Бродяги Внеземелья

Литературный альманах «Бродяги Внеземелья» Составитель Аролович Владимир Низкий поклон литераторам (большинство – мои друзья), приславшим свои частицы сердца и творчества Редактура и корректура авторов Материалы напечатаны без изменений Обложка Тарантинова Юлия © Все права принадлежат авторам © Художник Леонид Обольский https://artnow.ru/en/artist-Obolsky-leonid-5816.html Аролович Владимир E-mail: [email protected] Вневедомье Январь, 2024

3 Оглавление Знаковская Любовь Финкель Леонид Обольский Леонид Черкашина Елена Старчевская Марина Босина Евгения Кристина Наталья Бронштейн Виталий Явчуновская Ирина Рай Лора Корабликов-Коварский Сергей Тепловолская Ася Нузброх Леонид Любарская Ольга Левинтас Владимир Сапир Ирина Шиллер Лариса Вайман Зиновий Чечельницкая Паулина Текс Елена Зусман Анатолий Клёнова Людмила Ландбург Михаил Фогель Лидия Пастернак Елена Хазан Любовь Козаченко Николай Рехтер Вера Рехтер Юрий Симкина Марина Цейтлин Борис Голлинии Валерий Фателевич Марина Аролович Владимир 4 7 12 13 16 19 22 26 30 33 37 40 45 49 57 61 64 67 75 79 82 88 91 94 97 102 120 123 126 130 133 136 140 143

4 Знаковская Любовь (1937 – 2023) Родом из Олевска (Украинское Полесье). Училась и преподавала русскую словесность, историю и мировую художественную культуру в Днепропетровской области и в Крыму. В Израиле – с 1997 года. Автор полутора деcятка книг, изданных в Крыму, в Москве, Тель-Авиве, Иерусалиме и Хайфе. Член Союза писателей Израиля и Международного союза журналистов и литераторов. Публикуется в журналах и альманахах Украины, России, Израиля, Германии и США. Создатель литературного объединения «Волны Кинерета» в Тверии. Составитель и главный редактор альманаха «Тивериада». Лауреат премии им. Давида Самойлова за «Книга сонетов» (2017). ПИСЬМА БЕЗ ПРАВА ПЕРЕСЫЛКИ (сонеты) ОСИП – НАДЕЖДЕ Я брёл по городу дворцов и площадей. Был голоден и сир – вчерашний узник. Я всё искал, но не нашёл людей, Кем был бы обогрет, кем был бы узнан. Как прежде, силуэт мой на воде Канала близ Фонтанки был негрузен. Трамвай, ведомый парой лошадей, Так походил на Робинзона Крузо. Он тоже брёл, как я, в тоске и думе, Но в страхе линии не покидал... А я на стукачей и на кидал Плевал. Я звал тебя, любимая, в безумье... Свою тоску оправил в мадригал. Держу пари, что я ещё не умер. НАДЕЖДА – ОСИПУ Мне, женщине, рождённой быть орлицей И выбравшей в со-путники орла, В чужие перья незачем рядиться: Природа мне своё подобрала. И в час, когда властитель смуглолицый, Кремлёвский горец, красный Тамерлан, Преуспевал в деяниях убийцы, Поэзия орла не умерла.

5 Ни гайдамаков плеть, ни шомпола Петлюры, Ни долгий и мучительный ГУЛАГ, Ни бедный холмик где-то близ Амура Не стёрли строчек моего орла! Держу пари, что ты ещё не умер! Держу пари, что я не умерла! Ну, хватит токовать тетеревами И слышать только собственное слово! Мы в звёздный час такое вытворяли, Что этой метки не достигнуть снова… А нынче ссориться обидно с вами И маяться, живя под общим кровом, Но размышления о том, права ли, Приберегу для случая иного… Жаль, молодость теперь во сны приходит, И руки вновь, как веточки, упруги. И мы, как прежде, влюблены друг в друга, Стирая возраст и сметая годы! А сновидений ярких эпизоды Нам продлевают жизнь, летя по кругу. В ЗАЗЕРКАЛЬЕ А юность осталась Вдали, в Зазеркалье, Где всё нам прощалось – Обиды и шалость; Где терпким игристым В прозрачном бокале Капели монисто, Сверкая, стекало; Где волосы, Тёмного шёлка нежнее, Сбегали к ключицам Вдоль тоненькой шеи; Где острые локти, Коленки и плечи Остались в моём Зазеркалье навечно.

6 Ты ушёл. Ребро твоё осталось Женщиной в летах и с сединой, Что глядится в зеркало устало, Привыкая жить совсем одной. Я не знаю, иль возможно это – Продолжать беседу за двоих, Чтоб на грани морока и света Прозвучал новорождённый стих. Помнишь ли лазоревое утро?.. Пруд. Рыбалка. Между тем – ей-ей! – Рёбрышко с оттенком перламутра Стало телом женщины твоей. Ну, а в полночь меж вчера и завтра Замерло дыханье под луной. Ты ушёл. Ребро же, вероятно, Стало болью женщины седой. ЭПИЛОГ В небесах голубыми Кружат ангелов стаи… Улетай к ним, любимый! Я тебя отпускаю. Я тебя отпускаю, Улетай, мой крылатый, По-над Крымом, где скалы, Где белёные хаты… Над ставками в Трёхпрудном, Над Кинеретом – птицей… Ах, как больно, как трудно!.. Всё же надо проститься. Ты в своём поднебесье – Я к земле приникаю… Ты – мой стих, моя песня – Я тебя отпускаю…

7 Финкель Леонид Наумович – автор более трех десятков книг, большинство из которых изданы в Израиле. До 2023 года – многолетний председатель Союза русскоязычных писателей Израиля, в настоящее время – его почетный председатель. Учился в Московском литературном институте им. А.М. Горького и во Львовском Политехническом институте, в Израиле – с 1992 года. Создал единственный в Израиле музей «Евгения Онегина» Пушкина (город Ашкелон), автор и исполнитель собственных текстов на сценах трёх десятков ежегодных «Пушкинских вечеров в Израиле», был главным редактором альманаха «Юг» (Ашкелон) и всеизраильского литературного журнала «Бульвар Ротшильда», инициатор многих книжных изданий «Библиотеки Союза русскоязычных писателей Израиля», установки в Ашкелоне Памятного камня Михоэлсу, Зускину, Московскому еврейскому театру. ПИСЬМО ВНУКУ Томеру Ты только что закончил рисовать, уронил карандаш, поднял над рисунком руку и растопырил пальцы, точно его охраняешь. Ладошка маленькая – не шире тополиного листа. А под ладонью что-то волнистое, живое. Холмы? Волны? Впрочем, тебе ещё невдомёк, что эти холмы или волны, и облако, и гора, и стадо овец – узнаваемые образы мира, как в ударе колокола можно расслышать любой голос. Пройдёт немало времени, и ты задумаешься о чувствах, что испытывали люди до тебя. Узнаешь, что и они, как ты, удивлялись, радовались, любили. Потом умерли, и ты задашься вопросом: куда же ушло все это богатство чувств?.. Там, в Союзе, я оставил бы тебе в наследство роскошную квартиру, библиотеку, каких мало. Здесь, на Святой Земле, ничего этого уже не добуду – не тот возраст, если б и возмечталось, так нет разбега. Мне надо самому во всём разобраться, но чтобы разобраться самому, надо думать сообща… Каким ты будешь, мой внук? Бойким и энергичным, как твоя мама, вечным отличником, работягой, как твой отец? Иногда мне кажется, что ты будешь в бабку, та и бойкая, и энергичная, и вечная отличница и труженица, на таких стоял и стоит еврейский мир. Дай-то, как говорится, Бог, чтобы в бабку. Но и хлопот при таком характере не оберёшься: всё непременно в срок, всё по самому высшему разряду, впрочем, это будет потом… В самом деле, а что будет потом? Начнёшь выбирать профессию, знай: многие поколения в твоём роду были музыкантами. Давным-давно начинал праотец нашего рода Мендель. Это от его скрипки сходили с ума женщины и делались бунтовщиками мужчины. А дальше – сколько консерваторий закончили, сколько музыки написали и сыграли! В семье хранилась дирижёрская палочка, передавалась от отца к сыну… На мне всё и оборвалось…

8 Мы с мамой уходили из горевшей со всех сторон Полтавы, которую подожгли не то свои, не то чужие, теперь уже не разобраться. У матери хватило мужества и здравого смысла не верить дядюшке, который утверждал, что помнит немцев по первой мировой войне 1914 года – интеллигентнейшие были люди! Дядюшка жил в Киеве, там и застал его приказ явиться на угол Мельникова и Дохтуровской (недалеко от кладбища), откуда, как известно, началась дорога в Бабий Яр. Дядюшка же, читая приказ, смекнул, что те интеллигентные немцы в Киев не пожаловали, а пришли какие-то другие, которым ни до Гёте, ни до Бетховена нет дела (тут дядюшка ошибся – многие из убийц обожали и Гёте, и Бетховена, и Вагнера – я не знаю, сколько масок надо надеть искусству, чтоб не ощутить этой пощёчины). Родственник на перекрёсток означенных улиц не явился, но перехитрить коменданта города не удалось. Дядюшку повесили на балконе собственной квартиры. Прямо на Крещатике. Как нашли? А дворник присмотрел их старый кожаный диван. Когда уже после войны мы возвратились в Полтаву и зашли к своим соседям, те вздохнули: другим везёт… владельцы вещичек сдохли или их пристрелили, а эти вот явились… В общем, бежали мы из Полтавы, слава Богу, живы, а дирижёрскую палочку прихватить не успели. И соседи о палочке ничего не знали. Кто взял буфет, кровати, патефон – всё помнили, а вот про палочку не знали, всё натурально, зачем им эта палочка, они без сантиментов. А потом стало не до музыки. Отец с войны не вернулся, даже могила его затерялась в смоленских лесах. Мама едва сводила концы с концами. Вот только, когда кто-нибудь играет на скрипке – чувствую на глазах слёзы. Представляешь, даже когда весёлая музыка – всё равно слёзы. Так что сам решай – быть тебе музыкантом или нет. Сейчас музыкантов в Израиле – пруд пруди. Говорят, кто сошёл с трапа самолёта без скрипки, тот наверняка пианист. Убеждён – скоро будет иначе, потому что когда музыкант подметает улицы – музыка ещё беззащитнее, чем музыкант. Потому что золото можно делать только из золота. Ты понимаешь, что я имею в виду будущее. Ну вот, приобретёшь профессию, найдешь друга, встретишь женщину. Впрочем, здесь всё будет непросто, в особенности, если характер окажется действительно бабушкин – будешь играть не часами – сутками, проклянёшь всё на свете. Женщины – тоже не подарок, одна, другая изменит, потом друг предаст. И ты уже готов приставить к виску штуковину, которая в Израиле продаётся даже невменяемым. Вот не так давно молодой человек натворил дел, перестрелял всех подряд, стали проверять – душевнобольной… Тогда и вспомни совет деда: самая прелестная в мире женщина, самый большой друг – это только микроскопические песчинки в сравнении с огромной радостью жизни, хотя и без женщины, и без друга радость, разумеется, будет значительно меньшей. И все-таки… Сколько всего у тебя будет! Ну, во-первых, страна. Плохая или хорошая, с левым правительством или правым, с автобусами, которые ходят в шабат или нет, с собственными ворами и проститутками, о которых мечтал Бен-Гурион (чтоб быть похожим на другие государства), но своя собственная держава. Упаси Бог покинуть её, как покинули когда-то наши предки. Если б они защищали её с таким рвением, какое последующие поколения потратят на возвращение, её никогда бы не отняли.

