – для большой и чистой
любви. А какие могут быть плотские утехи, если любовь большая и тем более чистая?
Так проходили дни и месяцы. Так я закончил школу, сдал экзамены и подал документы в
институт. Я стоял на пороге новой жизни, но никак не мог смириться с тем, что в этой жизни
не будет Лидки, даже если она всегда будет являться ко мне во снах. И поэтому новых снов
я ждал уже не только с нетерпением, а ещё и с желанием выговорить ей всё, что у меня
накопилось, сказать, чтобы она возвращалась, что я нереально соскучился и что вот возьму
– и всем назло женюсь на Светке, а потом буду всю жизнь мучиться, и они обе тоже будут
мучиться – одна потому, что вышла за меня замуж, а другая – потому что никогда за меня не
выйдет. Потому что понял я уже про себя, что я постоянный. Но наступала ночь, приходила
Лидка, а я забывал всё, что хотел сказать, и слушал её, разинув рот, и, скорее всего, даже
переставая на это время храпеть, потому что нельзя храпом осквернять эти прекрасные
речи.
А один раз она ничего не стала говорить. Если, конечно, не считать словами одно-един-
ственное слово:
«Пойдём».
«Куда?» – спросил я, но она не ответила, а взяла меня за руку, и мне показалось, что я
куда-то проваливаюсь, всё глубже и глубже, и мне становится страшно, и я хочу закричать,
но не кричу, потому что знаю, что, пока она рядом, со мной ничего плохого случиться не
может.
Я очнулся от холода. Вокруг меня была толпа каких-то людей в странных, грубых одеждах.
Пасмурное небо заволокло тучами. Шёл снег, покрывая головы людей седым покровом.
Люди что-то кричали, и я не мог разобрать, что именно, потому что кричали они явно не
по-русски, и лишь одно слово мне показалось знакомым, и именно оно звучало чаще всех
остальных. «Инквизицио», «инквизицио», «инквизицио» – доносилось со всех сторон. Все
люди смотрели в одну сторону, я тоже посмотрел туда и увидел возвышающийся над толпой
каменный помост; в центре него стоял деревянный столб, вокруг которого лежали дрова и
хворост. Внезапно по толпе пронёсся гул, и люди стали подниматься на цыпочки, пытаясь
что-то разглядеть. Я тоже приподнялся, насколько мог, и увидел, как на помост двое муску-
листых людей, голых по пояс, вели… Лидку…
Это, бесспорно, была она, несмотря на то, что в последний раз я её видел ещё подростком;
она была молодой девушкой, уже вполне оформившейся. У меня перехватило дыхание. На
миг мне показалось, что земля уходит из-под моих ног, и я бы, наверное, упал, если бы не
толпа, которая подпирала со всех сторон. Потом силы вновь вернулись ко мне, и я попытал-
ся пробраться вперёд, пихаясь локтями и расталкивая людей. Но бесполезно бороться с
толпой – я ободрал рубашку, поранил руку, пару раз получил по морде, но не смог продви-
нуться ни на метр. И тогда я вытянулся во весь рост, как только мог, и крикнул, вкладывая в
этот крик все свои силы:
- Ли-и-и-и-и-и-и-и-дка-а-а-а-а-а-а!!!
Но мой крик потерялся в рёве толпы, приветствующей человека в чёрной мантии, поднима-
ющегося на помост. Он поднял руку, и все, как по волшебству, замолчали. Я попытался ещё
раз крикнуть, но не успел раскрыть рта, как третий раз получил по морде. Толпа мне хотела
сказать, что она хочет слушать. Мои крики были не интересны этой толпе.
Человек заговорил. Его было прекрасно слышно, но я опять не мог разобрать ни одного
слова, кроме того же часто повторяющегося «инквизицио». И вдруг из памяти всплыл наш с
ней давний разговор:
«Инквизиция? А что это?»– «Тёмный ты какой-то… Впрочем, пожалуй, ты об этом узнаешь
скоро».
И тут я с ужасом понял, что узнаю это здесь и сейчас. А ещё я понял, что ни за что на свете не
хочу знать этого.
- Ли-и-и-и-и-и-и-и-дка-а-а-а-а-а-а!!! – вновь закричал я, но опять мой крик потерялся,
потому что человек в чёрной мантии закончил свою речь, и толпа радостно ликовала по
этому случаю. Я не мог поверить – она сейчас умрёт, а они все ликуют и радуются этому

