Чиркова Л. Век уходящий. Ч. 1

После окончания «с отличием» 10 классов её вместе с
подругой Зиной пригласили в военкомат, где предложили
добровольцами пойти на фронт. Отказаться тогда, по
понятным причинам, было нельзя, и они согласились. Так
Мария Алексеевна попала в Саратов в 1078 зенитно­
артиллерийский полк, который охранял небо над
нефтеперерабатывающим заводом «Крекинг» и
саратовский мост.

- Когда мы приехали в Саратов, «Крекинг» стоял в
дыму, его уже бомбили, - вспоминает Мария Алексеевна.
- Т а к как у меня было среднее образование и прекрасное
зрение, то меня сразу же назначили командиром
дальномерного отделения, предварительно проверив
зрение. Поскольку у меня был отличный глазомер, то я
давала точные координаты наводок. Небо на Саратовом
охраняли достойно. Удавалось и сбивать вражеские
самолёты, не пропустили ни одного. За это я была
награждена значком «Отличник ПВО». Сейчас «моя»
зенитка стала памятником и стоит на постаменте напротив
метизного завода.

Затем нас перебросили на Сталинград. С
отступлением врага на Запад, наш полк постепенно
двигался туда. Через Витебск мы направились в Латвию,
где охраняли заводы, фабрики, мосты и другие военные и
стратегические объекты. Каждый боец на своём оружии
писал «За Родину, за Сталина», и никто никого не
заставлял этого делать, писали по собственной
инициативе. С фронта я слала письма своим сёстрам и
братику, посылала в них тексты песен, которые пели тогда
на войне.

Наша часть стояла сначала в Даугавпилсе, затем в
Резекне, здесь я и встретила Победу. Но прежде чем
отпустить нас домой, в течение двух месяцев обучали
смену - молодых мальчишек-новобранцев, после чего нас
отвезли на станцию.

После Победы она вернулась в Верхозим с орденом
Красной Звезды на груди, и здесь пришло решение
посвятить свою жизнь школе. Поехала в Саратов учиться в
педагогический институт, где была старостой группы и

закончила его с отличием. Именно ей вручили лист
распределения, чтобы она распределила свою группу, и
для себя она выбрала самое захолустное место, которое
было в этом списке - село Лопуховка Черкасского
(впоследствии Вольского района). Но приехав по месту
назначения, она узнала, что нужный ранее учитель там
уже не нужен, и ей предложили поехать в соседнее село
Кизатовку. В это время жительница этого села Груша
Доронина была там по своим делам и вызвалась довезти
новую учительницу в Кизатовку. Село ей не понравилось:
глинобитные мазанки, крытые гнилой соломой. Груша
взяла её к себе на квартиру. Мария Алексеевна стала
преподавать географию, биологию и химию. Кроме того,
как члена партии, в которую она вступила на фронте, её
задействовали от колхоза заниматься в кружке с
молодыми коммунистами. Однажды, возвращаясь поздно
вечером домой, она оказалась вместе с главным
бухгалтером колхоза «Мысль Сталина» Иваном
Ивановичем Романовым. Он тоже был фронтовиком,
воевал в отряде Константина Заслонова, и был также
членом партии. Ей было с ним по дороге. Он проводил её
до дома и решил завязать с ней отношения. Но она
отказала ему, так как знала, что он накануне засватал
девушку из Кизатовки.

По вечерам в доме собирались подружки: шили,
вязали, вышивали. А к ним приходили ребята. Однажды,
вернувшись из Вольска с конференции, она узнала, что к
ним вечерять ходит и Иван Иванович, так как с женитьбой
у него разладилось. Вскоре он пришёл не один, а с
тогдашним председателем колхоза Алексеем
Григорьевичем Смирновым и сообщил, что пришёл её
сватать. Она отказала, так как сочла это ненормальным:
сватать приходят с родителями. Тогда он побежал за
родителями.

Свадьбу справляли по тем обычаям, которые были в
селе. Прежде чем войти в дом жениха, она должна была
встать на колени, поклониться в ноги его родителям,
поцеловать икону и попросить благословения. Она это
сделала несмотря на то, что была членом партии,

учительницей и «атеистом». Кстати, о религии. Вопреки
тому, что религиозность в то время не только каралась, но
и искоренялась, она была в душе верующим человеком, и
это приходилось скрывать - могли снять с занимаемой
должности. А своих детей - дочь Женю и сына Сашу - она
сумела окрестить. Хотя за этим следили тогда очень
строго.

Все члены семьи мужа её уважали и почитали. Вскоре
и Иван Иванович перешёл работать в школу учителем
физкультуры, и стал учиться заочно в институте
физкультуры. Она его, конечно же, натаскивала, помогала
писать контрольные и сдавать экзамены. Но вскоре он
поссорился с директором школы и поехал в райисполком.
Там ему предложили должность инспектора бухгалтерий
колхозов в Татищево. Он переехал туда со своей семьёй.
Разъезжая по колхозам, где его щедро угощали и поили,
он вскоре спился. Мария Алексеевна работала там
заведующей методическим кабинетом, и там её тоже все
любили и уважали. За пьянство Ивана Ивановича сняли с
занимаемой должности, и он поступил в строительную
бригаду, где окончательно разрушился как личность.
Неделями он не появлялся дома, а когда появлялся -
воровал деньги и вновь уходил, обрекая семью на голод и
нужду.

- Однажды приехала свекровь и поинтересовалась:
«Где Иванка?» - вспоминает Мария Алексеевна. - «Да он
уж неделю, как не приходит домой». «А деньги хоть
приносит?» «Да что вы! Последние спрятала в голландку,
а он нашёл и украл». «Собирайся, пока твоё место в школе
не занято, возвращайся в Кизатовку». Она, увидев
оборванных и голодных детей, погладила их по голове:
«Нищатки мои».

Мария Алексеевна пошла в районо, чтобы уволиться, а
там сотрудницы растрогались до слёз, стали её
уговаривать остаться, так как привыкли к ней. Она им:
«Очень прошу вас - не уговаривайте, а то я обязательно
останусь, и сама и дети будем страдать от пьяницы-мужа».
Её отпустили. Она нашла машину, погрузила в неё свои
пожитки и поехала в Кизатовку. А свекровь тем временем с

внучатами уехала на поезде, чтобы односельчане не
осудили её за поступок: вот, мол, семью сына разбила.

Приехала и стала жить у свекрови. Проработала год, а
потом её назначили директором этой школы. А вскоре
стала «отличником образования». Ей предложили дом,
принадлежавший школе. Учителя помогли ей отмыть его и
она переехала туда жить. Потом её избрали депутатом, ей
очень нравилась эта общественная работа. Все
односельчане - ученики и их родители (несколько
поколений) любили её и уважали, без неё не проходило
никакое дело. Активный характер не позволял сидеть на
одном месте - она постоянно что-то выдумывала.
Организовала в школе художественную самодеятельность,
где дети давали концерты - пели песни, читали стихи,
разыгрывали пьесы - к каждому празднику. Перед
концертом она непременно выступала с докладом на
политическую тему, а учителя ставили спектакли, в
основном, по произведениям А.Н. Островского, например,
«Без вины виноватые». На эти спектакли собирались
жители не только Кизатовки, но и окрестных сёл:
приходили со своими табуретками, а многие смотрели
стоя; клуб набивался «под завязку».