9 Трудно даже представить, что значит своя страна! Не могу и я о том сказать, потому что не выпил её ещё не только сполна, но, можно сказать, даже не пригубил. Конечно, и в других землях жили евреи, как жили наши предки на Украине. И небо там синее вовсе не от синяков, а потому что просто синее. Но дышать там можно было, только непрерывно крича: «Ура!». А это утомительно, да и на оптимиста нельзя выучиться, им надо родиться. В сущности, Израиль – это воскрешение действительности, которая была до нас… И если у тебя есть воображение – оно у тебя есть наверняка – ты услышишь, как играет на арфе царь Давид, как Шломо шепчет слова «Коэлет», как стонет связанный Шимшон… На этой земле у меня устойчивое ощущение полёта. Как в сновидении, всё является разом и откуда-то… И эта удивительная новизна рождения! Представляешь, родился стариком, а умирать буду, это уж точно, ребёнком. И по земле хожу, как по небу, и парю головой над бездной неба… Только сейчас я понимаю, что жить на Святой Земле – духовное сверхусилие, насколько же это лучше духовной рассредоточенности, когда достаются только крохи. И ещё, внук мой, есть у тебя свой язык. И тут я тоже не могу тебе сказать, что это значит, хотя с ивритом у меня никаких проблем. С моим ивритом проблемы у всех других израильтян. Чужой язык – это почти всегда чужой ум. Язык – родимое пятно души. Язык пророков даётся во спасение. Один такой в мире! Быть тебе верующим человеком? Это выбирать тебе самому. Мы с твоей бабушкой уезжали из богооставленной страны. Бог ушёл из неё, потому что оказался ненужным: он мешал творить насилие, ставить эксперименты, не задумываясь о праве на них. Не могу забыть, как в пятидесятые годы прошлого века в Черновцах взрывали знаменитую синагогу «Темпль». Нам, школьникам, приказали выйти на улицу. Потом раздался взрыв. Задребезжали стёкла в окнах. Где-то и вылетели. А «Темпль» устояла. И тогда одну из самых красивых в Европе синагог перестроили в кинотеатр «Жовтень», который люди тут же окрестили «киногогой». И никто не защитил синагогу, потому что то был естественный для страны акт разрушения. Мы оказались неверующими, потому что выросли в неверующей стране. Неверующие и теперь. Не потому, что не желаем, скорее не готовы поверить… А вера делает человека не только совестливым. Вера делает человека ещё и молодым. Остался же молодым наш праотец Авраам, и была в свои девяносто лет молода Сарра, чтобы родить ребёнка. И что ещё пуще – желать его… Ах, как часто мы были ворчунами: – Ну и жизнь! Перевернул бы её кто-нибудь вверх дном! Прошу тебя, не верь тем, кто так говорит. И упаси тебя Бог что-нибудь переворачивать. И никогда, ты слышишь, никогда не делай революций. Потому что сделать революцию – значит сдвинуть огромный камень, который полетит в пропасть, всё руша, всё сметая на своём пути, вызывая обвал за обвалом. Что в сравнении с этим обвалом измена женщины или друга, тем более, что женщин в этом мире куда больше, чем нужно для одной жизни. Да, в сущности, и нужна только одна, которая перетерпит все твои глупости и бредни, как терпела их твоя бабушка, когда у деда вызревала страстная любовь ко всему миру. И уж вовсе безудержная – к книгам, которых не было разве что под кроватью.

10 Всё ничто по сравнению с обвалом огромного камня, который, как оказалось, остановить невозможно, только и дождаться, пока он достигнет дна пропасти. Если тебе уже захочется какой-нибудь новой, неслыханной свободы – надень-ка ты на ночь фригийский колпак. И всё. И перетерпи. Только не делай никаких революций. Бог с ними… Вот, кажется, и всё. Тем более, что наверняка найдутся люди и даже кто-нибудь из родственников, кто скажет, что всё-таки было бы лучше, если бы я оставил тебе дом, самолёт, или на худой конец яхту. Да я и сам так думаю, тем более, что это куда надёжнее предостережёт тебя от революций, нежели абстрактные советы. Но я же предупредил: на всю эту роскошь у меня нет разбега. Так что передаю только свои суетные мысли, то, что нажил. Как видишь, немного. Совсем недостаточно, чтобы ты пришёл на нашу с бабушкой могилу, хотя, если честно признаться, нам очень того хочется. Приди и положи камень. Он, этот камень, из тех, что наши предки столько раз разбрасывали и собирали, сыграл не последнюю роль и в нашей жизни. Так что приходи, как приходил к нам в детстве. Приходил, очаровывал, и наступало счастье. Постскриптум тридцать лет спустя Позавчера внук мой Томер пришёл с войны. Спрашиваю: – Как там было, Томер? – Без подробностей, – отвечает коротко. Он и раньше был сдержанным, рассудительным, как и подобает спортсмену-шахматисту. В девять лет, между прочим, стал чемпионом Израиля. Ах, как мы, чьих предков занесла еврейская судьба в отнюдь не благословенные для нас края, как мы, найдя настоящую родину, мечтали, что ужасы Холокоста, ужасы Бабьего Яра никогда не войдут в жизнь наших потомков! Но случилось 7 октября… И вот что я сегодня думаю, Томер. Успешный программист, ты, как и все мужчины-резервисты ЦАХАЛа, по первому зову закрыл свой компьютер, надел военную форму и отправился туда, где всё решают смелость и мужество. Ты поступил как должно и достойно. Я горжусь своим внуком. И вспомнилось, как тридцать лет тому назад писал тебе письмо, что-то вроде завещания счастливого дедушки, подержавшего на руках внука-первенца и от радости немного повредившегося умом. Вспомнил, как это письмо стало победителем литературного конкурса. Его объявила одна уважаемая организация (не стану называть её, потому что она существует по сей день, и кто-нибудь обязательно решит, что я делаю ей рекламу). И вот эта организация одарила меня первой премией за победу в конкурсе и выдала целых пятьсот шекелей! Не знаю, можешь ли ты вполне оценить, что значили для меня, нового репатрианта, ещё только на ощупь искавшего свой путь в Земле Обетованной, и эта победа, и эти деньги (тогда, между прочим, нынешние такие же не чета тогдашним). О, это был нее иначе, как знак небес! Значит, все пойдет хорошо и мои рукописи, которые до репатриации ни одно государственное издательство (а других там не было) не бралось издавать из-за еврейской тематики, обретут, наконец, своего читателя… Теперь, когда все сбылось и когда

11 меня спрашивают, доволен ли я, издававший каждый год по книге, отвечаю: нет, не доволен, потому что написал на одну книгу больше, чем надо… Ну, я так думаю. А какое веселье поднялось тогда в нашем доме! И даже ты, не понимая, конечно, в чем дело, поддался всеобщему настроению и звонко захохотал, обнажив свои только-только выросшие беленькие зубки. К слову, Томер, позже я случайно узнал, что подобный литературный конкурс та же весьма уважаемая организация объявила и в Англии, но там обладатель первого места получил двадцать пять тысяч фунтов стерлингов. Не правда ли, смешно? А я свои пятьсот шекелей решил не тратить – на счастье! Положил их на счет в той самой организации до достижения тобой тридцатилетнего возраста. Недавно узнал: на первоначальный капитал накапали огромные проценты и теперь тебе достанется от дедушки аж тысяча пятьсот шекелей! Улыбнись, засмейся, Томер, так же от души, как ты смеялся тридцать лет назад... Ладно, не сегодня, сегодня не время, а после войны, когда вернётся тихая, полная мудрого смысла жизнь. Мы обязательно посмеёмся, Томер! Вчера к нам заглянули давние знакомые, их сын тоже на днях вернулся оттуда. Говорят, парня не узнать – перестал улыбаться и каждое утро, едва отведёт детей в школу, мчится в военный госпиталь, проведывать раненых товарищей… Никак не отпускает вопрос: как вообще могло случиться 7 октября? Может быть, Томер, когда-нибудь мы получим ответ. А пока на ум приходит притча о раввине, который в проливной дождь шел в синагогу с зонтиком под мышкой. Сосед спросил: «Почему бы вам не укрыться под зонтиком, рав? Вон вы как промокли!» Рав приостановился и ответил: «Я бы рад укрыться под зонтиком, только он дырявый» Сосед удивился еще больше: «Зачем же вы его взяли с собой?» Рав ответил: «Откуда я мог знать, что будет дождь»… Вот так и мы – откуда мы могли знать?.. Худ. Леонид Обольский «Водопад». Масло

12 Леонид Обольский – художник и эссеист из Ленинграда. Живёт в г. Нетания. Персональные выставки: 1988 –Центральная городская библиотека им.Маяковского, Ленинград 1989 – Театр им.Ленсовета, Ленинград 1989 – Союз художников, Ленинград 1993 – Галерея «Эксодус», Иерусалим 1993 – Городская галерея, Натания 1997 – Общинный Еврейский Центр, Монреаль 2000 – Галерея «Тевель», Монреаль 2005 – Участие во всемирной выставке «Арт Экспо», Нью Йорк 2007 – Арт галерея «Пнина»,Раанана 2007 – «Арт Экспо», Нью-Йорк 2008 – Галерея «Пнина», Тель Авив 2009 – «Арт Экспо», Нью Йорк 2012 – Галерея «Пнина», Тель Авив 2017 – «Монтефиори Арт Галерея», Тель Авив Худ. Леонид Обольский «Непогода – прочь!». Масло

13 Черкашина Елена родилась в Краснодарском крае, в Адыгее. В юности занималась альпинизмом, водила группы по Северному Кавказу. После учёбы в педагогическом институте преподавала русский язык и литературу, затем работала редактором в небольшой телевизионной компании. Сотрудничала с газетами и журналами. Переехала в Израиль в 1999 году, живёт в Тверии. Вышли в свет сборники рассказов «Молитвы человеческие», «Сказки странствий», «История невыдуманных слов», «История Грея» «Семейные хроники» и роман «Жизнь на гранях миров». ЯБЛОКИ ДЛЯ МАМЫ – Ну что же вы! Как же можно?! – она возмущалась, потому что какой-то увалень, выходя из автобуса, толкнул её плечом, задел сумку, и яблоки посыпались в снег. Яблоки были не для себя: для мамы, которая вот там, в пятиэтажной больнице, проходила реабилитационный курс после операции. Долечивалась, говоря по-простому. Толь-ко какое ж лечение без фруктов? Увалень благополучно скрылся, а она, ползая в снегу, продолжала ругаться. И – удивлялась: «зачем я так?» И понимала: потому что для мамы, не для себя. Чья-то рука протянулась и подала ей два блестящих плода. Взглянула: узкое лицо, оч-ки в тёмной оправе. А за очками – глаза, и такие, что ей сразу стало стыдно и за своё бес-покойство, и за ругань, и за то, что лазает коленками в снегу. – Это не для меня, – тихо сказала, будто извиняясь, – для мамы. Он понял. Подал ей последнее круглое яблоко, помог подняться. Смотрел вниматель-но, с какой-то скрытой лаской. Ей сразу стало теплее. – А где ваша мама? – спросил. Она махнула рукой в сторону высокого здания: – В больнице. – Что ж, идёмте, мне тоже туда. Шли, и она, немного смущаясь, рассказывала и про операцию, и про маму, и даже про то, как смешно возмущалась, когда увалень толкнул её локтем. Он слушал, улыбался, прятал от ветра интеллигентное лицо. Он нравился ей. Но почему-то, когда подошли к больнице, вдруг резко спросил: – А кто оперировал? – Хирург Александров. – Вы с ним знакомы? – прищурился он. – Нет, мне сказали, он занят. Но говорят, что молодой и очень способный. Он глянул в сторону с лёгкой насмешкой и тихо протянул: – Способный… Они попрощались. Ей хотелось дать ему яблоко, но постеснялась. А потом, ведь это для мамы…