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 81

обстоятельству. Я не мог поверить, что люди, наделённые сердцем и разумом, могут массово
ликовать по поводу того, что у них на глазах зверски убивают им подобного. Я вновь попы-
тался пробраться вперёд, и мне уже было всё равно, кто и как меня бьёт; слёзы, кровавые от
ран, полученных от борьбы с толпой, застилали мне глаза, но и сквозь слёзы я видел, как её
привязали к столбу, обложили со всех сторон дровами и хворостом, и как один из голых по
пояс людей поднёс факел, и как вспыхнул костёр, обволакивая дымом всё вокруг, – этот
помост, эту толпу и остатки моей веры в человечность. Снег больше не сыпал с неба; тучи
разошлись, и я видел, как белый снег становится чёрным от пота толпы и от копоти костра;
слышал её истошные вопли и ненавидел себя за то, что ничего не мог сделать. Но крики
становились всё тише и тише, а толпа выла всё громче и громче, и я с феноменальной
беспомощностью понял, что её уже нет. И, проклиная себя за эту беспомощность, проклиная
жестокий мир с его жестокими законами, я начал шептать, словно мантру, пытаясь вложить в
неё всё, что я знал, всё, что я умел, всё, что я буду уметь, себя настоящего, себя прошлого и
себя будущего, всю свою любовь и всю свою ненависть – одну фразу:
- ПОВЕРНИТЕ ВРЕМЯ!!!!!
***
Обратный снег пошёл крупными хлопьями. Он отрывался от земли и поднимался в небо, с
каждой снежинкой всё больше и больше сгущая тучи. Я смотрел на него, как заворожённый,
и совершенно не мог поверить в своё счастье. Я только одно понял – что у меня всё получи-
лось, и что я, наконец, совершил настоящий и пока единственный в своей жизни Поступок.
Снег усиливался, и земля постепенно избавлялась от его седого покрова; он взлетал, белея и
очищаясь. И только когда последняя снежинка улетела в небо, я, наконец, решился…
Я посмотрел вокруг. Не знаю, сколько времени прошло, но на площади было почти безлюд-
но, только лишь редкие люди в странных одеждах расходились в разные стороны от площа-
ди. Шли они спиной вперёд, и это при некоторых других обстоятельствах могло показаться
довольно забавным. Я посмотрел в сторону помоста. Столб всё так же стоял посередине, но
дров вокруг него почти не было, а оставшиеся дрова уносили спиноходящие человеки.
«Ты должен выбросить из головы все свои мысли,– когда-то говорила мне она. – У тебя долж-
на быть одна мысль, а думать можешь, о чём хочешь. О путешествии в прошлое, о миллионе
долларов, о прекрасной женщине – не важно. Мысль должна быть одна. И единственная».
Я подумал немного, и прибавил про себя: «И самая искренняя».

Кирпич

Очередная бесснежная зима ворвалась в город проливными дождями, отчего на душе и на
улице стало скользко и противно. В такую погоду тяжело выйти из тёплой квартиры, поэто-
му даже дворники забыли о своих обязанностях, в результате чего и без того серые и
грязные улицы стали ещё серее и грязнее. Обшарпанные стены городских окраин только
подчёркивают нарисованную картину. Темнеет так рано, что кажется, что в городе дневные
полусумерки сменяются ночной темнотой.

Стемнело окончательно, когда, кутаясь в серое пальто, стараясь не промочить ноги и не
испачкать серые ботинки, на улице появился человек с бородавкой на лбу. На его лице не
осталось ни одного гладкого участка - всё лицо было изрыто, как будто на нём проводились
археологические раскопки. Жалкая козлиная бородка пыталась прикрыть этот рельеф, но
предательски торчащий облезлый нос сводил все её усилия на нет. Одет человек был в
длинное серое пальто, отжав нижнюю часть которого можно было набрать целый стакан
воды, и серую шляпу, с широких полей которой набрался бы ещё один стакан. В общем,
смерть от жажды человеку не грозила. Под мышкой он сжимал серый портфель, и, судя по
тому, как он крепко его сжимал, портфель являлся главной частью его одеяния.

От серой стены дома отделились две серые тени и двинулись по серому асфальту в направ-
лении (по напрвлению?) к серому прохожему. Заметив их, прохожий замедлил шаг, а потом
и вовсе остановился. Что-то подсказывало ему, что бежать не надо - будет хуже.

- Дядь, закурить не найдётся? - спросила первая тень. При ближайшем рассмотрении тень
оказалась вполне себе обычным человеком, который вовсе не был страшным, если не
смотреть на его лицо, которое было всё исцарапано от лба и до подбородка. Впрочем, и это
не страшно, потому что подобные травмы часто встречаются у людей, которые имели
неосторожность завести кошку, или у мужчин, которые имели неосторожность завести

82 Россия 03.2021 [email protected]