За решением каких-либо проблем все односельчане
бежали к ней.

- Однажды я спала возле раскрытого окна, под
которым цвела сирень, - вспоминает Мария Алексеевна, -
и услышала голоса, доносившиеся от клуба. Там шла
ссора: приехали ребята из соседнего села и чего-то не
поделили с местными. Слышу среди шума и гула своё имя.
Я собираюсь и бегу в клуб. Ребята мне навстречу: «Мария
Алексеевна, там Никольские пацаны наших бьют». Когда
добежали до клуба, незваные гости уже убежали,
скрылись.

Однажды рассорились и подрались немолодая чета
Соломенковых. Я, как депутат, отправилась их мирить и
стыдить. И дала им срок до утра - помириться. Наутро иду
к ним, а тут односельчане коров в стадо сгоняют, в том
числе и Соломенковы. Они на лавочке сидят и улыбаются
- помирились.

В другой раз на скамейке у соседей бабы сидят,
новости сельские обсуждают и вдруг бегут ко мне: «Мария
Алексеевна, Вовка (сосед) жену бьёт». Я туда. Окно в доме
открыто, а пьяный вдрызг Вовка пытается в окно
(размером с табуретку), выкинуть диван. При этом грозит,
что убьёт каждого, кто подойдёт. В узкое окно диван не
лезет, а Вовка ещё больше злится и орёт на всё село
нецензурно. И тут я ему в окошко кричу: «Вова, а ты его
бочком толкай...» Вовка бросил это занятие и ушёл во
двор. А бабы - очевидцы этой сцены - долго потом
смеялись, пересказывая эту историю.

Запомнилась ей и ещё одна история - трагическая.
Жительница села Маня поехала зачем-то в Вольск. Утром
дошла по тропинке до магазина, где останавливался
автобус, села в него, решила расплатиться, а кошелька-то
нет, потеряла пока шла. Она вернулась по той же тропе,
кошелька не нашла, но встретила соседку Марусю.
Спросила её о кошельке, но та ответила, что не видела.
Маня ей не поверила, так как времени прошло очень мало,
по тропе ещё никто не успел пройти. И они схватились:
одна кричит «ты - воровка, кроме тебя - некому было
поднять кошелёк», другая кричит - «не видала, не брала».
Ссора длилась до вечера, перешла на угрозы,
оскорбления, проклятия. Кто-то предложил пойти за
Марией Алексеевной, чтобы та помирила ссорящихся. Я
пришла к ним (они были соседями). Выслушав Марусю,
которая на иконе поклялась, что не брала кошелька,
попыталась уговорить Маню пойти на примирение. Но та -
ни в какую. Более того, стала угрожать, что наутро поедет
к колдуну-татарину (в другое село) и сделает Марусе
колдовство. И поехала. Татарин разложил карты и сказал,
что кошелёк подняла пожилая женщина. «Будем делать на
смерть или как?» - спросил он. «На смерть», - твёрдо
заявила Маня. Он сказал, что женщина умрёт через три
дня, но перед смертью вернёт деньги все в целостности...
Не успела Маня вернуться в село, как тут же услышала
новость: сильно заболела односельчанка тётя Тоня,
которая до этого была здоровой, как конь. Её увезли в
больницу, и там врачи сказали, что у неё неоперабельный

рак и жить ей осталось несколько часов. Перед смертью
она позвала дочь и сказала ей, чтобы та открыла сундук,
достала кошелёк и отнесла Мане. Дочь исполнила
просьбу, а тётя Тоня умерла. Оказалось, что это именно
она успела пройти тем ранним утром по тропинке и
подняла злополучный кошелёк.

Живя такой интересной жизнью среди людей, в
уважении и любви, Мария Алексеевна даже отказывалась
от путёвок на море, на курорт, в санаторий, которые ей
предлагали от районо: зачем куда-то ехать, когда здесь так
весело!

В школе тоже шло всё гладко. Ученики её любили и
уважали. Стоило кому-то расхулиганиться на уроке, как
учитель говорит: «Сейчас Марию Алексеевну позову».
Сразу устанавливается тишина. А в особых случаях, когда
хулиганов успокоить сразу не получается, тогда шли за
Марией Алексеевной. И стоило ей только показаться на
пороге класса, то она видела, что все сидят, как
вкопанные. Тогда она с улыбочкой изрекает только оно
слово: «Мерзавцы», и уходит. Но для учащихся это слово
кажется очень грозным. Потом на перемене сплетничают:
«В 7-ом классе достукались, Мария Алексеевна
приходила...»

Поскольку на селе было очень трудно с транспортом:
приходилось в колхозе просить лошадь, чтоб отвезли на
станцию, когда надо ехать в Вольск на совещания
директоров и конференции. Обратно, как правило, шла
пешком. Потом она обратилась в районо с просьбой
перевести её в другое село, куда ежедневно ходит
рейсовый автобус. Её предложили Николаевку, куда она из
прежней школы переманила двух учительниц, а мужа
одной из них устроила заведующим клубом. Здесь на
первых же выборах её единогласно также избрали
депутатом, а кроме того пропагандистом и председателем
группы народного контроля. В должности последней она
следила за подготовкой к весенней посевной кампании:
уборка урожая, подготовка скота, сантехническое
состояние села.

Конечно же, дружный учительский коллектив (в семье
каждого учителя её считали чуть ли не членом семьи)
старался ей подыскать жениха. Предлагали познакомить
то с одним, то с другим. Однажды даже «выписали» из
Шихан зав. военными складами. Он приехал её сватать в
невзрачном на её взгляд костюмчике и рубашке в клеточку.
Эта рубашка ей не понравилась, и она ему отказала. А
подругам-учительницам сказала, что меньше чем за
полковника она не пойдёт замуж, так что другие
кандидатуры не предлагать. На этом «сватовство»
закончилось. Больше никто не стремился её познакомить.

Её дочь благополучно вышла замуж и перебралась
жить в Москву, часто помогая матери материально и
морально: Мария Алексеевна постоянно ездила к ней в
гости, нянчила внука и правнука. А вот сыну не повезло.
Вначале с женой. С детства являясь радиолюбителем, он
чинил приёмники и телевизоры, был разносторонне
развитым и начитанным. Жена его - примитивная
колхозница, лживая и сварливая женщина, постоянно его
ругала, ломала приёмники и телевизоры, собранные им, и
даже кидала в него свою грудную дочь, в результате чего
девочка стала больной. С горя он стал пить, усугубляя тем
самым и без того тяжёлое положение, а однажды, застав
свою жену с другим, он ушёл к матери, не смог простить
измены. На старости лет Марии Алексеевне пришлось
содержать пьяницу-сына и терпеть от него унижения.