14 Она сидела в палате, рядом с больной, когда в палату вбежала сестра: – Обход! Обход! – Мне уйти? – поднялась. – Что уж, сидите. Сам Александров идёт! Она присмирела, сдвинула в сторону стул: не мешать. И устремила глаза на дверь. Он вошёл первым – высокий, стройный, и она задохнулась: узкое лицо, глаза за очками в тёмной оправе. Так вот ты какой, Александров! А врач, не глядя на больных, остановился перед ней. Девушка привстала: – Спасибо, что помогли мне сегодня утром. И не знала, что ещё сказать. Свита растворилась, поняв всё очень правильно, все вышли, оставив раскрытой дверь. А он, сам немного смущаясь, стоял и смотрел своим тёплым, внимательным взглядом. – Простите, у меня действительно не было времени, – тихо сказал, – на операции хватает, а чтобы встретиться с родными – не всегда. – Ничего, – смутилась она, – не страшно. Он помедлил немного, а затем, запустив руку в карман халата, достал большой апельсин: – Это для вашей мамы. Уже который год они, празднуя годовщину свадьбы, ставят на стол корзину с красны-ми яблоками и яркий апельсин… ЗМЕЯ В пустыне на песке лежала змея. Она была крупная и холодная, её тело поблескивало в печальных лучах заходящего солнца, а крохотные глазки неподвижно смотрели вдаль. Змея грелась. Песок ещё сохранял дневное тепло, он струился и рассказывал змее о том, что происходит вокруг. Где-то далеко, за много миль отсюда, шумели воды оазиса. Ей нравился этот звук: он был сродни пению ветра в вечерней дали. С севера, едва слышная, незримо приближалась буря, и лёгкие завихрения воздуха говорили, что она пройдёт стороной. С той стороны, где садилось солнце, доносилась осторожная поступь льва: он охотился. Как ни мягко ступал большой зверь, змея своим чутким телом слышала и его шаги, и то, как он припадал к земле, и как втягивал носом воздух, пытаясь по запаху определить близость добычи. Песок рассказывал многое… А это что за звук? Неритмичный, чуждый пустыне. Человек! – догадалась змея. Пут-ник, неосторожно забредший в самое сердце барханов. Он измучен, ноги его заплетают-ся, он часто падает и лежит, собирая силы, чтобы сделать ещё один шаг. В его дыхании слышен свистящий отзвук смерти: пустыня с её жестоким ночным ветром и колючим хо-лодом уже вынесла ему приговор. Змея прислушалась: человек упал и больше не вставал. Песок долго молчал. Тогда она подняла голову и поползла… Это оказалось недалеко. Смертельно уставший, путник лежал на песке. Глаза закрыты, лицо повернуто к небу: там зажигались первые крупные звёзды. Змея изогнулась, неслышно вползла на грудь человека и блаженно, сладостно замерла: так ей было теплее. Лёгкий ветер кружил ночь. В груди человека едва слышно билось сердце. Всё спало.

15 Глубокой ночью душа измождённого путника попыталась освободиться от тела, но ей что-то мешало, какое-то необъяснимое препятствие. Всё же она собрала силы и – взлетела! Она мчалась стремительно, ликуя, наслаждаясь свободой, и поднималась выше и выше. Но вдруг – будто стена преградила ей путь, полёт замедлился, и душа закружи-лась на месте. Блеснуло трепетное золото волос, росчерк крыла, и чистый голос произ-нёс: – Остановись. – Я пришла! – сказала она просто. – Ты должна вернуться. – Но почему? Мой час настал, человек умер, и тело его остывает в пустыне. – Умирая, человек придавил своим телом змею. Она может погибнуть. Вернись и дай змее свободу. – Змея? Простая змея?! – изумилась душа. – Но их сотни ползают по пустыне! Я же – душа человека, и так стремилась сюда! – Жизнь каждого существа священна... – был тихий ответ. Глубоко понурившись, душа проделала обратный путь и оживила тело. Человек полежал, потом вздрогнул и проснулся. Над его головой медленно всходило солнце. Он от-дохнул и хотел продолжить путь. Но тут, холодея от ужаса, почувствовал на себе змею. Однако человек был жителем пустыни и знал, как следует поступать со змеями. Осто-рожно, бережно он разжал её тесное кольцо и опустил на землю. Ночью змея охлаждает-ся и становится неподвижной, а тёплые солнечные лучи оживят её. Так подумал чело-век, уходя. Прошло немного времени, и змея согрелась. Она долго лежала на песке, не шевелясь и прислушиваясь к удаляющимся шагам человека, потом приподняла маленькую голову и поползла. ТРИ АНГЕЛА Три ангела спорили, кто приносит людям больше пользы. – Мои крылья, – гордился первый, – могут донести меня в любую точку пространства с немыслимой быстротой, и человек тут же получит помощь. – Я умею опуститься глубоко, как никто другой, – молвил второй, – и поднять со дна ада самого отчаянного грешника. А третий молчал. Он недавно стал ангелом, и хвалиться ему было нечем. – Ну что же ты, – вопрошали друзья, – скажи что-нибудь! Он вздохнул, и вдруг все увидели, что его крылья начали медленно таять. Голубое пламя лизнуло тонкий узор перьев, они сгорали, но лишь улыбка была на его устах. – Что это? Что? – всполошились друзья. И тогда он сказал: – В мире появился человек, который хочет научиться летать. Я дал ему крылья.

16 Марина Старчевская — автор аудиокниги и 9 поэтических сборников для детей и взрослых. Член Союза писателей Израиля. Лауреат премии «Золотое Перо Руси – 2016» в России и «Премии им. Ф. Кривина – 2017» в Израиле. Активный участник и победитель конкурсов на литературных сайтах и фестивалях. Публиковалась в газетах, журналах и альманахах России, США, Израиля, Финляндии, Украины, Белоруссии, Германии. А ЖАЛЬ... Среди жары, среди войны Уже не верится, что где-то Во мне ещё не сожжены Дожди и северное лето. В неизмеримом далеке Невозвратимо существуют На скандинавском островке Постройки — стайка чистоплюек. Сквозят, затёртые до дыр, Как устаревшие офорты, Трава, похожая на дым, Гнездо и лебеди у фьорда. И в этой сонной тишине, Прогретой ветреным июлем, За облаками в вышине Господь вращает звёздный улей. Как жаль, что в нынешней войне И этот мир умрёт во мне. ШАЛЬНОМУ СЕРДЦУ… Шальному сердцу нет замены, Оно стучит. И матюгнувшись на сирену, ищу ключи. Сержусь на мужа: «Где ты ходишь? Иди домой!» Грохочет, бухает... и вроде Уже отбой.

17 Строка написана и стёрта, Тяжёл глагол. И день прошёл... Какого чёрта Мой день прошёл? ЗАЛОЖНИК Проснись! Твоя душа застряла в чёрных скалах, А разум потерял полярную звезду, Не бойся злобных крыс и тёмного подвала, Потри кувшин, малыш, и я к тебе приду! И скрипнет старый шлюп, и хлопнет парусина, Не надо верить в то, что жизнь кромешный мрак, Зачем тебе, малыш, моё земное имя? Оно всего лишь путь, оно всего лишь знак. Растают облака, споют, качаясь сосны, Приветливо сверкнёт прохладная вода. Ты вырастешь, малыш, вставай, ещё не поздно — Война не навсегда, зима не навсегда. Вставай, иди за мной, я разорву оковы, В лесу уже кричит неугомонный чиж. Поднимем паруса, и отдадим швартовы! Ну что же ты молчишь? Ну что же ты молчишь?! ЖИВИ Не ожидай знамений свыше, Когда делами правит ложь. Не чёрный кот идёт по крыше, А предрассветный тёмный дождь… Живи, как путник на постое, Чем ты владеешь, тем богат, Цени хорошее застолье, Не ради календарных дат. Смотри на жизнь, как смотрит пьеску Случайный зритель из райка. Её не делят на отрезки: Она и так невелика. И не рассчитывай на знаки, Иди к себе, как ходят вброд. Читай стихи своей собаке, Дели с ней черствый бутерброд.

18 КОГДА УСТАРЕЛА МОДЕЛЬ За ними не вышел космический катер. В двух роботах-ТИ устаревшей модели Не ладилась связь, не мигал индикатор, И «Тишки», как дети, послушно сидели. Трепались о том, что никто не воротит Программу спасения дикой природы... И горько кривился пластмассовый ротик У левого робота женского рода. Глаза у мужского слезились незряче (Попробуй такую беду одолей-ка!) — Навеки утрачен оптический датчик, К тому же кончался запас батарейки. Мечталось повысить физический тонус При помощи смазки с экстрактом ванили... Два робота ждали на лавке автобус, Не зная, что этот маршрут отменили. ТЫ КТО? Ты кто, моё несбывшееся я, Невоплощённое в земных пределах? Ты мир, который из меня изъят, И заключён в сосуд оледенелый, Астральный скол, почти программный сбой, Фрагменты мыслей, ДНК и речи, Душа и плоть — кармический изгой, Не ставший ни основой, ни предтечей, Летящий в детских запредельных снах. Глаза прохладно оттеняет зелень, В кудрях мерцает медью рыжина, А голос — терпкий мёд виолончели. Частица мифа, скованная льдом, Оставленная Богом на потом.

19 Босина Евгения. Родилась в Киеве, окончила филфак Киевского госуниверситета. Работала редактором, преподавателем русского языка и литературы. В 1990 г. репатриировалась в Израиль. Живёт в Нагарии, преподаёт русский язык. Стихи начала писать на Святой земле – вдруг и без видимых причин. Член Союза русскоязычных писателей Израиля, лауреат премии СРПИ им. Д. Самойлова, автор 5-ти поэтических сборников. Печаталась в различных израильских и зарубежных изданиях. Победитель, лауреат и финалист израильских и международных литературных конкурсов. Огурец, помидор, соль, краюха ржаного, ножи, лук зеленый, укроп и щербатый горшок чечевицы… Это вовсе не смерть ― это тихая-тихая жизнь, это будет всегда, потому что уже не случится. Это выдох и вдох, это, знаешь, такая игра ― в «отомри» и «замри», это вещи шалят и смеются. Поворот колеса, и становится завтра ― вчера, и прольется вино, и покатится медное блюдце. И затеплится свет: он рассеян, он слаб и дрожит, но любой, кто ни есть, им обласкан, утешен, возвышен… Вот такая она, эта самая тихая жизнь ― не настолько тиха, чтоб вовек ее нам не услышать.

20 Кто-то небо усыпал крошкой, Мелкой-мелкой, цветной, холодной... Я лечу над лесной сторожкой, Я невидима и свободна. Подо мной серебрится зелень, Надо мной голубеют воды. Станет скучно ― гляжу на землю, Станет трудно ― держусь за воздух. Я лечу ― над мостом и пашней, Я над словом лечу и делом, Над тобой, над собой вчерашней И над тем, что вчера болело. Я лечу, потому что вереск Пожелтел, ― значит, скоро стужа. Потому что все дальше берег, А река все темней и глубже. Я лечу, потому что полночь, Потому что душе угодно, Потому что однажды вспомню: ― Я невидима и свободна! Бог сохраняет все, особенно слова... И. Бродский Сожжешь или порвешь и, выдохнув едва, забудешь ― а они вернутся непременно. Бoг сохраняет все, особенно слова, и потому слова вовек неубиенны, и потому живут: внутри тебя, вокруг ― в земле, дожде, листве березы или бука. Стекает по стеклу не капелька, а звук, мерцают меж ветвей не яблоки, а буквы. В молчании стены, в дыхании костра ― нетленны, как душа, вне времени и места... А странный этот мир ― не проба ли пера, не есть ли черновик Божественного текста? И будет, как тогда: гончарный старый круг, и глина льнет к рукам, и печка жаром пышет, и в гулкой тишине расслышав новый звук, Он все перечеркнет и набело напишет.