жену.
- Вообще-то я не курю, - ответил бородавчатый с таким видом, что если бы он решил при
этом пошаркать ножкой, он бы вряд ли кого удивил.
- А мы и не спрашивали, куришь ты, или нет. Мы спрашивали, закурить у тебя не найдётся?
- сказала вторая тень. Эта тень тоже оказалась человеком, только ростом значительно ниже
первой, красным курносым носом и большими глазами. Увидев его в цирке, бородавчатый
мог подумать, что это клоун. Но к сожалению, действие происходило не в цирке
- Не найдётся, - ответил бородавчатый, пытаясь изобразить милую улыбку, - ну я пошёл?
- Не спеши. Что в портфеле?
Этого вопроса бородавчатый боялся больше всего. В ясную погоду при подобном вопросе
можно пронаблюдать, как здоровый румянец постепенно сходит с лица, уступая дорогу
мёртвенной бледности. Сейчас можно было увидеть лишь, как серое лицо осталось серым.
Но дрожащий голос всё равно выдавал волнение.
- Ничего интересного. Важные документы, касающиеся моей работы. Вот вам, - бородавча-
тый порылся по карманам и выудил оттуда несколько серых купюр, - Это всё, что может вас
заинтересовать.
- Нас не это интересует, - ласковым голосом проговорил исцарапанный, запихивая деньги в
свой карман, - И ты знаешь, что. Так что в портфеле?
- Не скажу, - твёрдо сказал бородавчатый и зря: в следующую секунду, получив сильный
удар в пах, он осел на землю, дав возможность нападавшим отобрать портфель. Портфель
был закрыт на кодовый замок, но и это не остановило нападавших: посредством ножа они
вспороли кожу. Внутри действительно оказались бумаги, но не они представляли интерес.
На дне портфеля лежал предмет, который при извлечении наружу оказался серым кирпи-
чом стандартных размеров 250х120х65 мм. Кстати, в ясную погоду он мог оказаться крас-
ным.
- Не трожьте, - пропищал бородавчатый; нормальным голосом он говорить не мог - он ещё
не оправился от удара. Впрочем, он уже ничего никогда не сможет сказать никаким голосом,
потому что в ту же секунду все трое оказались погребены под серым обвалившимся балко-
ном пятого этажа, который прихватил кусок балкона четвёртого этажа и немного третьего.
Всё это ещё минуту назад являлось частью серого дряхлого здания, построенного до
революции и с тех пор ни разу не ремонтирующегося.
***
Лариса Тимофеевна долго копила на новый холодильник, борясь с тысячей мешающих
факторов. Основным фактором была мизерная учительская зарплата. Немаловажным
фактором также был муж - алкоголик, который периодически находил её заначки и момен-
тально пропивал. Пыталась копить деньги на работе в личной тумбочке в учительской, но и
оттуда часть денег пропадала. В конце концов, путём неимоверных усилий и десятка
заначек (от банальных, располагавшихся в сливном бачке унитаза и до экстраординарных -
под стельками собственных тапков), нужная сумма была собрана. В торжественный день
она отправилась в магазин бытовой техники, чтобы наконец совершить покупку. Хозяин
магазина, человек с бородавкой на лбу, всё лицо которого было изрыто, как будто на нём
проводились археологические раскопки, с жалкой козлиной бородкой, которая пыталась
прикрыть этот рельеф, встречал покупателей лично, потому что вследствие кризиса был
вынужден уволить почти весь персонал. Лариса Тимофеевна долго выбирала подходящую
модель, отчего человек с бородавкой решил, что она и вовсе ничего не купит. Но делать на
работе всё равно больше нечего, потому что Лариса Тимофеевна была первым за весь день
покупателем, и он ходил за ней, как хвост за собачкой, разве что не вилял и давал ценные
рекомендации:
- Вот на эту модельку обратите внимание - изготовлено в Белоруссии, по немецкой лицен-
зии. Ноу фрост, два компрессора, большая морозильная камера…
Все эти увещевания оказались бесполезными. Как известно, женщины выбирают сердцем.
Отчего она выбрала именно эту модель, хозяин магазина так и не понял: она была не очень
дешёвая, не очень функциональная и не очень практичная. Открыв дверцу, женщина сильно
удивилась: на нижней полке лежал красный кирпич стандартных размеров 250х120х65 мм.
- Это что? - спросила Лариса Тимофеевна.
- Это?.. Это… Извините… Я сейчас…
Дрожащими руками человек с бородавкой взял кирпич и бережно поднял его. “Наконец-то
я нашёл тебя” - мысленно сказал он кирпичу.
- Это, знаете ли, для устойчивости. Смещает центр тяжести вниз, и поэтому холодильник при
перевозке не падает. Просто забыли выложить. - Объяснение было, конечно, полнейшей
несуразицей, но задачу облегчало то, что покупателем была женщина. “Всё равно ничего не
понимает в физике” - подумал бородавчатый. Откуда ему было знать, что эта женщина вот

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 83

уже как двадцать лет преподаёт в старших классах физику?
Для доставки холодильника она наняла в магазине машину, но магазинные грузчики,
согласившись бесплатно погрузить холодильник, за разгрузку заломили такую цену, что,
приехав, пришлось заплатить местным алкоголикам, которые пили водку недалеко от её
подъезда (домашний алкоголик муж уже десять лет не мог поднять ничего, что весило
больше чем пол литра). Счастливцами оказались двое сидящих на лавочке, один из которых
был совершенно неприметным типом, а другой чем-то смахивал на клоуна. Чертыхаясь, они
втащили холодильник на пятый этаж по лестнице, потому что дом был дореволюционный и
лифтом не оснащался. Новое чудо бытовой техники водрузили на кухню на место старого, а
старое Лариса Тимофеевна велела отвезти на балкон, пообещав накинуть сверху обещанной
суммы. В следствие (я бы заменила словосочетание) ненормативного веса двух взрослых
человек и холодильника, трещина, уже давно намечавшаяся в основании балкона, сильно
увеличилась в размерах, а на балкон, располагавшийся этажом ниже, посыпались куски
штукатурки, чего, впрочем, никто не заметил.
Хозяйского кота Ваську, который с перепугу залез на шкаф и до сих пор оттуда не высовывал-
ся, переклинило, и он с визгом сиганул со шкафа прямо на лицо неприметного алкоголика,
исцарапав его от лба и до подбородка, за что был отделан так, что после этого неделю не
вылезал из-под дивана. Неприметный ещё долго ругался трёхэтажным матом, и Лариса
Тимофеевна в целях его успокоения вынуждена была отдать ему последние деньги из
семейного бюджета.
***
Воровской авторитет по кличке Татарин, имевший за спиной семь ходок, сидел в ресторане с
двумя подозрительными типами и курил трубку. Когда короткие и толстые пальцы правой
руки, на костяшках которых можно было прочитать татуировку «КОЛЯ» сжимали трубку, их
обладатель чем-то смахивал на кремлёвского горца. В такие минуты его собеседникам
становилось страшно. Видимо от влияния генетической памяти у одного из них периодиче-
ски дрожали коленки; его дед был репрессирован и расстрелян в 1938 году. В результате
долгого и, видимо, содержательного разговора, подходила к концу вторая бутылка Hennessy.
На столе лежали две фотографии; на одной из них был запечатлён человек с козлиной
бородкой, а на другой - кирпич стандартных размеров 250х120х65мм. Собеседники Татари-
на брали по очереди то одну, то другую фотографию и подолгу их рассматривали.
- Всё запомнили? - спросил Татарин, - он является владельцем магазина бытовой техники.
Бизнес в последнее время идёт плохо, и ему приходится допоздна засиживаться на работе.
Живёт недалеко от работы, поэтому ходит пешком. Скорее всего, он пользуется коротким
маршрутом - через подворотни, это нам на руку. Чтобы быть до конца уверенными, утром
вы должны проследить его маршрут от дома до работы и выбрать место для засады. Когда
он пойдёт с работы, в руках у него будет портфель. Вы должны будете взять портфель и
достать оттуда вот такой кирпич (он указал на фотографию). Только не надо отбирать деньги,
это моветон. И не забудьте: у него должна быть бородавка на лбу. Если увидите такого же
человека без бородавки, проходите мимо - это не наш клиент.
- А зачем ты кирпичи собираешь? Дачу строишь? - спросил один из собеседников
- Много будешь знать, рано умрёшь, - пошутил Татарин, - Не твоё это дело. Слушай, а чё ты
такой исцарапанный-то?
- Да так, котяра один поцарапал, мать его...
***
Профессор Иванов допоздна засиделся на кафедре. Его усталое лицо казалось ещё более
усталым из-за его необычайного вида: оно всё было изрыто, как будто на нём проводились
археологические раскопки, и чуть-чуть скрашивалось жалкой козлиной бородкой, которая
пыталась прикрыть этот рельеф. Он уже собирался ехать домой, но в последнюю минуту
решил набрать номер брата.
- Алло, привет. Ну, как дела?.. Как бизнес?.. Да?.. Ну, молодец! Как твоя бородавка?.. Не свёл
ещё?.. Ну, давай, а то она тебя портит. Знаешь, у меня дурное предчувствие. Ты должен как
можно быстрее передать кирпич мне, а я позабочусь о том, чтобы он не достался, кому не
следует. Скорее всего, они уже следят за тобой... Нет... Что?.. Я что, похож на перестраховщи-
ка?.. Нет, телефон не прослушивается... Потому что знаю!
Он положил трубку, выключил свет и вышел из помещения кафедры. Видно было, что он
чем-то сильно озадачен. На улице его ждал старенький потрёпанный жигулёнок - всё, на что