Однажды она узнала, что в Вольске построили дом для
ветеранов войны и ей предложили в нём квартиру. Она
согласилась уехать туда, чтобы освободиться от дебошей
сына. Там она развернула активную деятельность, без
которой себя не мыслила: помогала другим ветеранам
выхлопотать льготные справки, ходила с ними по разным
инстанциям. И здесь её все любили и уважали.

Пришлось пережить ей ещё одно горе: в пьяном угаре
собутыльники убили её сына. А однажды заявилась
бывшая сноха с внучкой и стала требовать от неё, чтобы
она выхлопотала себе автомобиль «Ока» и подарила его
внучке. Мария Алексеевна ни разу в жизни не отказала
никому в просьбе. О таких, как она, говорят: последнюю

рубашку снимет и отдаст. Но она знала, что машина ей не
положена, несмотря на все её заслуги, а она никогда
ничего не сделала незаконным путём. Но сноха
настаивала. Внутреннее противоречие привело к тому, что
в ночь у неё разболелось сердце, и на скорой помощи её
отправили в больницу. Там врачи поставили ей в ночь
систему с глюкозой. А у неё был сахарный диабет, и она
принимала лекарство. Утром нашли её мёртвой, а сахар в
крови превышал норму в 35 раз.

Я была у неё накануне, за месяц до смерти. Она
рассказывала мне о своей жизни, но меня «свалил»
жесточайший остеохондроз шейного отдела позвоночника,
и я уехала, пообещав ей, что приеду ещё, и мы продолжим
наш разговор. Но другого раза не получилось. Она
проводила меня до остановки и посадила в «Газель», в
которой я отправилась на вокзал. Я запомнила её в
зимнем пальто и пуховом платке, махающую мне рукой в
коричневой варежке.

БЕСПОКОЙНОЕ СЕРДЦЕ ВЕТЕРАНА

Геннадий Николаевич Хабаров с высоты прожитых лет
смотрит на нашу страну и видит многие её недостатки. Он
считает, что все существующие сегодня проблемы были
«заложены» в далёком прошлом, только тогда об этом
говорить было не принято, а наоборот, в ходу было
лакирование действительности. Так что плоды, которые
мы сегодня пожинаем, были выращены из семени,
посаженном ещё в довоенный период, когда страна
вырастила огромный слой иждивенцев, породила дворцы и

хижины. До сих пор эти проблемы засасывают нас, как
болото. Почему мы сегодня говорим о низком уровне
сельского хозяйства, о проблемах образования и
воспитания и о многом другом? Да потому, что по сей день
никто не заинтересован что-то улучшать.

Геннадий Николаевич - единственный в своём роду
животновод. Родители его были рабочими. Жила семья
Хабаровых, в которой родился мальчик Геннадий и две
младшие его сестрёнки, в Череповце. Вся родня по линии
матери вымерла от туберкулёза, болела и мать.

- С самого детства у меня никогда не было зависти к
кому или чему-либо, - вспоминает Геннадий Николаевич. -
Меня не интересовало ни тогда ни сейчас, кто как живёт:
кто-то лучше, кто-то хуже. Единственное, что считаю
своим недостатком - это пробелы в интеллекте. Поэтому
не осуждаю ни Ельцина, ни Черномырдина за их
косноязычность. Это потому, что моё детство выпало на
военный период, в том числе учёба в школе. А какая могла
быть в то время полноценная учёба? О какой базе знаний
можно говорить? В тот военный период нам, детям, учёба
как таковая была не нужна: мы готовились пойти на войну
или в партизаны. Говоря об интеллекте, особенно хочется
отметить, что он очень низкий у женщин, и не только того
времени, но и настоящего. Здесь накладывает отпечаток
не только уровень образования, но и неудавшиеся семьи.
Но я всегда преклоняюсь перед женщиной, которая умеет
воспитывать ребёнка одна, при этом не балуя его. Это -
дар русских женщин. А те морально-нравственные основы,
заложенные в меня с самого детства, являются
определяющими до сих пор; и сегодня я не терплю, когда
людей унижают. Ненавижу предательство и
издевательство, особенно от сильных мира сего. Не раз
приходилось наблюдать, как зажравшийся секретарь
райкома по дороге в село никогда не подвезёт идущую по
трассе женщину с авоськами. С такими людьми я никогда
не дружил и впредь не собираюсь.

Своё детство Геннадий Николаевич помнит хорошо.
Перед войной семья Хабаровых жила очень тяжело,
поэтому родственники пригласили их в Ленинград. Там

было легче с продуктами и одеждой, были перспективы с
учёбой и работой. Но не прожили и года: началась война.
Родители вновь возвратились в Череповец к бабушке.
Отца забрали на фронт.

- Голод был неимоверный, холод, болезни, -
вспоминает Геннадий Николаевич. - Люди перекопали
даже дороги на улицах, оставив только колеи для проезда
телеги. На этих участках сажали капусту и картошку. Хлеб
пекли из отходов. Летом выручали грибы. Дрова
вылавливали в реке Шексне баграми, вытаскивали топляк
и топили печи. Они были неимоверно тяжёлыми, как чугун.
Ждали, пока подсохнут и таскали их на плечах. Население
города за счёт эвакуированных увеличилось с 20 тысяч до
100 тысяч человек. Мы жили на окраине города, а рядом
располагался колхоз. В школу ходили вместе с детьми
колхозников. Порой они чем-нибудь угощали нас, а иногда
приглашали нас к себе в гости и подкармливали. Мы
помогали их семьям, а также солдаткам, особенно на
каникулах: устраивались подпасками пасти скот, таскали
воду. Правда, мы отличались от деревенских: они носили
по три ведра, - два на коромысле и один в руках. И вёдра
были не такие, в каких сегодня продают картошку на
базаре, а вместимостью 12 килограммов в каждом. А
потом я заболел туберкулёзом и был вынужден бросить
школу и уехать в деревню к тётке. Жил там около года и
работал по наряду, куда пошлёт бригадир, невзирая на
выходные и праздничные дни. Однажды, помню, захотел
пойти на колхозное собрание, но тётка не пустила, сказав,
что там соберутся мужики, напьются и будут матом
ругаться. Позже я убедился, что это действительно так.

В колхозе с ним произошёл ещё один случай.
Товарищи поймали необъезженную лошадь и решили на
ней покататься. Они все умели хорошо держаться в седле,
и один парень крикнул: «Давай, Генка». А он-то ни разу не
ездил, но не хотелось перед местными мальчиками
выглядеть неумехой, поэтому и сел на лошадь к товарищу.
Она рванулась и сбросила седоков. Друг полетел в кусты,
а Геннадий Николаевич прямо на пень. Так сильно ушиб
рёбра, что долго не мог вздохнуть. Лошадь, конечно же,

убежала, а по деревне уже прокатилась новость:
«Городской разбился». И чтобы не опозориться перед
местными, он, стыдясь своего незавидного состояния,
уполз подальше в кусты. А вообще же ему не хотелось ни
в чём уступать деревенским мальчишкам. Приходилось так
же, как они, и воду носить по три ведра, и всё остальное,
чтобы ничем не отличаться от них.