21 Ты скажешь, конечно, мол, выдумка, нонсенс. Клянусь – не во сне, не в жару, не в бреду – Я видела солнце, зелёное солнце Светилось, как яблоко в вечном саду. Откуда-то сверху сквозь жаркую алость, Сквозь промельк бегущих и тающих строк – Глядел на меня (или так мне казалось) Внимательный чей-то зелёный зрачок. Да нет, не казалось! Я помню, я помню, Как было плечам и лицу горячо, И кто-то пылающий, дальний, огромный Меня осенял изумрудным лучом, И небо вскипало зелёною страстью Над миром, над морем, над спящим окном. Не помнишь? Не веришь? О, как ты несчастен! И только – по счастью – не знаешь о том. В Макондо льют дожди уже который месяц, в Макондо льют дожди уже который год. В домах его печаль и всхлипы шатких лестниц, и смертная тоска в крови его течет. Здесь каждому ее вливают внутривенно, и каждый оттого с рожденья одинок... В Макондо льют дожди, бессонно и бессменно, и нет над ним звезды, и Млечный Путь размок, и много лет никто, никто не видел солнца, никто не помнит, как здесь жили без дождей. Макондо не шумит, не плачет, не смеется, и кажется, что в нем и вовсе нет людей. Лишь капли день и ночь выстукивают рондо... Давно исчезли все: и боги, и вожди. А мне куда бежать? Оно во мне, Макондо, в котором никогда не кончатся дожди.

22 Кристина Наталья родилась в Челябинске. Стихи сочиняет с детства. Школьницей посещала литературный кружок писательницы Л.А Преображенской. С тринадцати лет печаталась в местной периодике. Получив музыкальное образование, преподавала музыку. Репатриировалась в Израиль в 2005 году. Живёт в г. Кирьят-Шмона. Автор пяти поэтических и прозаических книжек. Все книги незримой нитью связаны между собой, что создаёт впечатление целостной картины человеческой жизни.Много публикуется в толстых журналах за рубежом. Член литобъединения «Волны Кинерета» и «Огни столицы» (Иерусалим). ЖЕНА ЛОТА I Соляные столпы, Мёртвый берег и Мёртвое море. Остаётся вздыхать О заблудших слепых и всегда Исступленье толпы Вспоминать и Содом и Гоморру, Искупленье греха, Запоздалые муки стыда. Стоит веки сомкнуть, Возникают виденья былого: Уходила земля Из-под ног и вставала стеной. Как же звали жену Непреклонного малого – Лота, За единственный взгляд Обращённую в столп соляной? Черных дум воронье Обоймёт-обовьёт, и приснится Тень последнего дня, В мирозданье рассеянный след. Даже имя моё Не хранится в священных страницах. Как же звали меня? Я забыла за давностью лет.

23 Если дом твой – Содом, Прочь помчишься во имя пощады Но посмотришь назад, Даже зная, что стало со мной. Твой отеческий дом, Он достоин прощального взгляда, Даже если за взгляд Обращаешься в столп соляной. II В паутинной пыли Навсегда угасали ремесла, И печаль, и тоска, И дичали поля и стада, И неслышно ушли Наши дети подальше от взрослых Состраданья искать В благодатных чужих городах. То резня, то грызня, То сновали, сорвав одеянья, То горели дотла, То делили чужое добро… Лот окликнул меня, Чьи-то лики смутили сияньем И померкли. И мгла Расстелилась над нашим двором. Не забыла и днесь, Как спросили высокие гости, − Что отрадного есть В крае вашем? И я обмерла − Сколько праведных здесь? − Было сколько-то. Все на погосте. − Вот так весть! Не отвесть Воздаянья за ваши дела. И, хоть гром разрази, Во дворе содомляне блажили: – Покажите гостей, Лестно нам посмотреть на гостей, Лестно в нашей грязи Извалять покрывала чужие И гостей поразить Непотребством содомских затей.

24 А когда-то трудом Были дороги родине бедной, Светлых мыслей рожденьем, Так нет, проглядели беду. Закачался Содом, Заплясал, и падением в бездну Завершилось паденье Не внемлющих Господу душ. III …Если дом твой – Содом, Прочь помчишься во имя пощады, Но посмотришь назад, Даже зная, что стало со мной. Твой отеческий дом, Он достоин прощального взгляда, Даже если за взгляд Обращаешься в столп соляной. Так и было оно: Человеческий облик утратив, Не гнушались вином, Возлежали с мужами мужи. Я простила давно Недоживших неправедных братьев, И любой, все одно, По делам поделом заслужил. В мире мёртвая тишь. Направляется к Мёртвому морю Дым других пепелищ Погрустить над водой соляной. Ты ещё угостишь Превзошедших Содом и Гоморру Чёрствой коркой земли И щепоткою соли земной. Но, Господь, на страну, На руины любви и мученья Кто-то сможет взглянуть Под взрывною лавинной волной. Кто-то сможет взглянуть В беспредельной тоске отвращенья. Как же звали жену, Обращённую в столп соляной?..

25 Худ. Леонид Обольский «Осень. Река». Масло Худ. Леонид Обольский «С добрым утром». Масло

26 Бронштейн Виталий родился в 1945-м году. После службы в армии закончил Херсонский педагогический институт по специальности учитель русского языка и литературы. Более тридцати лет руководил общеобразовательными школами; в 1993 году открыл первую на юге Украины национальную еврейскую среднюю школу; член руководства ведущих республиканских еврейских организаций (Еврейского совета Украины, Еврейской конфедерации и др.); активно занимался общественной жизнью, вёл передачу на радио. Заслуженный работник образования Украины, почётный гражданин города Херсон. Три года назад репатриировался в Израиль. Пишет прозу. ТЯГА К КРОВУШКЕ Тайны человеческого мозга. Прочитал в «ЛГ» рассказ о добром, полном человеке, который взволнованно спрашивал у прохожих: «У меня каких-то два часа назад пропала собака, моя любимица, я ищу ее. Вы не видели поблизости скопления собак?». Он вызывал сочувствие, ему говорили и он уходил. После видели его, доброго, у стаи собак, он бросал им еду. А потом на этом месте лежало восемь собачьих мертвых травленых тел. Что это? Я пытался поставить себя на место этого человека: что могло бы меня подвигнуть на такое? И не нашел. Может быть, просто есть люди, которые испытывают неутолимую потребность убивать? Все эти охотники, добытчики, зверобои? С точки зрения религии (иудаизма, например), умерщвление животных, в целом, не приветствуется. Оправданным считается лишь деятельность профессиональных охот- ников, которые тем кормятся и живут. Или забойщиков, которые исполняют важную социальную функцию, обеспечивая других мясными продуктами питания. Не знаю, прав ли я, но вывод для себя сделал такой: любой, кто получает удовольствие от убийства ни в чем не повинного животного – мразь, человеческое отребье. Если холодильник дома ломится от продуктов, а тебя все равно тянет к ружью – ты кровожадный подонок! Который спит и видит, как дрожит в смертельной судороге забитое им животное, как медленно угасает его бессильный – еще минуту назад живой! – взгляд. И сладостно замирает черствое сердце: я – человек, я – царь природы, я всех сильнее! Только не надо пояснять, что на охоте процесс убийства составляет лишь малую долю события, а большую часть его занимают элементы приятного мужского времяпре- провождения: многокилометровая прогулка на свежем воздухе, выпивка, костер и доверительные неторопливые побрехеньки. Все это можно делать без ствола. Вот только того удовольствия не будет… Человек – я имею в виду нормальную личность – убивает любое живое существо только по необходимости. На войне. В случае опасности. Для пропитания. Спасая людей и животных от хищников. Но – не для удовольствия! Как это делал бывший президент Российской федерации Ельцин.

27 Прочитал как-то в газете о его царских охотах и был буквально потрясен. Этот жизнелюбивый упырь, сдавший со временем власть Путину, с условием не возбуждать против него или членов его семьи уголовного преследования (знала, видно, кошка, чье сало съела!), большую часть свободного времени проводил на охоте. По утверждению Александра Коржакова, бывшего руководителя его охраны, у Ельцина было несколько роскошных поместий, но больше всего любил он дачу в Завидово, где находится самое большое и богатое охотничье хозяйство России (120 кв. км, недалеко от Москвы в Тверской области, огромное поголовье оленей, маралов, кабанов, лис и зайцев). К нему приезжали охотиться Гельмут Коль, Брайан Малруни, Мауно Койвисто. Они страшно завидовали, глядя, как российскому президенту прямо под колеса бронированного «Мерседеса» егеря выгоняют оленей, кабанов, лосей, и пахан этот палит сладострастно во все стороны из раритетных ружей, бережно подаваемых угодливой обслугой. У садиста, говорят, даже план был: убивать в день не меньше тридцати крупных животных. Охотился трижды в сутки: утром, днем, ночью. «За один выход шеф как-то убил девять лосей – расстрелял все стадо, в том числе совсем маленьких» Если охотились на пернатых – убивал не меньше сто штук. Ездили по асфальтированным дорожкам на машинах с люком на крыше. Стреляли прикормленных животных при помощи цейсовской оптики из люка или окна. Автор умилялся, мол, нежадным человеком был этот охотник: отдавал туши егерям, не забывая при этом отрезать для личного пользования лосиные языки и губы. Сделал, кровосос, микроосвенцим из правительственной дачи. Ему б еще для интен- сификации процесса завести там газовые камеры... А ведь рядом, как правило, находилось немало людей – и ни одного человека, который сказал бы: – Оно тебе надо, Боря… Посмотри, какие они красивые – тебе их не жалко?! Оставь их, от греха подальше, в покое… Раз не нашлось того, кто ему так бы сказал, значит, круг его – одни холуи и шестерки. Псы кровожадные! У испанцев – одним из видов национального искусства является всемирно известная коррида. Такие зрелища, кроме местного люда, стремятся, в первую очередь, посещать туристы, алчущие экзотики. Один знакомый, с мнением которого я считаюсь, говорил, что в содержательной основе корриды, зрелища впечатляющего и в высшей степени поучительного, лежит философское отношение к понятиям жизни и смерти. Он даже называл это торжественным актом перехода от состояния бытия к глобальному небытию на глазах десятков тысяч случайно-неслучайных зрителей. Так это или нет – судить не берусь, лично для меня подобные зрелища чужды. Но все же разница между тем, что происходит на испанских корридах, и неприкрытым садизмом, который творят над беззащитными животными отечественные выродки, несомненна. Тот же тореодор, по крайней мере, не ведет по быку огонь из автоматического оружия, находясь под надежным прикрытием бронированного автомобиля. Он рискует собой и рискует достаточно серьезно. Конечно, стороны в такой схватке не равны, но все же… На стороне животного здесь – мощь и сила. У тореодора – реакция и ловкость, понимание ситуации и ясная голова. А чем рискует людское отребье с огнестрельным оружием и живым щитом из телохранителей и егерей?! Развивая эту тему, мы обязательно придем к вопросу: почему власть имущие так неравнодушны к крови животных, и – только ли к их крови? Не с той ли же легкостью они