84 Россия 03.2021 [email protected]

он сумел накопить за многие годы своей плодотворной научной деятельности. Почётные
дипломы, научные звания, учёные степени - ничего из этого не имело никакого значения в
современном мире. Машина долго не заводилась, но в конце концов в вечном споре
человека и техники победил человек: двигатель неровно затарахтел. Прогрев несколько
минут машину, Иванов включил передачу и тронулся с места. Но проехал он немного: палец
шаровой опоры вылетел из своего гнезда, и неуправляемая машина сделала резкий вираж
вправо, сбив ожидавшего зелёного сигнала пешехода и ударившись в фонарный столб. Рука
пешехода, на костяшках которой было вытатуировано ” КОЛЯ”, несколько раз дёрнулась и
замерла. Он хотел только перейти через дорогу, чтобы попасть из ресторана в ночной клуб,
где его уже ждали приятели, чтобы обмыть одно предстоящее дело, в успехе которого он
уже не сомневался. Труп профессора Иванова из искорёженной машины извлекли вовремя
подоспевшие спасатели.
***
Представитель Высшего разума, инопланетянин, имя которого столь сложно, что ни один
землянин никогда не способен будет его выговорить, уже пять тысяч лет обитал на планете
Земля в виде кирпича. За это время он успел побывать частью разных построек от самых
древних времён до современности. “Нет, не созрели они ещё, дети малые” - подумал
Кирпич и снова впал в анабиоз.
После случая с балконом дряхлый дом наконец расселили, обнесли деревянным забором и
снесли. Когда вывезли весь строительный мусор, на площадке почему-то остался один
кирпич, на который никто не обратил внимания. Скоро на этом месте построят новый,
современный дом с подземной автостоянкой и мансардой, а Кирпичу на ближайшие сто лет
найдётся пристанище…

Читайте на странице 234-237

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 85

Поэзия 10+

Владимир Боровиковский (1757 - 1825)
Портрет Елены Александровны Нарышкиной

Ярмарка
ритма и рифмы

86 Россия 03.2021 [email protected]

Метафора беды

*** ***
Какие времена тревожные, Чего хочу? Всего лишь быть,
Бессовестные времена! А слыть – не мой формат,
Разрывы дружб, надежды ложные, Сквозь зной и стужу тихо плыть
Война... Без курса, наугад.
Какие ожиданья зыбкие, Всё это, чтоб понять успеть,
Рассветов зябкие шумы… В чём сущий смысл пути:
Чья мы работа над ошибками? Себя в себе преодолеть,
Кто мы? Себя в себе найти.
Эфиры – мы не видим писем их! – Жить-поживать от «А» до «Ять»
Сигналы шлют со всех сторон, Без зла и похвальбы
Что в этом мире нет бессмысленных И душу гнутую спрямлять
Времён… Ударами судьбы.
Но, чтоб не мучиться вопросами, ***
Которых непонятен прок, Что выразить не вышло в слове,
Нам нужно лишь усвоить посланный Того не выразить ничем.
Урок. Уже в самой его основе –
Привыкшие судить по внешности, Лады и метрика систем,
К богам взывая и к судьбе, Наполненных единым соком,
Вдруг обнаружим мы погрешности Пропущенных сквозь жернова
В себе?.. Времён. И бредящий высоким
Вдруг мы в часы исповедальные Высокие берёт слова.
Найдём причину, не скорбя – И если вызрела в поэте
Лишь заглянув в глубины дальние Метафора его беды,
Себя?.. Ни в музыке уже, ни в цвете
У сказанного нет нужды.
Валерия
Салтанова

Баркарола
Сергей Владимирович Дорофеев

Читайте на странице 240-247

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 87

С привычной грустью...