Ещё Геннадий Николаевич помнит, как отмечали
Новый год. Он приносил из леса небольшую ёлку, сёстры
украшали её самодельными игрушками, а он носил её по
соседям. Семьи были многодетные, и детвора очень
радовалась празднику. Под ёлочкой дети читали стихи и
пели песенки, а им раздавали угощение типа просвирок и
конфеты-помадки. Так, постояв в одной семье 2-3 дня,
ёлочка передавалась другим соседям, и кочевала из дома
в дом, принося радость людям. Считая себя взрослым в
13(!) лет, он обижался, когда какой-нибудь старичок не
считал его таковым.

Однажды он объездил собаку: сделал упряжку , впряг
её в деревянные сани и ездил на ней по Череповцу. А
ездить было куда. Например, на свалку бойни, где
удавалось найти что-нибудь из отходов для питания
собаки. Мяса там, конечно, не находили, так как был
жёсткий учёт и контроль. Ездил в детский сад, чтобы
забрать оттуда сестрёнок. Правда, в санях сидели они, а
он шёл рядом. За водой в речную прорубь - собаке вполне
по силам было везти 6 вёдер воды за раз. Эти маршруты
собака - немецкая овчарка - знала очень хорошо.

Из еды того времени запомнились пироги, которые
пекла мать из картофельного жмыха, а из крахмала
варили кисель. Иногда удавалось купить молока. Стоило
оно тогда 4 рубля - литр. А пуд сена - 40 рублей. (Сегодня
на том месте, где жил Геннадий Николаевич с родителями
расположен завод «Северсталь»).

- Ко дню Победы, - вспоминает Геннадий Николаевич,
- я уже имел букет заболеваний: низкое зрение,
плоскостопие, гастрит, проблемы с позвоночником,
малярию, аллергию на холод и другие. После окончания
школы мечтал поступить в мореходку, но с моим

здоровьем это было не реально. Доктор, обследовавший

меня сказал, что в лётные и пограничные войска , а также

в КГБ - и не мечтай. И я поступил учиться в единственную

в Ленинграде фельдшерскую школу

Водолечсануправления, которая готовила специалистов

для портовых городов Советского Союза: они трудились на

судах или в санэпидстанциях водного транспорта.

В школе был кружок, который вела балерина

Мариинского театра. Геннадий Николаевич приходил на

занятия в огромных валенках и шинели, из которой давно

вырос. Мать к тому времени умерла, а мачеха была не

заинтересована в судьбе пасынка. Но эта пожилая глухая

учительница делала вид, что не замечает, что парень

приходит без тапочек. По этой причине пришлось кружок

оставить.

Его сестра Светлана училась в профтехшколе, в

которой готовили обувщиков. Директор этой школы,

полковник-фронтовик, устраивал походы своих

воспитанников в Мариинский театр, куда они ходили

слушать оперы. Тогда Геннадию Николаевичу было

невдомёк, зачем это надо, ведь дети всё равно там ничего

не понимали. И только позже он понял, какой это был

талантливый педагог - ведь культуру детям надо

закладывать с младых ногтей, чем раньше - тем лучше.

Что касается педагогов, то Геннадию Николаевичу на

них везло всегда, и он им благодарен не только за знания,

которые они ему дали, но и за их доброе отношение и

понимание. Учителя, пережившие блокаду, были

педагогами от Бога.

- У нас в школе была преподаватель химии, очень

строгая женщина, - рассказывает Геннадий Николаевич, -

у неё невозможно было списать контрольную. Однажды

мы с ней встретились в трамвае, и она сказала мне, чтобы

я не старался учить химию. Видимо понимала, что мне

учёба плохо даётся: я был дистрофик, голодный, в

нищенском одеянии. Тогда экзамены принимали

комиссионно. В комиссии сидел наш физик, умнейший

человек. На экзамене я нёс всякую ахинею, химичка

делала вид, что я всё говорю правильно, а физик нарочно

отвернулся, как будто был занят своими мыслями. Мне
тогда поставили «четыре», иначе я мог лишиться
стипендии. А это - единственное средство для моего
выживания.

На практику по специальности нас водили в разные
больницы, но много давали и теории. Мы ходили на
демонстрации и на танцы, где девчонки учили нас
танцевать под аккордеон. Все мы в то время были нищие,
все равные. В трамвае девушка сама себе оплачивала
проезд, в кино сама покупала билет. Фильмы в основном,
нам показывали индийские и трофейные немецкие.

Параллельно с учёбой Геннадий Николаевич поступил
работать временно на завод в строительный цех, так как
стипендия была копеечная, и её не хватало на жизнь.
Совмещать работу с учёбой было тяжело, но и тут
работники завода, прекрасные педагоги, шли молодому
человеку навстречу. За эти несчастные полгода, что он
проработал на заводе, его увольняли шесть раз, но тут же
восстанавливали, так как находились люди, которые
сочувствовали ему и хлопотали за то, чтобы он продолжал
трудиться здесь.

После окончания учебного заведения он стал работать
в санэпидстанции в Ленинградском порту в качестве
судового фельдшера. Его сразу направили на
грузопассажирский пароход, ходивший по маршруту
Ленинград - Медвежегорск, через Петрозаводск и Кижи. У
него был свой распорядок дня и подчинялся он только
капитану. Работа была несложной, как шутит Геннадий
Николаевич - плавучий дом отдыха. Ладожское озеро, в
общем, спокойное, хотя на его дне лежат сотни
затонувших кораблей. Правда, бывали иногда качки,
которые он плохо переносил и молил Бога, чтобы в это
время никакая женщина не собралась рожать. После
окончания навигации работал помощником санитарного
врача по промышленному надзору, контролировал службу
охраны труда на объектах Министерства морского и
речного флота: стройки, автобазы, судоремонтные заводы.

Проработав год, он захотел учиться дальше. Трезво
оценив, что из-за слабой общеобразовательной

62

подготовки он не поступит, например, в философский
институт, он решил пойти в ветеринарный институт, где в
то время обучалось 1000 студентов. Об этой службе он
знал немногое: не вылечил - зарезал. Но заблуждался
тогда по трём пунктам: думал, что будет сидеть на приёме
и лишь 2-3 часа потратит на вызов, а после работы будет
повышать свой культурный уровень; не знал, что
существуют колхозы и совхозы, в которых ветврачи
обслуживают огромные комплексы; не представлял, что
это - потогонная система.

Свою учёбу он совмещал с работой на полставки в
больнице, где приходилось работать и дежурить по ночам
без сна и отдыха. Радовался, если за смену удавалось
вытянуть ноги на несколько минут. Но врачи знали: если
дежурит Геннадий Николаевич, то опасаться нечего, всё
будет в полном порядке. Именно здесь он впервые
присутствовал на операции аборта, был страшно потрясён
увиденным, и хотя прошло более пятидесяти лет с того
дня, у него и сейчас при воспоминании об этом волосы
встают дыбом.