28 проливают человеческую? Вопрос не праздный. И вспоминается сразу череда звучных фамилий. Иван Грозный, любивший до самозабвения травить зверье с собаками и попутно проливавший целые реки людской крови. Мягчайший Николай Второй… Во всем другом мягкотелый и нерешительный, охотничий карабин он, однако, держал в руках твердо. Незабвенный интеллектуал, добрый дедушка Ленин тяготел к чужой кровушке до такой степени, что, судя по ностальгическим воспоминаниям его жены и соратницы Крупской, не погнушался во время ссылки в Шушенском набить веслом пол-лодки тушек несчастных зайчат, прибившихся к небольшому островку в ходе ледостава. Так сказать, любимый народный персонаж – дед Мазай, только наоборот. Радовался Ильич, потирая руки: добытчиком ощущал себя знатным – завалил окровавленным заячьим месивом все днище! Только кто потом ведрами холодной речной воды смывал ручьи крови с лодки, не сама ли автор этих веселых воспоминаний? Вот откуда, наверное, столь частые призывы в его письмах-инструкциях к нижестоящим товарищам: надолго устрашить кулачье и священ- ников, расстрелять каждого десятого, решительней репрессировать, уничтожить как класс, и в том же роде далее. …Говорил на эту тему с женой, она считает, что стремление к охоте – физиологический инстинкт человека, желающего испытать сладкое чувство риска, развеяться от серых будней мощным впрыскиванием в кровь адреналина. Сейчас, правда, того же достигают любители экстремальных видов спорта, но охота попрежнему остается изысканно-аристократическим удовольствием для публики, пресыщенной житейской монотонностью. К тому же, удовольствием безопасным. Хотя здесь я, возможно, не прав. Гибнут, часто гибнут в наше время на охоте люди. Политики, например, перешедшие кому-то дорогу… Бизнесмены, перекрывшие кислород чужому бизнесу… А так как наши политики в большинстве своем и есть бизнесмены, то в их сплоченных рядах подобные потери весьма ощутимы. Адреналин-адреналином, но не думаю, что в его поисках нужно обязательно кого-то убивать. Что же касается риска в ходе охоты, то он сведен до минимума наличием мощного огнестрельного оружия и численностью охотящихся. Сейчас поодиночке никто с ружьем не шастает, в наших широтах это чистое развлечение, а не промысел. Любопытно, что женщины к таким увлечениям относятся достаточно прохладно, я чтото не слышал, чтобы среди них были любительницы. Это, в общем, понятно: по своей природе они призваны дарить жизнь, им не до блажи с пальбой и водкой. Тогда что получается – предназначение мужчины нести смерть?! Называть поименно высокопоставленных любителей охотничьего смертоубийства: хрущевых и брежневых, пол-потов и герингов, – дальше не стану, им несть числа. А между тем, правление душегубов дорого стоит их странам. В завершение маленький пассаж. Читал недавно дневниковые записки Варлама Шаламова. Давно неравнодушен к этому автору. Его мудрая жесткая проза многолетнего страдальца тюремных архипелагов подкупает мужеством, правдивостью, выстраданным фатализмом. Не повезло доброму человеку родиться в определенной стране в опреде- ленное время. Не повезло – и жизнь оказалось выброшенной коту под хвост: десятки лет в неволе, огромный опыт отрицательных состояний, нужда, одинокая старость, и главное – неспра-

29 ведливость во всем, что касается его высокого творчества, статуса в писательской среде, непростых отношений с такими мэтрами отечественной литературы, как Пастернак, Солженицин и другие. Непруха… Но одно место из его воспоминаний поражает особенно. Подводя итоги своей жизни, он счел главным достижением не то, что многолетние лагеря и ссылки его не сломили и он по-прежнему ненавидит как воровскую масть, так и власть подонков, независимо от того по какую сторону колючей проволоки они находятся; не свои изумительные книги и в высшей степени доброжелательные отзывы читателей; а уже на излете, находясь в доме престарелых, ненавязчиво отмечает, что отец его был охотником, а он – никогда, ни разу! – не обидел в своей жизни ни одно животное… Читал это, и у меня сжималось сердце. От радости и гордости за него, и от стыда за себя: вспомнил, как много лет назад, в бытность мою студентом одесского холодильного, я с группкой таких же идиотов с интересом наблюдал у памятника Неизвестному солдату, как трещат иглы и корчится в пламени Вечного огня маленький, безобидный, не сделавший ничего плохого ежик, брошенный туда безжалостной рукой мерзавца-сокурсника. А ведь я мог не дать ему это сделать. Я был сильнее и имел репутацию. Хватило бы, наверное, и одного моего слова. Но молча стоял и смотрел. Мне было интересно… С тех пор прошло больше сорока лет. Мне не верится, что тот я – это я сегодняшний. Будто два разных человека. Сегодня я бы самолично разорвал на части любого мучителя живности. И, тем не менее, могу Шаламову только позавидовать: на чистоту и на доброту. Сказать о себе так, как сказал он, мне уже не дано. Жаль… А теперь вопрос: сравнимы ли по своим нравственным качествам такие личности, как живодер Ельцин, с ежедневным планом обязательного умерщвления десятков братьев наших меньших, и скромный, честный, добрый человек – Варлам Шаламов? К сожалению, в истории принцип «подонкам – забвение» не действует. Их помнят, и помнят долго. А вот приличных людей почему-то быстро забывают. Разве это справедливо?

30 Ирина Явчуновская — автор двенадцати сборников стихов, переводов и иллюстрированных книг для детей. Переводила на английский язык стихи и прозу других авторов. Занимала призовые места в международных поэтических конкурсах и конкурсах переводов. Лауреат премии имени Давида Самойлова – 2017 г. Иллюстрированная детская двуязычная книга «Сказки матушки Гусыни» широко представлена в городах России и Израиля, выставлялась как подарочный образовательный том на международной книжной ярмарке в сентябре 2008 г. Публиковалась в периодике России, Германии, США, Великобритании. Соредактор и составитель сборников Союза писателей Израиля «Поэзия», «Волшебная дверца» и «Сундучок с чудесами». Составитель и переводчик сборника «New Voices» (произведения израильских авторов на английском языке). В издательстве Beit Nelly Media вышла детская книга «Время одуванчиков» (2022). Публиковалась в альманахе «Литературный престиж». ЛОДКА ВРЕМЕНИ Вот первый луч на травы лёг, Дрожат росинки мелким семенем. И ветерок на мой порог Кладёт письмо о лодке Времени. Конверт с письмом в моей руке Бутоном нежным раскрывается, И на строке, как на реке, Та лодка медленно качается. Её теченье унесло В рассвет прозрачный и доверчивый. И веселей скрипит весло, Хоть грани Времени очерчены. Струёй прозрачною на свет Перетекает время прошлое, И восстаёт из давних лет Всё, что и понято, и прожито... Пусть лодка Времени плывёт По морю жизни бесконечному. Пусть чёрный дым не унесёт Её в шторма и бездну вечную.

31 ДОЖДЬ Ну где же ты дождь? Не медли! Ты будто застрял в пути. Ударь оркестровой медью И лейся, шуми, гуди! Над городом, полем, домом, Над крыльями сизых стай Греми барабанным громом, Листву ноября листай. Вливайся потоком в жижу, В зелёную вязь болот. Дай выжженным травам выжить. Cмой длинную тень невзгод. Ты вырвись неутомимый Из тучных стальных тисков, Склонись над Иерусалимом, Смой чёрную пыль веков. Покрой золотым cвеченьем И крыши, и купола, Душистых ветвей сплетенье, Шершавую ткань ствола. Стучи об асфальт тяжёлый, И, падая с неба вниз, Лети – озорной, весёлый И в радугу превратись. ПОД ЗОНТИКОМ ВСЕЛЕННОЙ Неужто утро грозовое радует? Внезапно небо разразилось громом, Посыпались булыжниками градины. Как неожиданно всё это, как знакомо! Вчера сверкали финики янтарные, Над пальмами летало солнце-манго, Два лёгких облачка на море лучезарное Глядели и качались в ритме танго. Как этот путь от ясного до хмурого Ничтожно мал. Как зыбки все начала. Быть может неизбежность новой бурею Давно грозила – я замечала?

32 Давно грозила, но пока мы выжили И не устали верить в перемены. На солнце тают градины-булыжники, И тает день под зонтиком вселенной. МОЙ АНГЕЛ Мой ангел! В душной сутолоке дня Найди меня и заслони собой. На свет живой веди, веди меня. Раскинь крыло над маленькой судьбой. Я знаю. Ты спасал меня не раз. Не ты ль рукой незримой, то и дело, Мне стёклышко цветное в тёмный час Давал, чтобы на мир я поглядела. И я смотрю, пока смотреть дано. И вижу, как в рассвет вплывают скалы, Как вечер в сине-звёздном кимоно Спускается на этот мир усталый. Дом на откосе, иву у реки, Крылатых рыб, и птиц, плывущих в небе, Мой ангел, от пурги убереги! Лети туда, где был ты и где не был. Пускай родник на клавишах камней Играет, и ликует всё земное. Пускай сплетенье света и теней Перетекает в стёклышко цветное. Волна подарила соль. Твой парусник вдалеке. Ты знаешь: ты не Ассоль. Ты странница на песке. Торопит волну волна Под свой монотонный ритм, За солнцем бредёт луна, А соль на губах горит. Песок не земная твердь, – Непрочен, как талый снег. С тобою закатов медь, И утренних чаек смех. По зыбкой идёшь тропе, Песок заметёт пути, Но тропка верна тебе, А значит – иди!

33 Рай Лора (псевдоним) родилась в городе Челябинске (Россия). Окончила Челябинский Политехнический институт по специальности инженер строитель. Много лет работала на стройке. Печатала свои рассказы в газете «Вечерний Челябинск». Очень любит театр. Работала режиссёром и сценаристом в детских самодеятельных театрах. В 1991 году организовала первый на Урале детский еврейский театр «Далия». В 1992 году театр на фестивале «Гебраика» в Москве занял первое место. Репатриировалась в 1992 году. Живёт на севере Израиля в кибуце «Дгания-Бэт». Автор романов и повестей. Публикуется в альманахах «Римон» и «Тивериада». ВОТ ОНИ ПЕРЕЖЕНИЛИСЬ Да!!! Урожайные выдались последние два года. Сегодня вообще экстроурожайный день. В один день два развода и две свадьбы. Деньги творят чудеса. Свадьбы фиктивные, скромные. Я выхожу замуж за Георгия Павловича, а мой, до сегодняшнего дня, муж – Хайкин Арон Матвеевич женится на Марии Иоанновне. Первыми, почти два года назад поженились наша Розочка и их Вася с хронической русской фамилией Иванов. Вася из интеллигентной семьи, отец как-никак профессор, мама из бывших дворян. Мы же из простых местечковых евреев: наши пращуры – портные, сапожники, шорники. * * * Несмотря на различия в образе жизни, мы со сватьями сдружились. Мужчины по выходным ходят на рыбалку. Не поверите, даже мой пристрастился к рыбалке, принесет, домой пару ёршиков по десять сантиметров и счастлив, словно щуку пятикилограммовую поймал. Его радость разделяет единственный субъект на свете, кот Кузя. Пока мужики на рыбалке, мы с Машенькой развлекаемся тем, что готовим семейные обеды, раз у нас фаршированную рыбу или элзэлэ (фаршированная курочка), раз у Ивановых. Щи варим, пироги печём и по-бабски балакаем. Нашей Розочке под тридцать. Что она видит в своей школьной библиотеке: сопливых учеников да зануд учительниц. Нет у неё никакой семейной перспективы? Каждое утро, сделав фигу на затылке из своих, к слову сказать, шикарных волос, она топает в царство пыльных книг. А что скажешь про их Васечку? Хронический «ботаник» в выпуклых очках с рассеянным взглядом и мыслями гуляющими по просторам науки. Бог услышал наши молитвы, внял нашим волнениям, случилось чудо: в присутствии Василия, Розочка краснела, хорошела, распускала волосы и даже стала подкрашивать губы. Василий, в её присутствии, заикался, пытаясь выродить какой-никакой комплимент. Дальше больше: во время семейного обеда мы с Марией Иоанновной заметили, что «ботаник», краснея, положил руку на коленку Розочки, а она сверху положила свою ладошку. Мы решили не пускать процесс на самотёк, а придать ему ускорение. У нас всё получилось. На свадьбе Розочка выглядела сказочной красавицей, а Василий настоящим мачо. Теперь у нашей Розочки фамилия Иванова. Дожили!!!