Анатолий Беларусь Заполье
Павловский
С привычной грустью окна дома
Колыбельные песни твои, Беларусь, Глядят в зелёный огород.
Ветровые распевы и сказы И слышен вновь гусиный гомон
Ни себе, ни другим передать не берусь, У покосившихся ворот.
Сколько сердце запомнило сразу Приветливо раскрыл ресницы
От полей, что открыто глядят в небеса, Горбун-подсолнух у межи.
От криниц, где истлели осколки, И над полоскою пшеницы
И где память годам проглядела глаза, Мелькают молнией стрижи.
Не видать ли отца на проселке... А там, вдали, - полей разливы,
Где за краем села я взошел не спеша Луга малиновой поры.
На укатанный детством пригорок, Коней размётанные гривы
И до боли в груди встрепенулась душа, В зыбучем мареве жары...
Обманувшись надеждой на город. Я вырос здесь.
И где думают вольную думу боры, С хлебами вровень,
Где живица, как слезы, на соснах. С косою в крепнущей руке,
А дороги на пожнях - льняные ковры, На росах, что в июне пролил
Те, что выткала мама на кроснах... Рассвет в берёзовом колке.
И когда на просторах твоих, Беларусь, С рассветом я ходил по лесу,
Слышу новые сказы и песни, Срезая первые грибы
Отчего - как в бору - непонятная грусть Под корешки, не зная веса
И вздыхают поля и полесья? Неисповеданной судьбы.
И, как эхо лесное, за каждым стволом Мне здесь, за пазухой у стога,
Окликает родительский голос. В ночном увидеть довелось:
Только вместо отца у полей за столом - Своей короной многорогой
Светлорусый сутулится колос. Сбивал на небе звёзды лось.
И на гуслях под ветром играет трава,
И вокруг луговые березы
На листве повторяют родные слова,
Где уместны и радость, и слезы.

*     *     *

Все испытания случайные
И не случайные ведут,            
Возможно, в дали молочайные,       
Где лечат травами недуг.            
Туда, где многие желали 
Найти волшебное руно.
Но все надежды жерновами
Перемололо – не дано.
И бредит космосом наука,
Не изменив сей сущий мир. 
И, поминая день, старуха 
На травах цедит эликсир.

Читайте на странице 240-247

88 Россия 03.2021 [email protected]

Путями сердца своего...

*** ЗАБЛУДИВШИЙСЯ АНГЕЛ Андрей
Баранов
Путями сердца своего, путями сердца, Ровно в шесть, когда неторопливо
путями дольними бреду в кромешной мгле, заведут куранты свой рингтон,
и в самой дальней глубине закрыта дверца, из подъездов с точностью прилива
закрыта дверца в сокровенной глубине. выплывает офисный планктон.
Когда над городом вечернею порою Он плывёт привычными путями
повиснет в небе одинокая звезда, по Большой Никитской и Тверской,
тебе единственной всего себя открою, оглашая нервными гудками
но эту дверцу не открою никогда. воздух над усталою Москвой.
И полетят пленительные миги И не помня пожалеть о ком бы
от суеты и шума вдалеке, и куда девать свои часы,
и будем мы друг другу - точно книги он вползает в Метро-катакомбы
на позабытом протоязыке. с фанатичной стойкостью хамсы.
Путями сердца своего, путями сердца, В этом нескончаемом потоке,
путями дольними пришёл к тебе во мгле, чокнутом на власти и бабле,
и в самой тайной глубине открылась дверца, как тебе живётся, одинокий
открылась дверца в самой чистой глубине. ангел, заблудившийся во мгле?
Как в твоей аорте отдаётся
*** музыка небесных телеграмм?
Как тебе печалится, поётся,
Мы с тобой говорим, говорим, как тебе встаётся по утрам?
говорим обо всём, обо всём, С той поры, когда ты очутился
над вечерней столицей парим, в городе ночлежек и дворцов,
над затихшим Бульварным кольцом. как ты не повесился, не спился,
Среди первых весенних примет не взбесился как, в конце концов?
мы бредём по пустой мостовой. И пока не наступили сроки
Как я жил без тебя столько лет? на печальной, горестной земле,
Как жила столько лет не со мной? как тебя узнать мне, одинокий
Наша встреча похожа на взрыв, ангел, заблудившийся во мгле?
видно, кто-то в седой вышине
вдруг услышал наш тайный призыв
и тебе рассказал обо мне.
И вошёл я, седой пилигрим,
в твоё сердце из области снов.
Мы с тобой говорим, говорим
без ненужных истёршихся слов.

Читайте на странице 240-247

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 89

Зимние мотивы

*** ***

Л.О. Александр Сергеевич Пушкин – замечательный русский поэт
…И суета, и кутерьма, Из учебника по литературе
и – со времен царя Гороха –
на свете белом, как зима, По дороге на Черную речку
бывает холодно и плохо. начались Окаянные дни.
Ты знаешь эти холода; Не гаси поминальную свечку,
так не бери меня на пушку, заодно и меня помяни.
за те мгновения, когда От Воронежа до Магадана,
живу на полную катушку. дорогая Отчизна, пора
Когда из логова зимы помянуть Александра, Ивана,
сбежим, как маленькие дети, Михаила, Бориса, Петра…
любовь останется взаймы Мы хлебнули из пушкинской кружки
всему, живущему на свете. и до срока сошли в Интернет.
Александр Сергеевич Пушкин –
Валентин замечательный русский поэт.
Нервин
Письмо

…и куда исчезло письмо, оставленное им в утро дуэли?
П. В.

Боюсь не смерти, но – посмертной славы.
Какой уж там кладбищенский уют,
когда тебя – налево и направо –
цитируют и переиздают?
А было бы, воистину, гуманно,
когда бы на погосте, mon ami,
не суетились эти графоманы
и женщины с курчавыми детьми.
По-моему, в делах такого рода
не следует лукавить и, скорей,
хорошая дуэльная погода
способствует фантазии моей.
Поэзия не терпит заморочек
по части единения сердец:
найдется пара капитанских дочек,
Наталья Николавна, наконец.
А слава, мишура и остальное –
не стоило гусиного пера.
Et cetera.
Но самое смешное,
что хочется шампанского с утра!..