В институте преподаватель физкультуры хотела, чтобы
её студент занимался этой дисциплиной, а не отлынивал
от уроков. Но Геннадий Николаевич предоставил ей
справки о своих болезнях, где значился и его туберкулёз, и
плоскостопие, и всё остальное. Но она, видя, что перед
ней - сачок, сказала, что с плоскостопием берут даже в
институт им. Лесгафта. И всё же она добилась того, чтобы
нерадивый ученик занялся спортом. Используя талант
педагога, она специально разыграла ситуацию с
директором, но так, чтобы через тонкую стену этот
разговор слышал ученик. Она говорила, что не может
поставить ему зачёт по физкультуре и сокрушалась, что в
таком случае он будет лишён стипендии. А как без
стипендии парень будет жить? «Может быть, ему пойти в
баскетбольную секцию?» - советовалась она с
директором. Услышав этот разговор Геннадий Николаевич
взялся за спорт со всей ответственностью. И до
настоящего времени считает, что без физкультуры и
спорта невозможно жить. Свою любовь к спорту он

передал своим детям и внукам. И сегодня он бегает на
лыжах по четыре часа, после чего появляется здоровый
аппетит, сон и снимается стресс. Записался в
плавательный бассейн, который посещал 3 раза в неделю.
Несмотря на аритмию, поднимается на шестой этаж без
лифта. За то, что смогли увидеть, понять и дать «зелёную
улицу» в спортивную жизнь, он благодарит своих
педагогов.

После окончания института он окунулся в трудовую
деятельность и понял, как сильно устарели учебники, по
которым учили тогдашних специалистов. Это было время
«хрущёвской оттепели», когда по инициативе Никиты
Сергеевича кукурузу «продвигали» на север, распахивая
всё новые и новые поля, сокращая тем самым посевы
других кормовых культур, особенно корнеплодов. Мало
того, что последними никто тогда не занимался, так ещё и
запрещено было вести в этом плане какую-либо научную
деятельность. Не понимали роли корнеплодов в коровьих
рационах и специалисты областного управления сельского
хозяйства. А Геннадий Николаевич не побоялся иметь
своё мнение, и по его инициативе стали выращивать
корнеплоды, которые шли на корм скоту в хозяйствах
молочного направления. Но на этом он не успокоился, а
стал думать о методах увеличения племенного долголетия
скота в совхозах и колхозах.

- У тогдашних специалистов, - говорит Геннадий
Николаевич, - не было в этом заинтересованности, так как
зарплаты были смехотворно малы. Я выступил в прессе по
этому вопросу, и тогда пересмотрели тарифные ставки и
подняли оплату труда для специалистов по племделу. В
начале 60-х годов впервые в мировой практике я сделал
операции коровам со вздутием живота нетрадиционным
методом. В помощи тогда нуждалось целое стадо. Один
пастух схватил верёвку и полез на чердак вешаться,
другой выпил пол-литра водки с горя. Тот инструмент,
которым прокалывают живот корове, да и мой скальпель
не дали положительного эффекта. Коровы погибают и им
ничем невозможно помочь. И тогда я стал делать разрез
желудка охотничьим ножом и удалять оттуда пенистые

массы. Всю ночь резал и шил. А наутро приехало
начальство и стали решать вопрос о степени моей
виновности, хотели отдать меня под суд. И только потом
признали, что впервые в Советском Союзе врач пошёл на
такой риск, чтобы спасти животных.

И ещё один случай, когда также впервые в мировой
практике удалось принять сложные роды у коровы, когда
она могла погибнуть. На этот вызов он взял с собой свою
жену, которая работала лаборантом. Корове пришлось
делать кесарево сечение. После увиденного жене стало
плохо, она «позеленела» и не могла ассистировать.
Пришлось позвать женщину-бригадира. Детское место у
коровы вышло на 7-ой день и в этот день она дала 17
литров молока. А за год до следующего отёла - четыре
тонны молока.

Затем он внедрил безоперационный метод лечения
коров после родов. Разработал свои методы
диспансеризации коров, и стал вести учёт каждой коровы с
биохимическим исследованием и контролем за состоянием
репродуктивности. Но и сейчас в Поволжье этой
методикой не владеют, так как подобная работа никогда не
поощрялась, а кто будет, работая на окладе независимо от
результатов, целыми сутками заниматься дополнительной
работой?

- Того, что я делал тогда, до сих пор ещё нет в
учебниках, хотя много работ опубликовано на эту тему. -
говорит Геннадий Николаевич. - Вузы страшно отстали от
требований жизни, и сегодня мало специалистов, которые
знают производство. Если теорию худо-бедно и знают, но
пошли такого специалиста, например, в Озинский район,
он не сможет на практике использовать свои знания.

В 1969 году по своей инициативе, а не ради карьеры
защитил диссертацию на тему «Воспроизводство дойного
стада». По предложению Геннадия Николаевича, были
объединены две должности: ветеринарного специалиста и
техника-обсеменителя в одну - специалист по
воспроизводству. Беспокойный характер, жизненная
активность, стремление к совершенству не давали ему
спокойно жить в отличие от тех, для которых оклад и

планёрка с говорильней стали содержанием всей работы.

Такие старались уклониться от инициатив и от поручений,

а активистов, как он, было мало. Свою службу Геннадий

Николаевич поднял на такой уровень, что его стали

ставить в пример районным специалистам. Морально

устойчивый, трезвый, не берущий взяток, он, конечно же,

стал жертвой многочисленных завистников. На него

посыпались жалобы во все инстанции, вплоть до ЦК.

Однако в тот период жизни Геннадию Николаевичу

пришлось встреться и с хорошими людьми, которых он

запомнил на всю жизнь. Например, главного ветврача

района Е.О. Марченко. Приезжая в хозяйство, он всегда

находил повод покритиковать, но зато на совещаниях

всегда ставил в пример всем, говоря: «А вот у Хабарова

куры не дохнут!» Контролирующие начальники всегда

ядходили к чему придраться: то хвост у коровы грязный, то

лужа посреди двора, главное, «накрутку» сделать. А вот

секретарь горкома А.М. Ботин, который приезжал не на

персональном транспорте, а всегда рейсовым автобусом,

как-то в декабре прибыл с проверкой и преподал урок

доброжелательности, сказав Хабарову: «Если бы не было

болезней, не было бы ветеринарной службы. А если она

есть, то есть и ветеринарные врачи. Вот и работайте в

соответствии со своим планом».

Как высококлассного специалиста его стали

приглашать на работу в другие места, например, на

должность оперирующего доцента в Курск. Были

приглашения и в Саратов. По рекомендации сразу троих

профессоров (А.А. Веллера, Б.А. Башкирова и И.И.

Родина) Геннадий Николаевич оказался в нашем городе.

- В те годы, - рассказывает Геннадий Николаевич, - в

колхозах и совхозах молочное животноводство находилось

на низком уровне. Зоотехник не был заинтересован в

классности животных, ветеринар - в сохранности

поголовья, инженер - в сохранности техники (комбайны и

тракторы покупались, ломались, списывались, а

начальство получало премии за сданный металлолом).