34 * * * Тем временем наши дальние и ближние родственники, друзья и соратники по пятой графе, смешанные семьи, где есть хоть одно лицо еврейской национальности, начали уезжать в жаркую страну Израиль. Нас со всех сторон стали спрашивать: когда мы решим трогаться в заданном направлении? Спрашивали, почём мы хотим продавать квартиру, кому оставим мебель и прочие причиндалы, чтоб мы не забывали о соседях, сослуживцах, которые, как выяснилось, нас очень любят и уважают. И что остаётся делать? Когда все только и ждут твоего отъезда. Стоит ли обманывать надежды населения? Значит, надо ехать. Но тут, на самом интересном месте: «Пррр…»: Вася за нашей Розочкой, что нитка за иголкой, хоть на луну. А Машенька плачет, бьётся: как она отпустит своё солнышко, единственного сыночка в далёкую страну. Жалко Ивановых. Что вы посоветуете в такой ситуации? Тут моего мужа, осенило: – А давай-ка, Адочка, разведёмся, Ивановы разведутся, и мы переженимся. Услышав это, я его чуть подушкой не прибила, но, подумав, решила: в этом есть рациональное зерно. Ивановы не сразу согласились. Георгий Петрович запричитал: – Что я стану делать без моей кафедры? Как я брошу своих студентов? Но куда деваться мужчине, если жена приняла решение. Мария Иоанновна с радостью оказалась на нашей стороне: душа болит за Васечку. А сегодня наши свадьбы, или, по-простому, обычный семейный ужин под благовидным предлогом. Останется оформить документы, распродать и раздать имущество – и всей честной компанией в дальний путь на Ближний восток! ТУФЛИ ВПРОК Как обычно, мы летом гостим у свекрови. Как-то я собирала падалки под яблоней, подошла свекровь и поманила меня пальцем. Мы зашли в кладовку в сенях. Устинья Афанасьевна, пыхтя, опустилась на пол и, что-то передвигая, выдвинула из-под нижней полки небольшой кованый сундучок. Прочихавшись от пыли, она достала в кармане выцветшего фартука огромный ключ с узорной бородкой и сунула его в замочную скважину. Моему взору открылись стопка платков, припрятанных на поминки; потёртая неопределенного цвета фланелевая жилетка, шитая стеклярусом, и желтоватый кусок тюля с торчащими в разные стороны нитками: – Мамкина фата, – погладила тюль сморщенной ладошкой свекровь. Покопавшись в сундучке, она достала два продолговатых предмета, завёрнутых в чистую серую тряпицу. Оттеснив меня в сторону, вышла во двор, неся в руках находку. Я за ней. Там свекровь развернула один из свёртков. Моему взору открылась лакированная туфля на небольшом каблучке. Такие туфли были модны сразу после войны, я видела такие в старых фильмах. – Какой антиквариат! – произнесла я, глядя, как на лакированной поверхности играют солнечные блики.

35 – А девки говорили: фабрика «Скороход», – возразила свекровь. – Я их купила в передвижной лавке апосля войны, думала, пусть едим мякину, но фасон не кину. Варька дорастёт, на праздники таскать станет, а за ней и девки подтянутся… Девкам всегда покрасоваться хочется. Тухли хорошие, крепкие, на всех хватит, если бережливо таскать, а то всё босячиной, босячиной… Дурень думкою богат. Ейная нога так и не доросла, и для всех девок моих тухли велики, ножки-то у них, как у карлов. Дорос тока Вовка, но не надел, говорит, девчачьи. Да какая разница! Так что, Ралиска, таскай на здоровье. Акромя тебя, никому не подойдёт, деньги всё одно не вернуть: где богатый найдёт, тама бедный потеряет, – она с неприязнью протянула мне туфлю. Чтобы не обидеть старую женщину, я взяла обувь, хотя знала, что такой фасон носить не стану. Всем телом свекровь потянулась за туфлей, словно я её разобью, как хрустальную вазу. Перевернув подарок, я рассмотрела цифры на подошве: – Спасибо, мама, я не смогу их носить: тут тридцать седьмой размер, а я ношу тридцать девятый. – Ты чо? – ахнула свекровь. – У тебя ножища здоровше ентих тухлей? – она задумчиво почесала голову. – А ты примерь, сношка, примерь, мало ли чо пишут, верить всему чо ли? Вона на заборах такое пишуть, ан нет его. – И протянула мне башмак в тряпице. Чтоб не расстраивать свекровь, я уселась на скамейку и попыталась натянуть обувь. Устинья Афанасьевна сняла фартук, постелила на землю, чтобы я (не дай бог!) не уронила драгоценность в пыль. Естественно, я не смогла напялить туфлю, чувствуя себя золушкиной сестрицей, примеряющей хрустальный башмачок. – Носок-то сними, сними носок-то, ты тухлю исчо на валенок примерь, – суетилась свекровь. Но и на босу ногу туфля не налезла. Она снова вздохнула: – И на голу ногу не всяк башмак впору. Устинья Афанасьевна тряпицей аккуратно взяла туфлю, присмотрелась, потёрла рукавом, уничтожая мои отпечатки пальцев на лакированной поверхности, завернула. – Фартушек позже простирну… С тобой, сношка, одни растраты да хлопоты, – и, унося прятать в сундучок своё богатство, молвила: – Ничо, тридцать годков пролежали, исчо годков десять полежат, пить-есть не просют. А тама кто из внучек подрастёт…

36 Худ. Леонид Обольский «Остров не погибших кораблей». Масло Худ. Леонид Обольский «Корабли постоят». Масло

37 Корабликов-Коварский Сергей родился в 1942 году в Вильнюсском гетто. Мать Бася Коварская и отец Макар Корабликов погибли в первые месяцы после рождения сына. Чудом спасён и усыновлён семьёй русских старообрядцев, издавна осевших в Литве. По профессии – врач, практиковавший в Литве, Йемене, Индии. В 1991 году репатриировался в Израиль, в Тверию, где работал врачом. Сейчас живёт в Кейсарии. Автор семи поэтических сборников. Публикуется в Израиле, в России, в Литве, в США. Лауреат Премии имени Давида Самойлова. Я хочу подружиться с тобой, Одиночество! Обращаться почтительно: «Ваше Высочество...» Жить с тобой во дворце. Окружить себя стражею, Неподступною, рослою, рыжею, ражею... Мой сановный наперсник, товарищ по участи – Мы судьбой управлять в заточенье научимся, Убежав навсегда из угара игорного В тишину и покой одиночества гордого. Эти ночи шуршат, словно крылья летучих мышей. Замирают во ржи их пугливые гибкие взмахи. Где-то суд свой вершат среди мрака лесных шалашей Обагрённые кровью ножи и косые глаза росомахи. Где-то девичьи руки, как гибкие стебли цветков, Дарят свой аромат, а потом в одиночестве тают. Или, звёздами став, высоко над землёю летают, Лишь порою роняя один из своих лепестков.

38 У комнаты – прозрачная стена: Соединенье с Миром и Пространством!.. И к ней звезда с завидным постоянством Является и до утра видна. У комнаты нет гордости пространств. Она не спорит с тем, что в панораме, Тем более, со звёздными мирами!.. Но любит их ночной глубинный транс. Она, как добрый приручённый пёс Глядит, глазами небо отражая И что-то там себе воображая Или рожая глупенький вопрос. У комнаты есть мрачный господин, Часами не слезающий со стула. Он у окна пристроился сутуло. Он со звездой!.. А значит – не один. И... И страсть – словно буря быстра и легка... Сдержать даже скалам невмочь! И жгучи касанья, бесстыдна рука, И дышит безумием ночь. И жизни не жалко за яд этих губ И глаз обжигающий зной! И смерч наших тел целомудренно груб... И ты улетаешь со мной! А ночь гасила не спеша Лампады звёзд под гулким сводом, И снежной свежестью дыша, Брела по темным переходам... С усталой грустью на лице, С дарами счастья и печали – Как вина, сладкими вначале, Как хина, горькими в конце!

39 И наступают эти времена... Их ждёшь, не ждёшь – они приходят сами! С безжалостно-холодными глазами, В которых ищешь и не видишь дна. Бездонное над нами стынет небо; В бездонных далях тонут облака... Смотри на них без страха и без гнева – Да будет к ним стезя твоя легка! Туда – где звёзд сверкающие льдинки Под вечер собираются в гурьбу; И делит горизонт на половинки, Верней, на две судьбы – одну судьбу! Они приходят – эти времена. Всегда нежданно... До чего нежданно! И, словно проступая из тумана, Впервые вся дорога нам видна. Что делать с лицами людей, Ушедших, чтобы не вернуться! В мельканье улиц, площадей – Вдруг наважденье: обернуться... Метнуть в толпу горящий взгляд – Спасти сердца от отреченья! Но неизменны рек теченья, Планеты бег, звезды свеченье – Нет и для страсти исключенья: Ушла – и не вернуть назад. Осиротевший материк. По шпалам лязгают колёса... Гудок – как журавлиный крик, Взлетевший над осенним плёсом. Нет! Улетают лишь тела, Перемещаясь по орбитам... Любовь – воробышком забытым – Осталась там, где и была.

40 Тепловодская Ася Родилась в Мариуполе. Окончила Дагестанский государственный университет. Работала преподавателем русского языка. Живёт в г. Беэр-Шева. Драматург. Автор пяти пьес. Прозаик, журналист. Множество публикаций в прессе и журналах Израиля, Украины, Америки. Главный редактор журналов «Русское литературное эхо» и «Ашдодская гавань» ИЗРАИЛЬ – ЭТО ТЕЛЬ-АВИВ Поехали в отпуск в Америку и… застряли из-за войны в Израиле. Самолеты перестали летать в мою страну из-за ракетных обстрелов. Авиакомпания все время переносила дату полета. Мы терпеливо ждали, но потом поняли, что можем еще долго не улететь. И решили искать другой путь, чтобы добраться домой. Звоним в одну авиакомпанию: – Добрый день. Мы хотим вылететь в Тель-Авив. Как это можно сделать? – Тель-Авив… – удивленный девичий голос. – А где это? – Как где? – удивляюсь я. – В Израиле. – В Израиле… – многосекундная пауза. – А Израиль где? – Девушка, вы что издеваетесь?! Израиль – это страна, а Тель-Авив – это город в этой стране. – А…– снова пауза. – А сколько вас? Я называю имена и фамилии. – А это сколько?! Весь самолет? – удивлению нет предела. – Причем здесь весь самолет?! – я начинаю терять терпение. – Нас только двое. Я и сын. – А… и снова пауза. – У меня есть два места в бизнес-класс… Я уже совсем потеряла терпение. – Девушка, зачем нам ваш бизнес-класс? Там очень дорого. – Ну как хотите, – послышался обиженный голос. – Я же для вас стараюсь. Опять долгое молчание, и только слышен стук клавиш. Видимо, человек усердно работает. – Все, нашла. – так радостно, что даже стало приятно, девушка старается. – Уф, – снова выдохнула она. – Все согласовала, оформила…– пауза. – Вам нужно будет доплатить восемь тысяч долларов… Вот! Я потеряла дар речи… И долго не смогла выдохнуть ту сумму, которую она назвала. – Сколько?! Сколько?! Вы шутите?! За эти деньги можно облететь несколько раз земной шар… Прошло несколько минут тишины. Мы обе, видимо, «переваривали» сказанное… И вдруг радостное! – А так вы хотите пролететь весь мир?! Что же вы сразу не сказали?! А что тут скажешь?! Не зря Булат Окуджава говорил, что умных и дураков поровну. Только дураки так расставлены, что встречаются на каждом шагу.