Зимний вечер в деревне Читайте на странице 240-247
Сергей Владимирович Дорофеев Россия 03.2021 [email protected]

90

В белой шляпе набекрень

В БЕЛОЙ ШЛЯПЕ НАБЕКРЕНЬ НАЧАЛО Виктор
Болгов
Я знаю – будет весенний день; Идёт колёсный пароход,
Такой чудесный, цветущий, тёплый… Трубит труба, звучит гармошка… Читайте на странице 240-247
И в шляпе белой, чуть набекрень, И вот он, берег: «Сбавить ход!».
Приду к тебе я доступной, доброй. Деревни крыши, куры, кошки…
Ты из больницы сбежишь в апрель… Мычат коровы… но причал –
Тебя я встречу с букетом лилий… Не означал ещё привала.
Закрой глаза. Чуть в капели трель… Там, где увал кряжистый встал –
И прошепчи лишь: «Ну, здравствуй, милый». Мы остановимся, ребята!
Я уже вижу, как мы идём: Построим город на века!
Бесстрашно в лужи, что перед нами. И вот дорога: кочки, корни…
Тебя несу я в уютный дом: Позади уже река.
Я в белой шляпе, а ты с цветами… В траве почти невидны кони!
В прекрасном завтра, прошу, поверь, - Дорога наша вглубь тайги…
Растают годы и расстоянья. Ну, что – вперёд, сибиряки?!
Несу я завтрак в твою постель.
А ты смеёшься: «Как в ресторане!» ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ НА ОКНЕ
Закрой глаза лишь – и всё прими.
Болезнь познаешь, как обойти. Красивая Вы, во всем блеске.
Увидишь – будет весенний день, - Здесь, возле окна, при луне.
Приду я в шляпе чуть набекрень. Где на расписной занавеске
Летучая мышь, как во сне.
ПРЕДЗИМЬЕ В серебряном свете мерцают
Все крыши домов, фонари...
Не стремлюсь к тебе навстречу. Но ужас в глазах не витает,
Не идёшь и ты ко мне. Хоть в руки тихонько бери.
Были утро, день и вечер, Ожившею брошью ли, веткой,
Ночь холодная в окне. Что ветер в окно нам принёс.
То ли пёс бездомный воет, Неведомой, тайной приметой,
То ли так душа болит... Не жизнь ли пойдёт под откос?..
Не идут навстречу двое. Летучая мышь не пугает
В ночь накопленных обид. Нас хохотом дикой совы.
Ты пройдёшь, как мне чужая. Она по ночам прилетает
Я пройду - тебе чужой. На стон человечьей любви.
Лишь в глаза метель шальная
Хлестанёт сухой крупой.
Ни тревоги, ни надежды
Малой вешкой на пути.
В ночь бреду я неутешно.
И во мглу уходишь ты.

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3 91

Молча тащится вьюга...

Татьяна *** ***
Джонстон
По сквозным коридорам. Беда – не зима. Об этом знаем только ты и я,
Где край неба обвит горделивым плющом, и звуки невесомы и неброски,
там шаманка-колдунья навеки нема как беглых лет прошедших отголоски
или просто не к месту молчит ни о чем. в иллюзиях иного бытия -
Ты себя узнаешь в скрипе лестничных жил, - непрошенных, непролитых. Канва
забывая названья последних дорог. шагов по заколдованному кругу.
И шатрами, как стражи, встают миражи Ладоней белизна. Песчинки бед,
там. Зияет квадратом остывший порог моих – чертой пронзительно-неломкой,
у тебя за спиной. Ни крыла, ни весла, историей смешной головоломки
чтобы вглубь опустить … или ввысь. В города твоих побед.
молча тащится вьюга, как память. Зима - Слагаемых, к ответу не причастных,
это все же реальность. В свои холода на все вопросы, вёсен ежечасных,
зябко кутаясь и на полеты запрет минутных дней –
объявляя, по свету бесшумно скользя … - их грезилось не мало и не много,
Вне сезона, срывая запретный билет, мне, там, у неостывшего порога
вне резона в себе заблудиться нельзя. любви моей.
Любви твоей – всесилья и бессилья,
обвенчанных распахнутые крылья
стремились жить.
И над дождями радуги качались,
и мы как в воскресенье возвращались
за миражи
со звуками и запахами мирта,
прелюдией божественного флирта
незримых сил,
несущих нас от бренного порога
в объятия отторгнутого бога
земных светил.

Читайте на странице 240-247 ***

В этой гулкой, слепой траектории дня
нет ответа и нет уже больше меня.
Возвращайся
в те другие, святые, далекие дни,
где мы были как реки и плыли огни маяков.
Не прощайся.
Просто в память открой потаённую дверцу,
ступи на порог нашей хижины.
Где-то
от венчальных, не пройденных нами дорог
там остались билеты.
Поищи по углам. Закури. Помолчи.
День и время запомни.
Как когда-то (когда, и не помню) ключи
положи мне под коврик.
И неслышно обратно шагни за порог,
не приемля утрату.
И в случайном, нездешнем такси
вновь туда полети,
где опять зажигает огни кареглазая полночь, и где
я спускаюсь по трапу.

92 Россия 03.2021 [email protected]

Внутри тебя есть всё...