Экономическое мышление оставалось на уровне 30-х

годов. В стране чуть ли не нормой стала выбраковка 20-

66

25% животных, а в некоторых хозяйствах - до 50%. А в то
же время у частников коровы живут 12 и более лет, и
продуктивность их в два раза выше, чем в некоторых
колхозах. В коллективных хозяйствах не учитывались
зоопсихология и факторы влияния на долголетие, никто в
этом не заинтересован. А уж если начнутся какие-то
инициативы, то, как правило, в ущерб хозяйству. Так, в
1975 году в Поволжье стояла сильная засуха, а в
Новоузенском районе взяли обязательство довести
поголовье овец до трёхсот тысяч. Овцематкам ввели
гормональные препараты, стимулирующие многоплодие. А
в результате с бескормицей получили мёртвый приплод и
заболевания репродуктивного аппарата, после чего маток
просто прирезали. Конечно же, ответственные лица
списали это на разные причины, но только не на свои
«ляпы». Другой «ляп» связан с кормлением. Как известно,
солома и силос - биологически неполноценный корм. А вот
чиновники требовали выращивать люцерну. Избыточное
введение белка при недостатке углеводов привело к
нарушению обмена веществ, заболеваниям плодов,
новорожденных телят и к выбраковке дойного стада. А
скрытые маститы? В пригородных хозяйствах я со
студентами комплексным исследованием выявлял до 40%
маститных коров.

Сегодня все эти наработки оказались никому не
нужными: ни науке, ни производству, так как, начиная от
министра сельского хозяйства и кончая рядовым
работником, никто в них не заинтересован.

Когда Геннадий Николаевич ехал на работу в Саратов,
он думал, что здесь ждёт его море работы и десятки новых
исследований. Но мечты его не сбылись: он попал как кур
в ощип. Оказалось, что и здесь никому ничего не надо,
даже наука не нужна. Никто ничего не знает и знать не
хочет. Моральный климат оставлял желать лучшего.
Руководство приняло нового сотрудника в штыки, не
захотело найти с ним общего языка. Более того, делало
всё, чтобы провалить его работу, всячески мешая на
каждом шагу. Делали всё, чтобы он уехал из Саратова,
чтобы вдруг не занял чьё-то место. За то, что в 1979 году

67

выступил со статьёй в газете «Коммунист» как
преподаватель, ему здорово влетело. Ему было впредь
запрещено печатать даже научные работы в коллективных
сборниках. Не давали возможности заниматься наукой
вообще. Единственная возможность «достучаться» до
заинтересованных людей - быть лектором и от общества
«Знание» нести нужную информацию, а также выступать
на страницах местных газет. Постоянные болезни и
переживания привели к тому, что его жена умерла.

Немногие саратовские хозяйства откликнулись на
инициативу Хабарова. В их числе госплемптицезавод
«Красный Кут». Уже через полтора года после введения
диспансеризации позволило получать не 75, а 95 телят от
ста коров. А удой на каждую племенную корову
зашкаливал за 6 тонн.

В 1974 году второе базовое хозяйство ОПХ
«Энгельсское» имело ферму на 1200 коров, которых часто
забивали от сепсиса после родов. С введением методики
Геннадия Николаевича дело пошло на лад. Ветеринарные
врачи ОПХ «Энгельсское», взяв её на вооружение, также
добились хороших результатов. Молочное скотоводство
стало рентабельным: от каждых 100 коров стали получать
в течение 10 лет по 90-92 телёнка и 3200 кг молока. В ОПХ
«Ждановское» удалось за год сократить выбраковку до ста
коров. Сейчас многие из этих хозяйств влачат жалкое
существование, специалисты разогнаны, а рекорды и
вовсе никому не нужны.

Геннадий Николаевич отдал любимому делу более
сорока лет, из них 16 он проработал в аграрном
университете им. Вавилова. Читал лекции и руководил
практикой. Группы студентов под его руководством не раз
становились призёрами в соцсоревнованиях как на
факультете, так и в вузе.

- Я работал с заочниками на факультете повышения
квалификации и чувствовал себя как рыба в воде, -
говорит Геннадий Николаевич. - Люди с удовольствием
шли на мои занятия и консультации. Я не раз выступал
официальным и неофициальным оппонентом при защите
кандидатских и докторских диссертаций. Но убеждён, что

все эти церемонии по защите диссертаций проходят по
тому же сценарию, что и приём в партию. В целом это
пустая затрата времени, здоровья и средств. Все эти
диссертации и авторефераты лежат потом мёртвым
грузом и никому не нужны. А человека надо ценить по его
заслугам, а не по званию, по работе, а не по времени
нахождения в должности. А у нас по прежнему жив
стереотип: если один человек просиживал штаны 30 лет на
одном месте, он заслужил почести, а другой 10 лет
трудился в поте лица - этого недостаточно. Об
интенсивности научно-педагогического труда не судят по
его результативности.

Сейчас, когда сменилось руководство вуза, я вхож на
любые кафедры и к любым профессорам, которые
разговаривают со мною «на равных». Я часто попадаю на
похороны своих сотрудников, посещаю слёты ветеранов.
Присутствую в качестве оппонента на защите
диссертаций. Дочь и внучка пошли по моим стопам.

Нервная работа не замедлила сказаться на здоровье
Геннадия Николаевича, он попал в больницу, будучи уже
пенсионером по возрасту. Несколько дней провёл в
реанимации, психологически к операции был подготовлен.
Врач посоветовал ему сделать 6 дорогостоящих инъекций,
но ему не хватало денег даже на необходимое:
антибиотики и обезболивающее препараты. Выйдя из
больницы, он убедился, что никому, кроме самого себя, он
не нужен. Но без дела этот активный по жизни человек не
мог находиться, и явился в общество инвалидов, выполняя
и здесь необходимую работу. Самый больной вопрос
инвалидов - трудоустройство. Квотирование рабочих мест
для инвалидов он называет «политическим треском»,
поскольку инвалиды не подготовлены к
высокооплачиваемому труду. Ни один работодатель не
заинтересован в таком работнике, когда в обществе много
здоровых безработных. И вот Геннадий Николаевич ищет
спонсоров, которые могли бы оказать обществу инвалидов
посильную помощь.

Всю свою сознательную жизнь Геннадий Николаевич
пишет в газеты и другие печатные издания. Вначале писал

69

о своей работе, так как считал, что выступить на собрании
и что-то сказать - недостаточно, поскольку слушатели
смогут исказить, да и забудется скоро, а вот что написано
пером... гораздо эффективнее. Так и втянулся и даже стал
получать от этого моральное удовлетворение. Позже
тематика его статей расширилась, и он стал освещать не
только проблемы сельского хозяйства, но писать о спорте,
культуре и о многом другом не гонорара ради, а по
потребности души. В начале его «журналистской»
деятельности такая инициатива приветствовалась, к нему
хорошо относились и горком партии, и руководители
хозяйств, и журналисты. А однажды вместо гонорара ему
оформили годовую подписку на журнал «Рабоче-
крестьянский корреспондент». И сегодня Геннадий
Николаевич «в строю», он по-прежнему деятелен, полон
сил и энергии и «писуч». Наверное, нет в Саратове
издания, где бы он не «засветился». Его статьи на
социальные темы по-прежнему будоражат сознание и
находят горячий отклик в сердцах читателей.