41 ДЕНЬ УЛЫБКИ На праздник сын с невесткой уехали отдыхать в Италию, оставив ей на попечение двух малышей. Она хотела отказаться, ведь у нее свои планы, но сын так умоляюще смотрел, что пришлось согласиться. Впрочем, она никогда об этом не жалела. Общение с внуками для нее – это всегда настоящее удовольствие. Днем они посетили множество праздничных мероприятий и до того устали, что, придя домой, внук заснул даже без ужина. Они поужинали вдвоем с внучкой и пошли спать. Но девочка никак не могла уснуть, вертелась, крутилась, видимо, слишком много было сегодняшних впечатлений. Не выдержав, она встала и подошла к дивану, на который уложила внучку. – Ты почему не спишь? Уже поздно. – Бабушка, расскажи мне сказку… нет, лучше скажи, у тебя есть секрет? – шепотом спросила девочка. – Секрет… - задумалась она. – Конечно, есть… – Большой? Самый секретный? – прошептала внучка. – Безусловно. Никому не рассказывала, а тебе расскажу. – Улыбнулась она. «Ты наверное уже знаешь, что детей приносят аисты. И вот много лет назад меня тоже хотел принести аист. Каждый аист утром прилетает на работу, становится в очередь и, когда приходит его черед, берет аккуратно малыша и несет к родителям… – Стой! Стой! – перебила ее внучка. – А как он знает, куда нести ребенка? На ребенке же не написано?! – Ты права. У него есть навигатор, и там уже все записано: адрес, родители. – У аистов есть интернет?! Ты шутишь, бабуля?! – удивилась внучка. – Конечно, есть. Разве ты не знаешь, что птицы находят дорогу без всякой карты и указателей. – А ты знаешь, бабушка, что моего брата нашли в капусте?! Так мама говорит. А еще у нас есть дети в классе, которых в магазине купили. А еще, бабушка, если бы это была не сказка, я бы тебе точно сказала, откуда дети берутся. А то ты сама не знаешь… - внучка хитро смотрела на бабушку. – Согласна с тобой. Но ведь мы сочиняем сказку, а в ней меня точно принес аист. Когда ты станешь взрослой, мы с тобой об этом поспорим, а сейчас давай продолжать… Ты ведь хочешь узнать мой секрет? «Так вот, в тот день, когда я появилась на свет, принести меня должен был аист, который был уже очень старый, но все еще хотел выполнять свой долг, ведь именно для этого их создал Б-г, а не только для поедания лягушек. Аист долго летел, держа меня за распашонку клювом, но очень устал и понял, что, увы, долететь не сможет. Он опустился на землю, положил меня осторожно рядом и задумался, что же делать? Звать на помощь опасно, могут услышать разные хищники, тогда не поздоровится ни ему, ни ребенку… – И что же дальше?! – нетерпеливо перебила ее внучка. – Старый аист послал сигнал бедствия своим, но, поди знай, когда они услышат. А тут еще, как назло, я начала плакать, видимо, уже проголодалась. И вот, когда он совсем отчаялся, возле него вдруг опустилась молодая женщина – красавица с очаровательной улыбкой – да, не смейтесь, аист это тоже понял. – Что случилось? Нужна моя помощь? – от ее голоса и улыбки исходило такое душевное

42 тепло, что даже старый аист почувствовал себя помолодевшим. А поскольку в сказках все друг друга понимают, то он рассказал ей, что не сможет донести младенца родителям, а ведь они так ждут. И он даже не знает, что делать. – Не волнуйся, сейчас все исправим… – И она взяла меня на руки и стала качать, приговаривая: – Не плачь, моя хорошая, сейчас вмиг доставим тебя к маме и папе, которые всегда будут тебя любить и обожать. А я с стану твоим ангелом-хранителем, славная девчушка, ведь я – фея Улыбка. И с этого момента ты всегда будешь улыбаться, видеть в жизни много хорошего и прекрасного, дарить свою чудесную улыбку людям и нести свет в их жизнь. Фея взяла меня-ребенка и взлетела, помахав удивленному аисту рукой. А поскольку у фей свой навигатор и свой интернет, то девочка-я была доставлена, хотя и с небольшим опозданием, родителям, которые не понимали, в чем причина задержки. Вот, – завершила она, – мы и живем, часто встречаясь с феей Улыбка. Когда мне плохо: неприятности, предают друзья и враги, даже не знаю, что больнее, она всегда оказывается рядом и поддерживает меня, уверяя, что с помощью искренней улыбки, а ведь это так просто, можно решить большинство проблем и жить в мире и согласии». Она замолчала, глядя на засыпающую внучку, и подняла глаза на появившуюся в комнате фею. – Спасибо, что пришла. Присмотри за моими внуками, пусть они будут такими же солнечными и светлыми, как и ты. Ведь жизнь такая трудная и непредсказуемая… – Не волнуйся, – улыбнулась фея. – Я с ними обязательно подружусь. Но и ты не забывай улыбаться, ведь это так важно… Прощай… Она только положила голову на подушку и тут же уснула. Надо хорошо отдохнуть, чтобы снова и снова дарить людям свою улыбку… Ведь это не так просто… ЭХ, ДОРОГИ… С возрастом, если вы заметили, дороги становятся все длиннее, все труднее, все сложнее. Но зато именно с возрастом ты все больше ценишь то, что происходит вокруг. А еще: дети выросли и разлетелись из родительского гнезда, как птицы. У Сони Рабинович их было четверо. Один сын в Австралии обосновался, другой в Канаде, а третий – в Америке. И только самый младший живет в Израиле. Вот и стала Соня с мужем Рабиновичем лягушкой-путешественницей. Летали к детям по очереди, сколько здоровье позволяло. Зато и разнообразие, и мир чуток посмотрели, и внуков нянчили по очереди, чтобы никому из сыновей не обидно было. В этот раз они должны были лететь в Америку канадскими авиалиниями через Монреаль. Но с самого начала что-то пошло не так… Утро выдалось просто сумасшедшее… Вдруг оказалось, что если ты летишь через Канаду, то необходима электронная виза. А ее Соня с мужем еще не получили. Что делать?! Вылет через несколько часов. Пытались лихорадочно перенести полет, ведь без этой визы не пустят в самолет. С трудом дозвонились… и перенесли. Соня расстроилась, как всякий нормальный человек, у которого ломаются планы. И тут вдруг пикает пелефон. Приходит долгожданное сообщение, что визы пришли. Что делать теперь: лететь или нет? Лихорадочно муж Рабинович звонит снова диспетчеру. И, о радость! Разрешают полет, но их места уже заняты. Как так? Прошло-то всего 20 минут?! Все-таки решают ехать. Хватают такси, до поезда в Бен-Гурион 15 минут. Особенно это

43 весело и быстро с двумя чемоданами и еще множеством пакетов. Но успевают. По дороге пытаются сделать чек-ин, но система упорно не дает. Видимо, не все неприятности еще объявились. В аэропорту Соня с мужем пытаются сдать багаж. Муж Рабинович, знающий английский, просит девушку посадить их рядом. Так как жена не знает языка и чувствует себя плохо. При этом Соня красочно изображает недомогание. Девушка ответила, что посадит их в пределах видимости, совсем недалеко друг от друга. Соня снова расстроилась, ведь они уже 45 лет сидят только рядом. Но все оказалось гораздо сложнее и проще одновременно. Если кто не заметил, то в жизни часто так бывает. Когда Рабиновичи нашли свои места в самолете, то оказалось, что весь отсек дружно меняется местами. В итоге: после восьмого обмена муж Рабинович оказался рядом с Соней. Бывает в жизни справедливость! Надо сказать, что Соня с детства не любила холод. Могла и в жару замерзнуть. А еще больше не любила вентиляторы и кондиционеры, которые так странно устроены, что вечно на тебя дуют. Соня долго думала, брать в самолет куртку или нет, все-таки лето на дворе. Но подруга сказала: бери! И вот Соня, счастливая, в тепле, когда все вокруг замерзают от зверского холода, но, видимо, стюардессе это непонятно, и в один прекрасный момент она спрашивает у мужа Рабиновича: – А ваша жена не замерзнет в Канаде? Там очень холодно зимой. На что муж Рабинович отвечает: – Не волнуйтесь, мы летим в Лос-Анжелес, а там очень мягкая зима, поэтому с этой курткой моя жена точно не замерзнет. Соня не знала английского, но на всех смотрела по-английски. Взгляд ее был настолько выразителен, что заменял знание языка в некоторых щекотливых случаях. Поэтому она так посмотрела на стюардессу, что та ретировалась, успев произнести протяжное «А…» Лететь в самолете 11 с половиной часов то еще удовольствие. Все время хочется уже выйти из этой железной коробки, хоть в космос, лишь бы выйти. Наконец, пролетев почти полмира, приземлились в Монреале. Как только выпали из самолета, помчались на другой самолет. Там уже идёт регистрация. Американцы проверяют все, даже обувь. Соня ни за что не хотела ходить босиком, она взяла с собой носки. Но тут ее ожидал еще один неприятный во всех смыслах сюрприз. Перед отъездом она купила новые шлепанцы, но правда, не ехать же в старых, таких уютных и домашних. Продавец уверял, что они ортопедические, поэтому на них космическая цена. «Ладно, – подумала Соня. – надо выглядеть красиво». И купила. И вот теперь, перевернув их и положив в коробку для проверки в аэропорту, она с ужасом обнаружила, что небольшие каблучки почти отклеились и держатся на честном слове. «Ну подожди, вернусь домой, я покажу тебе ортопедические», – вспомнила она продавца. Напрасно они спешили: вылет задержали на полтора часа. Самолет был относительно небольшой. Поэтому в воздухе трясло очень сильно. Было такое ощущение, что едешь по дороге и машина проваливается из колдобины в колдобину. Однажды так затрясло, что стюарды, продававшие еду и напитки, вынуждены были сесть. Тележка оказалась как раз возле мужа Рабиновича. Он немного напрягся, если все эти кофейники с кипятком упадут

44 на него, будет ли это считаться производственной травмой? Стюард, сидящий напротив, улыбнулся и сказал: – Не волнуйся, если это упадет на тебя, все это будет от нашей компании бесплатно. Муж Рабинович задумался, английский ли это юмор или еврейский? Очень напоминает. А может, американский… Дорога, конечно, сумасшедшая. 25 часов в дороге, не всякий выдержит. Но все это ничто по сравнению с объятьями сына и внуков. И еще большая радость – встретить Рош-а-Шана вместе. Худ. Леонид Обольский «Переулочек Венеции». Масло