Не выходи из дома Дороги

Не выходи из дома. Не читай. Дождливый август шестьдесят второго.
Ни с кем не говори по телефону. В вагоне тряском сумрачно и тесно.
Внутри тебя есть все: и ад, и рай, Смятенный Бродский едет в Комарово
И статуя Свободы, и Сорбонна, К одной известной русской поэтессе.
И море, наглотавшееся рыб, Тревожный взгляд блуждает по облогам,
И небо, напитавшееся птицей, Мелькает над поверхностью тетради
И лес, где от жары стремится гриб Графитный карандаш. Еще немного
Маркизой лап еловых принакрыться, И он напишет на бумажной глади:
И тысяча картин - твоих картин! - «Мои слова, я думаю, умрут...»
Что ты не написал и не напишешь, Бегут минуты, поезда бегут.
Пока ты сам себя на карантин Начало двадцать первого столетья.
Не сможешь посадить. Ты много дышишь, Я на год старше, чем тогда Иосиф.
Ты многое вобрал в себя извне - Гул электрички. Через две на третьей
Чужого, инородного, пустого. Мне выходить, а дальше - брат подбросит.
Не выходи из дома. В тишине - Я «Римские элегии» читаю,
Лишь в ней одной - твое бесценно слово. Вложив билетик меж страниц потертых,
Закрой глаза и слушай тишину: И не смотрю, как мимо пролетают
В ней больше звука, чем в концертном зале. Мосты, развязки и аэропорты.
Закат. Стекает капля по окну. Вернусь ли я сюда? Не знаю даже...
Часы твои натикались и встали. Бегут года, меняются пейзажи.
Усни - и в сон придет Чеширский кот, Закрыв глаза, я новый город вижу,
На грудь положит лапу невесомо... Стекло и сталь сплетающий в высотки.
Мир, как соседский мальчик - подождет. Сквозь этот город монорельсы движут
Побудь с собой. Не выходи из дома. Людей в костюмах - социума соки.
И в отблеске защитного экрана
Мне чудится знакомый женский профиль: Вера
Густая челка, нос с горбинкой... Анна? Бутко
Она кивает мне, пригубив кофе.
Я просыпаюсь. Станция «Пороги».
Бегут века, уходят вдаль дороги.

В тени канала. Венеция Читайте на странице 240-247
Сергей Владимирович Дорофеев
93
Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3

И небо нестерпимо синее...

Дмитрий *** Судьба
Тарасенко
Растений парковых цветение – Преступник я, что выдержал и смог
Пора веселая, весенняя, Преодолеть влеченье огневое,
В цвету каштан, гранат, глициния, Перечеркнуть свою – из всех дорог,
И небо нестерпимо синее. Не сердцем выбрав и не головою,
Свалить бы груз проклятых лет, Свой праздник разбросать по городам,
Вернуться в собственный расцвет! Чужим благословеньем согреваясь,
О нем, далеком, думать хочется, Печальный обновляя счет годам,
А не о том, что лето кончится, Перешивать и красить Алый Парус.
Что небо тучами затянется, В призывный бриз нехоженых морей,
Начнут деревья ветру кланяться, Бросая весла, я врывался смело.
Что зябко в лучшем из миров Салют весенней смелости моей
С приходом северных ветров. И сердцу, что в те годы не болело!
Но мушмула листву не сбросила Листнуть бы жизнь обратно, как страницу…
И вспыхнула цветами осенью. Хотя, боюсь, ошибка повторится. 
Зацвел миндаль в февральском холоде,
Форзиция под снегом – в золоте... Художнице Майе
Весной бы знать, как будешь рад
Вдохнуть забытый аромат! На рассвете в Новом Свете,
Там, где люди снова дети,
*** Сны досматривает Майя,
Грустно думая: «Одна я…»
Как мечтаний безгрешных развязка, Желтый диск над Меганомом
Осеняя мирские дела, Встретит взглядом полусонным,
Наша ранневесенняя сказка За этюдник – и на берег,
В беспощадную осень вошла. Не желая знать Америк:
Отпугнуть ее не испугались, Лучше места в мире нет,
Буду петь, нашей смелости рад, Чем поселок Новый Свет!
Вновь цветет она, миру на зависть, Летом что для счастья надо?
Дарит праздничных вин аромат! Рощи, гроты, водопады,
Пусть опали мечты листопадом, Бухты с яхтами, дельфины,
Как тускнеет старинная медь. Скалы, пляжи, погреб винный…
Нам и грустно, и празднично рядом Съехать в «Ад», подняться в «Рай» —
В наше детство, прищурясь, глядеть, Все доступно, выбирай!
Хохотать под гуденье машины, А кому-то снится Майя,
Вспоминать и вздыхать о весне, Сон спокойный отнимая…
Невысокие наши вершины,
Покорять, как когда-то во сне... Читайте на странице 240-247
Забывать про уют наших комнат, Россия 03.2021 [email protected]
Про обратный на поезд билет,
И стараться ни разу не вспомнить,
Сколько фатум намерял нам лет.

94

Пить, хмелея, сок берёз...

Синий трамвайчик Умереть под пенье птицы... Владимир
Сергей Владимирович Дорофеев Тарасенко
Памяти Н.К.
Таксист
Умереть под пенье птицы,
Не в Афгане и не с фрицем, Забредя в лесную глушь,
Войнами не опален, Всё же лучше, чем в больнице,
Мне от ближних бы отбиться, И просторнее для душ.
Я ведь не Наполеон. Здесь надышишься озоном,
На охоте в куропатку Обнимая ствол сосны,
Целился - и то, с трудом. Чтобы в логове зеленом
Для стишков хочу тетрадку Спать, забыв земные сны!
Да жену, да мирный дом… На рассвете умываться
Но в такси работать надо, Под журчанье родника,
Каждый день воюем тут. Глядя в море, улыбаться,
Дурочка, деньгам ты рада? Что живой еще пока...
От моей работы мрут! И в цветах, под небом белым,
Мне бы запах сена стога, Дивной крымскою весной,
Пить, хмелея, сок берез… Попрощаться с бренным телом,
Опротивела дорога, Ведь теперь ты – дух лесной.
Кто б меня куда увез!
***
Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3
Незнакомка из Ростова,
На знакомства скор и лих,
Ради взгляда непростого
Посвящу тебе я стих.
Погрузилась Ялта в зиму,
Ветер северный нажал
И напомнил, что из Крыма
Я давно не выезжал.
Всё здесь: лес, пещеры, пляжи,
Винподвалы для царей,
Кедры, камбалы и даже...
Словом, отвечай скорей!
Незнакомка из Ростова,
Напиши мне на «ВК»,
Только никому ни слова!
Стих мой – тайна на века.