ЖИТЕЙСКОЕ МОРЕ
НЕ МОЖЕТ БЫТЬ СПОКОЙНЫМ

Валентину Александровичу Каргополову - 85 лет. Но
недавно он стал слепнуть, чем очень огорчён: наконец-то
появилось время, которого не хватало всю жизнь, чтобы
писать мемуары, но увы...

По иронии судьбы, много лет назад, работая в
типографии, он печатал два автореферата. Обе женщины
защищали докторские диссертации по глаукоме. Точки
зрения их на эту проблему были кардинально
противоположными, но тем не менее обе успешно

защитились. Но что касается глаукомы, то до сего дня нет
эффективного метода борьбы с этой болезнью.

Свою родословную Валентин Александрович знает
хорошо. Предание, которое передаётся из поколения в
поколение, гласит, что в последний приезд в Саратов
Петра I в 1721 году один из его воинов - русский
православный Макар остался в нашем городе, от него и
пошёл род Макаровых. Один из предков этого рода
участвовал в войне 1812 года. Его внук по имени Фёдор
Фёдорович Макаров, проживавший возле часовни
Сошествия Духа, выступил с инициативой построить на
месте часовни церковь с одноименным названием,
поскольку старая часовня из-за увеличения населения в
близлежащей округе не справлялась со своей задачей.
Много было желающих креститься, венчаться и тому
подобное. Он участвовал не только в сборе средств на
храм, но и помогал его строить вместе со своим сыном
Фёдором. Духосошественский собор был двухпредельным.
Правый предел был назван в честь матери Фёдора
Фёдоровича Варвары, так называется и до сих пор. Семья
жила тогда на Большой Сергиевской улице (ныне им.
Чернышевского), правая сторона которой принадлежала
Храму Преображения Господня, возле которой
размещался мужской монастырь как форпост защиты от
набегов кочевников (сейчас здесь расположена
Предмостовая площадь). Потом этот монастырь был
переведён за Воскресенское кладбище и стал называться
Спасо-Преображенский мужской монастырь.

- 19 августа, - вспоминает Валентин Александрович, -
мы с бабушкой пешком с Волги шли туда, где отстаивали
обедню, после которой была устроена трапеза. У Фёдора
Фёдоровича было 17 детей. Последним ребёнком после 16
девочек родился наконец-то долгожданный мальчик,
которого назвали Петром. Отцу тогда было 65 лет, а
матери - Марии Тимофеевне - 58. Выучившись в только
что открывшейся «рисовальной школе Боголюбова», Пётр
расписывал фрески в Троицком соборе и, когда
заканчивал работу над входом, упал с лесов и разбился
насмерть. Во все религиозные праздники Фёдор

Фёдорович ходил в церковь «вместе со своим выводком».
Именно так о нём говорили в то время старики.

Фёдор Фёдорович умер, прожив 102 года. На его
похоронах присутствовал тогда 8-летний внук Валентин
Александрович. Мария Тимофеевна умерла, когда ей
исполнилось 103 года. В свидетельстве о рождении
матери написано, что её отец Ф.Ф. Макаров - мещанин, а
мать - крестьянка.

- Из многочисленных детей этой большой семьи я знал
только семерых, - вспоминает Валентин Александрович, -
Остальные так или иначе умерли. В то время дети
умирали часто. И это было в порядке вещей, о чём
говорили: «Бог дал, Бог взял» и мало сокрушались. Фёдор
Фёдорович был краснодеревщиком и хорошо знал всех
членов семьи Н. Г. Чернышевского. Отец Николая
Гавриловича был благочинным, он освящал
Духосошественский собор. Младший его сын Михаил бегал
к деду учиться столярному мастерству. Жили они в доме,
где сегодня расположен Дом-музей Чернышевского, то
есть на другом конце этой же Большой Сергиевской улицы,
город-то был маленький. На пощади Ильинской в то время
стоял древний храм Ильи Пророка, возле которого было
кладбище. Когда на этой площади строили стоящие там
теперь здания, выкапывали из земли черепа и скелеты.
Эту церковь я посещал 2 августа 1931 года, а мой
двоюродный брат Николай венчался в ней в 1934 году,
потом её разрушили до основания.

Нас, внуков и внучек, бабушка рано приучала к церкви,
беря туда на все богослужения. А перед Пасхой и
Рождеством - на всю ночь. В этой церкви моя мать
познакомилась с Лидией Руслановой - они обе пели в
церковном хоре. Мне было 5-6 лет, когда Русланова,
будучи уже известной певицей приезжала к своей подруге
Настеньке - моей маме в гости. Вот так разделились
судьбы двух подруг: одна пошла в семью, другая - в
искусство.

Говоря о родственниках Валентина Александровича,
необходимо рассказать о родной сестре бабушки -
Матрёне Тимофеевне, которая оставила след на

Саратовской земле. Она вышла замуж за
железнодорожника в 1872 году. В это время в нашей
стране шло огромное строительство, о котором даже
великий вождь революции упоминал в труде «Развитие
капитализма в России», - строительство Рязано-
Уральской железной дороги, которая проходила как раз
через Саратов и ныне носит название Приволжской
железной дороги. Рабочие, кочегары, машинисты, обслуга
паровозного депо селились семьями возле железной
дороги, впоследствии это место стало называться
Агафоновкой. Вскоре возникла необходимость в
строительстве школы и религиозного учреждения.

Инициатором постройки выступила Матрёна
Тимофеевна Макарова - жена машиниста паровозного
депо, получившая официальное разрешение от местных
властей. Воздвижение церкви началось в 1892 году на
средства саратовского купца Чукалина и добровольные
пожертвования железнодорожников методом «народной
стройки». Церковь была одноэтажной и получила название
Христо-Рождественской. Во дворе церкви был святой ключ
с целебной родниковой водой, стекающей с гор. Эта
церковь -г единственная в Саратове, на колокольне
которой были смонтированы часы. После революции эта
церковь не избежала печальной участи разрушения,
которую испытывали тогда многие храмы, но, Слава Богу,
здание её уцелело.

По отцовской линии род ведёт начало от предка,

который во время Великого раскола во времена Никона,
бежал в Саратовскую область и поселился на реке Узень.
Отсюда его фамилия - Узенков. Несмотря ни на что
раскольники сохранили свою веру: были кулугурами-
старообрядцами. В Заволжье было много таких семей. В
роду тогда было принято называть родившегося ребёнка
именем святого и тут же заказывали для него икону. Такую
икону заказали и для Михаила Узенкова - отца бабушки
Валентина Александровича по отцовской линии. Эта
деревянная самодельная икона, датированная 19 веком,
сейчас хранится в его доме.

- И в бабушке и в моём отце проскальзывали
некоторые монгольские черты. Вероятно, бежали сюда
русские мужики, а женились на женщинах из Орды. У
Михаила было три дочери и один сын. Вероятно, семья
была богатой, так как отец удачно выдал замуж своих
дочерей за учёных людей, которых по тем временам было
мало. Дочь Мария вышла замуж за чиновника, который
получил назначение в город Сердобск, тогда относящийся
к Саратовской губернии, там и родился мой отец. Вторую
дочь, Татьяну, выдали за аптекаря из города Воронежа,
который увёз её туда. А Марфу отец выдал замуж за
капитана парохода, и муж увёз её в Баку. А сын Иван
впоследствии разорил состоятельного отца. Со своей
женой - высокой и строгой старухой Натальей - он жил в
доме возле сада «Липки» рядом с издательством «Слово».