45 Нузброх Леонид родился в Молдавии (г. Кагул, 1949). Пишет с 1963 г. Публиковался в периодической печати, выступал по радио. Лауреат Республиканских конкурсов, В 1985 г. – победитель конкурса в честь 150-летия г. Кагула и вручения городу Верховным Советом СССР ордена Дружбы народов. В 1995 г. вышла в свет книга прозы и стихов «У памяти в долгу». С 1998 г. – в Израиле. Автор 16 книг; 3 аудиокниг; 3 DVD-дисков. Его произведения переведены на английский, белорусский, греческий, грузинский, иврит, идиш, казахский, румынский, публиковались в Австралии, Германии, Белоруссии, Израиле, Казахстане, Канаде, Молдове, России, Румынии, США, Украине, звучали по израильскому радио. Руководитель Ашдодского филиала Союза русскоязычных писателей Израиля (СРПИ), заместитель председателя СРПИ. Член Творческого Союза песенников России. Призёр конкурса «Человек года-2011» – номинация «Литература» (Израиль, Ашдод). Победитель и призёр Международных литературных конкурсов. Имеет свой канал в YouTube. О Леониде Нузброхе есть статья в Википедии. Представлен Еврейской общиной города Кагула к присвоению звания «Почётный гражданин города Кагула». ЕДИНОБОРСТВО Моим родителям – Менаше и Лее Нузброх С восхищением и любовью. …ибо крепка как смерть, любовь… «Песни песней» «Не говори так, нет! Ты не умрёшь! – женщина прикрыла рот мужу своей маленькой, нежной ладонью и, глядя в его грустные глаза, такие большие на исхудавшем от тяжёлой болезни лице, продолжала шёпотом, – Доктора сказали, что болезнь у тебя не страшная, организм крепкий. Скоро кризис пройдёт, и ты начнёшь поправляться. Лучше закрой глаза и спи, спи…» Но он, привыкший за всю долгую совместную жизнь верить каждому её слову, на этот раз не поверил. И хотя чувствовал, что силы с каждым днём угасают и догадывался, что жить ему осталось считанные дни, а может быть даже часы, спорить с женой не стал, не желая причинять ей преждевременные страданья. Чувствуя, как смертельная слабость начинает разливаться по всему телу, но ещё удерживаясь на грани сознания, он успел подумать о том, как трудно будет ей, его жене, жить без него, о тех заботах, которые непосильным грузом лягут на её слабые женские плечи, о детях, ещё не устроенных в жизни… А женщина, видя, что он задремал, думала о том, что впервые сказала мужу неправду и, глядя на его закрытые глаза и прислушиваясь к еле уловимому дыханию, в мыслях просила простить ей эту «святую» ложь. Она знала, что муж болен тяжело и неизлечимо. Срок жизни, отпущенный ему медициной, уже истёк, и если он ещё жив, то только лишь потому, что его организм оказался крепче, чем предполагали врачи.

46 В своих мыслях она столько раз мечтала о чуде исцеления, что сама себя убедила в том, что прошедшие после рокового рубежа дни и есть начало того «чуда». – Раз организм оказался сильнее докторских расчётов и муж ещё жив, – думала женщина, – то почему бы ему не оказаться сильнее самой болезни? Сидя у его постели, она прикрыла глаза от усталости. Полгода назад врачи установили диагноз и, признав всякое лечение бесполезным, выписали её мужа из больницы домой. Но она, его жена, не хотела, не могла с этим смириться. Уже шесть месяцев она сама, один на один, борется с приближающейся кончиной мужа. Её силы давно иссякли, и только любовь к мужу, которая и раньше заполняла её всю без остатка, теперь, в предчувствии близости неизбежной потери, давала ей силы не опускать в отчаянии руки и продолжать эту неравную борьбу со смертью. Женщина вздрогнула: впервые за все эти долгие месяцы она назвала смерть, - свою незримую соперницу, по имени, и словно боясь, что этим сама, может быть, позвала в дом непрошеную гостью, в ужасе открыла глаза и пристально посмотрела на мужа. Глаза его были открыты. Зрачки, ещё какую-то долю секунды назад смотревшие на неё, вдруг потускнели, а с губ сорвался последний, еле уловимый вздох. Бросившись к мужу, она схватила его за плечи, затрясла, и что есть мочи закричала в истерике: «Нет! Не отдам! Нет!!!» И, рыдая, упала на бездыханное тело мужа. Она покрывала горячими поцелуями его мокрые от слёз руки, лицо, губы. И вдруг, словно ощутив какую-то перемену, женщина на секунду замерла на его груди, и этого оказалось достаточно, чтобы почувствовать слабое биение его сердца и уловить тихое дыхание. Не веря себе, она отпрянула от мужа и, всё ещё не выпуская его тело из своих рук, глянула в лицо. Сознание уже вернулось к нему, и глаза, полные растерянности удивлённо смотрели на неё. Потом, видимо осознав происшедшее, он тихо прошептал: «Зачем ты это сделала?» А она, ещё сама толком не понимая, как же это всё произошло, радостно улыбнулась и вытирая набегающие слёзы, сказала: «Что ты себе вообразил? Это же был кризис». Но это был не кризис. Это была Смерть. Непреклонная и непобедимая, она вынуждена была отступить перед всесокрушающим натиском любви. Через десять дней неумолимая смерть всё же прокрадётся в этот дом за причитающейся ей данью. Но это будет только через десять дней. А сегодня… Смерть не была побеждена любовью, нет. Но и осилить любовь не смогла. Ибо крепка, как смерть, любовь… БУЯН Конь был красив. Темно-коричневый окрас, глаза бездонно-чёрные, ослепительно-белые полоски над копытами, словно белые носочки, ноздри трепетали, а чёрные как смоль грива и хвост блестели и переливались на солнце. Рельефные мышцы ног и широкой груди выдавали скрытую в нём силу. Характером конь был горяч и строптив, из-за чего, наверное, и звали его Буян. Хозяин в нём души не чаял. Он сам запрягал Буяна по утрам, а вечером не ложился спать, не убедившись, что с его любимцем всё в порядке: конь в конюшне, напоен, и овса у него вдоволь. А Буян обожал своего хозяина настолько, что не подпускал к себе никого в его присутствии.

47 Хозяин был не из ленивых и поэтому во дворе было много всякой живности: индюки, гуси, утки, голуби, пчёлы… Даже невесть откуда взявшаяся пара павлинов. Но больше всего было кур. А при курах крутились два петуха. Петух, что постарше, – звали его Василием, – главенствовал, второй же безропотно соглашался на отведённую ему Василием второстепенную роль, и поэтому жизнь в курятнике текла тихо и спокойно. Куры бродили по двору и что-то себе там клевали, петух помоложе старался не упустить счастливый случай, если какая-нибудь курица выпадала из поля зрения Василия, а сам Василий обычно взлетал на скирду заготовленного на зиму для Буяна сена, где чистил свои перья, озирая с высоты двор и время от времени оглашая окрестности громким «кукареку». Может быть, из-за того, что сено сохраняло петушиный запах, а может, по какой другой причине, но между Буяном и Василием со временем возникла дружба. В дни, когда хозяин никуда не выезжал на старой видавшей виды бричке, Буян бесцельно бродил по двору, щипая зелёную траву, росшую вдоль стен сарая и конюшни, либо ел зерно из яслей. Василий же, взлетев на конский круп, часами спокойно разгуливал себе там, поглядывая по сторонам, отгонял надоедливых мух и выклёвывал из лошадиной кожи клещей. Младшего петуха на какой-нибудь из праздников пускали на холодец, его место вскоре занимал новый, и жизнь в курятнике снова шла своим чередом. Неизвестно, сколько так могло бы продолжаться, но случилось, что очередной петух не признал главенство Василия и стал преследовать кур прямо у него на глазах. Такой наглости Василий стерпеть не мог. Началось противостояние. Василий был сильнее и боевитей, но и ему изрядно доставалось от молодого соперника. Мелкие стычки порой перерастали в настоящие сражения. На петухов страшно было смотреть. Они ходили по двору израненные и окровавленные. Закончилось всё это плачевно: в один из дней Василий заклевал своего врага насмерть. Хозяин был зол не на шутку. Загнав Василия в угол двора, он схватил его и, держа за вывернутые вверх крылья, понёс через двор к «лобному месту» – туда, где обычно резали кур. Василий дёргался, безуспешно пытаясь вырваться из хозяйских рук, и вдруг заверещал изо всех своих петушиных сил. Буян стоял у яслей и скучал. Услышав вопль друга, он перестал жевать овёс, поднял голову и обеспокоено заржал. Петух же продолжал кричать во всё горло, как резаный. Неожиданно конь бросился вперёд и моментально оказался рядом с хозяином. Его задние ноги слегка подогнулись, и вдруг, оттолкнувшись передними от земли, Буян встал на дыбы во весь свой огромный рост и, громко храпя, стал угрожающе надвигаться на хозяина. Хозяин опешил и от неожиданности выпустил Василия, который сразу же бросился наутёк. «Буян!!!» – окрик хозяина подействовал отрезвляюще. Конь медленно, словно нехотя, опустился на все четыре ноги, и всё ещё похрапывая, виновато отвернул голову в сторону. Его тело волнами била нервная дрожь. «Ну что ты… что ты, Буян… успокойся… всё хорошо…всё хорошо…» – Хозяин привычно похлопал коня по холке рукой и изумлённый происшедшим ушёл в дом. Оставшись в одиночестве, конь начал успокаиваться. Постояв немного посреди двора, он медленно побрёл к яслям, изредка бросая косой взгляд под кроличьи клетки, куда за ящики с початками золотистой кукурузы забился перепуганный насмерть Василий. И даже потом, уже стоя у яслей, Буян долго не ел, всё ещё изредка фыркая и дёргая головой. Волны

48 дрожи, пробегавшие по его телу, становились всё реже и мельче, пока не исчезли совсем. Буян опустил голову в ясли и принялся жевать овёс… После этого случая Василий навсегда остался единственным петухом в хозяйстве. И часто, кинув взгляд во двор, можно было увидеть стоящего у яслей Буяна, по спине которого важно расхаживал петух. Худ. Леонид Обольский «Осенний пригорок». Масло

49 Ольга Любарская. Окончила Харьковский автодорожный институт, а также филологический факультет Курского педагогического института. Работала инженером, а затем преподавателем русского языка и литературы. С 1997 года в Израиле. Публикации в периодических изданиях России, США, Израиля. Живёт в г. Хайфа БАЛЛАДА О КАПИТАНЕ Ей неохота ехать, Он ей надоел, Надоел ей и здесь, и там -- И того не ведает. Недоел, надоел... Поэтому капитан (Блин, как болит нога!) За отдельным столом – Ну чистый ага! – Зонд через нос – обедает. Запивает обедом обиду, Потом храпит, Глаз откроет один – И слеза прольется. Но она не сдаётся: Правый глаз – гол, Левый – зол, Нога болит до тоски – Ну никакого участия! Но она смеётся. И пока он там, заслоняя спиной горизонт, Притороченный к креслу по хер, Через зонд с аппетитом типа обедает, Она лучше разорвётся на части Или – хуже – развалится на куски От любви к себе и к любимой ноге – Но ни за что его не проведает! _______ Но сейчас пробежали По второму этажу её головы – те,

50 Заблудившиеся и застрявшие Мысли и картины, Пока первый остался в темноте Сонным и затянутым паутиной. Мысли злее и злее: Она не придёт. Ты, пожалуйста, и не рассчитывай Я покорно делала всё, Что только в башку твою взбредёт, А теперь ты не спорь И правильно мысли считывай. Я не спорила, Когда мы жили там, Ты ведь продал деверю дом, А я не спорила. Яхту купил. Теперь у меня ни кола ни двора, Да и яхта – где? Вот такая история. _______ Но его так просто Не проведёшь. Он хоть в кресле (взвесь!), А мысли его на свободе. И он знает, Что его навсегда забыли здесь – В этом просторном, Возвышенном (четвертый этаж!) бейт-авоте* . Но сидит он в кресле Заморожен и прям. – Ты уверен был, Что блоху подковать сумеешь. Так кому ж, как не тебе, Водолею (Вот окно, вот кровать), – знать: Ведь ты сдал – в свое время – Твою мать, то есть свою мать – В бейт-авот другой – подальше и победнее. Так сиди и молчи *бейт-авод – дом престарелых