Читайте на странице 240-247

95

Август погибает на глазах

КАЛЕНДАРИК КОРЗИНА

Не стоит брать с погоста ничего - Ночь собирает фонари
Ни камня, ни монеты, ни словечка. В промокшие корзины веток,
Пьёт отходную уходящий год, Там обо мне судачат те, кто
Ему глоток до шага в бесконечность. Живёт и греется внутри.
Здесь дни ныряют в старый календарь Им гнёзда жёлтые плести
И лепятся друг к другу, как сестрицы, И выметать дорожки светом,
Лохматый лай кидается, как встарь, Напоминая мне при этом
На спицы древне-римской колесницы. Как должен я себя вести.
Кантаты гор каскадами близки, Но я не слышу их призывы,
Шиповник гол и мхом душа согрета, Я спотыкаюсь, я промок,
Календаря опавшие листки Мне, право дело, невдомёк -
Играют в салки канувшего лета. Кто там живёт, на дне корзины.

Владимир
Комогорцев

УСТАВШИЕ Лето в деревне
Сергей Владимирович Дорофеев
Как разглядеть твои черты,
Сквозь ночи стёртую монету? АВГУСТ
Попутчица, скажи, кто ты?
Я - Тьма, уставшая быть Светом. Август погибает на глазах
А кто там ночью, у костра, В старческих синеющих прожилках,
Ныл про судьбу, кляня дорогу? Что же, от души, дружок, пожил ты,
Ах это... - младшая сестра, И растратил всё, увы и ах.
Уставшая быть Верой - Безнадёга. Август просто стал воспоминаньем,
А что за старая карга, Запрокинул голову и лёг
Плетётся следом за тобою? Среди гор, ложбинок и дорог
То - Ненависть, не угадал? И налил студёного вина мне.
А ведь она была твоей Любовью. Мы, вдвоём, прикрылись полумглой
И молчим - настолько мир прозрачен,
Читайте на странице 240-247 Оба понимаем, что иначе
В этой жизни быть и не могло.
96
Россия 03.2021 [email protected]

Сергей Дорофеев

Живописью я начал заниматься с тех пор, как научился стоять в детской кроватке. Мама рассказывала мне, что она при-
калывала кнопками лист бумаги на стену, чтобы я ее не пачкал. Такими вот незамысловатыми были первые мои холсты.
На них я в основном рисовал маленьких человечков в духе «точка, точка, запятая - вышла рожица кривая». Правда, на
этом мои пробы кисти в области портрета закончились, и я обратился к другим жанрам живописи.
Всерьез взявшись за кисти 35 лет тому назад , я никогда не бросал моего любимого занятия, ставшим для меня делом
жизни, и продолжаю писать по сей день. Многие мои картины находятся в частных российских и зарубежных коллекциях.
В работе я отдаю предпочтение масляным краскам, но и акварель люблю. Пишу в различных стилях, жанрах и направле-
ниях. Мне близки темы русской природы, размеренный уклад тихих улочек старинных городов, мощь морских просторов и
спокойные натюрморты из нашей повседневной жизни. Каждую картину я стараюсь наполнить настроением, жизнью. . .
Мне нравится вписывать свои работы в интерьеры, тем самым наполняя красками пространство. Будь то жилой дом,
или офис – я с удовольствием напишу картину для украшения помещения и создания в нем настроения.
В 2005 году я окончил с отличием Академическую школу дизайна (профессия: дизайнер интерьера), после чего круг моих
интересов значительно расширился. Мне всегда интересно начинать какое-нибудь новое дело, связанное с живописью,
дизайном, архитектурой. И начинать его по принципу: « Боишься - не делай; делаешь - не бойся.» А уверенность в успехе
любого начинания, помноженная на опыт и любовь к своему делу, всегда приводит к хорошим результатам.

P.S. И еще немного о моей работе. Тихая пристань
С 1990 года я принимаю участие в выставках Сергей Владимирович Дорофеев
по России и за рубежом. Не останавливаюсь
на достигнутом, впереди еще предстоит 97
реализация огромного количества планов и
задумок.
Выставки, в которых я принимал участие:
1992г. - «История Петрофлота» во Франции
1995г. - «Русский пейзаж» в Японии и Герма-
нии
2007г. - выставка живописи в Центральном
Доме Художника в г.Москве
2015г. (23-25 октября) - осенний художествен-
ный салон ART-SHOPPING в Париже (Лувр)
Член Творческого Союза Художников России
Член Российской Ассоциации художников-
маринистов

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3

Зимушка-зима
Сергей Владимирович Дорофеев

Венецианские фантазии
Сергей Владимирович Дорофеев

Глубинка
Сергей Владимирович Дорофеев

Уж небо осенью дышало Россия 03.2021 [email protected]
Сергей Владимирович Дорофеев

98

Краски заката
Сергей Владимирович Дорофеев

На гребне волны
Сергей Владимирович Дорофеев

Месть ”Рафаилу” (Линейный корабль
”Императрица Мария” атакует фрегат
”Фазли-Аллах” в Синопской битве)
Сергей Владимирович Дорофеев

На вечернем рейде 99
Сергей Владимирович Дорофеев

Литературный альманах ГРАЖДАНИНЪ №3

Карл Брюллов (1799 - 1852)
Портрет графини Юлии Павловны Самойловой, удаляю-
щейся с бала с приёмной дочерью Амацилией Паччини

Капля
камень точит

100 Россия 03.2021 [email protected]