Бабушка Мария Михайловна не разрешала отцу
жениться на девушке низкого сословия, бедной
бесприданнице.

В те времена родители старались дать образование
лишь сыновьям, дочери после окончания двух классов
церковно-приходской школы больше не учились - пекли
пироги, шили. Мою мать учили шить в мастерской,
принадлежащей модному тогда магазину Бендера (сейчас
это здание Мэрии). Магазин размещался на первом этаже,
а швейные мастерские - на втором. Шитью моя мать
обучалась в течение 12 лет и достигла большого
мастерства. Выучившись на модельера, она принимала
заказы от богатых дам, например барыни-немки Фангергут.
К ней приезжали заказчицы прямо домой, и всех она
одевала как надо. Например, кривобокой где-то
добавляла, где-то убирала, в общем выравнивала, и та
выглядела в новом платье безупречно.

- Мой отец участвовал в крестинах сына своего друга,
- рассказывает Валентин Александрович, - а крёстной
мамой ребёнка стала родная сестра моей мамы. Так они и
познакомились, полюбили друг друга и стали встречаться.
Но бабушка Мария Михайловна была против, встав на
дыбы. Отец мучился в течение пяти лет, а потом сделал
предложение маме и увёз её невенчанную в Самару, где и

обвенчались. Бабушке пришлось смириться, но всю жизнь
свекровь со снохой не ладили, отношения их всегда были
натянутыми. Мама никогда не ходила к бабушке, хотя нас,
детей, пускала к ней.

Мои школьные годы выпали на трудное время. Все
власть предержащие были атеистами, за религиозность
преследовали, в школе крестики срывали. Я учился очень
хорошо. Особенно меня привлекали книги, и я стал ходить
в первую районную библиотеку, которую создала очень
грамотная по тем временам женщина - Римма Фёдоровна
Ястребова. В ней работали несколько кружков: по ремонту
книг, театральный и другие. Я участвовал во всех
спектаклях, а их было немало. Играл роль монаха Пимена
в «Борисе Годунове» Пушкина, бухгалтера Хилина в
«Юбилейное» Чехова, был занят в пьесах Островского,
Толстого, Арбузова и других писателей.

В 1933 году без вести пропал отец. По тем временам
это было неудивительно. Был страшный голод. Шёл
человек по улице, падал и умирал. Специальная машина
ездила по городу и собирала трупы. Тогда в нашем доме
умерли моя бабушка и её крёстная. Они лежали мёртвые,
а у нас не было сил похоронить их. Они лежали, а по ним
ползали вши. Мне было тогда 13лет. Мы, детвора, ходили
тогда по помойкам и собирали картофельные очистки. В то
время мама продала обручальные кольца - своё и
отцовское. Ей за это дали пуд муки. Она принесла её,
смешала с колобом, напекла лепёшек и послала меня
продавать их на базарчик возле Духосошественского
собора. Я стою, и вдруг ко мне подходит милиционер и
ведёт меня в отделение милиции. Там отняли тарелку с
лепёшками и сами служители порядка съели их, а я -
голодный - сидел и смотрел, глотая слюну. Съели и
отпустили меня домой.

В 1934 году Валентина Александровича назначили
«учителем» ликбеза в пожарную часть на Соколовой
улице. Здоровые и взрослые мужики были абсолютно
неграмотными, и 14-летний мальчишка учил их грамматике
и арифметике, заставлял писать и читать отдельные слова
и предложения, а они вместо нужного слова произносили

матерное. Но тогда был такой призыв «Долой
безграмотность», и отказаться было нельзя.

Ещё он помнит из тех лет совсем уж глупый поступок.
Несколько мальчишек пошли на Соколовую гору, подошли
к глубокому оврагу и стали на спор туда прыгать. Кто-то
сломал ногу, кто-то руку. Сам Валентин Александрович
отделался лёгкой царапиной на лбу. Но и за неё влетело
от матери.

В эти же годы его и ещё несколько человек назначили
собирать книги библиотечного фонда у людей, которые их
когда-то взяли читать, но в силу голода не вернули. За
каждую возвращённую книгу платили тогда
незначительную сумму в копейках, в получении которой
дети расписывались в ведомости.

- После окончания школы в 1938 году, - вспоминает
Валентин Александрович, - меня назначили заведующим
библиотекой в школе для глухонемых, расположенной на
углу улиц М. Горького и Цыганской (ныне Кутякова), она и
сегодня там же стоит. Пришлось освоить специальную
азбуку, чтобы общаться с воспитанниками школы. И
одновременно поступил заочно учиться в Московской
библиотечный институт. Выполнял контрольные работы и
ездил туда сдавать сессии. Однажды вместе с Ястребовой
попал на совещание при Наркомпросе. Эту службу тогда
возглавляла Надежда Константиновна Крупская, здесь
выступала с докладом. Мне запомнилась очень простая
женщина в длинном чёрном платье. Выглядела она
усталой и старой. После совещания она отдельно
общалась с группой товарищей, в числе которых были
Ястребова и я.

А в 1939 году Валентина Александровича призвали в
армию. Это был сложный период. На Западе в Германии
фашисты захватили власть и уже оккупировали несколько
стран, а на Востоке японцы захватили Монгольскую
народную республику и угрожали нападением на нашу
страну. Новобранцев посадили в «телячьи» вагоны, в
которых перевозили скот, предварительно оборудовав их
двухъярусными нарами. Привезли в Ртищево и стали
решать в какую сторону везти: на Запад или на Восток.

Потом определили: в Монголию. Они были первыми
интернационалистами. Там Валентин Александрович
встретился с командующим 17-ой армией будущим
маршалом Советского Союза Г.К. Жуковым. К тому
времени молодых красноармейцев обучили стрельбе и
«химии». На груди сверкали значки: БГТО, ГТО, ГСО, ПВХ.
Под руководством Жукова была одержана победа над
японцами: часть их была уничтожена, часть отступила на
свои рубежи.

- Я служил в дорожно-строительном отдельном
батальоне, - вспоминает Валентин Александрович. -
Командир, старший лейтенант - грузин устроил однажды
нам спортивное мероприятие: бежать кросс. В школе я от
физкультуры увиливал. Она была всегда последним
уроком, и отпрашивался домой полы помыть, дров
нарубить. Физрук меня отпускал. А здесь заставляют
бежать 25 километров с полной выкладкой, то есть с
винтовкой и заплечным мешком (в нём лежит сухой паёк,
бельё, предметы гигиены и другие принадлежности),
который прилично весит. Командир сомневается в моих
способностях, а я говорю ему: «Не беспокойтесь, я приду
первым». А надо сказать, что в группе у нас были
чемпионы по бегу, перворазрядники и просто хорошие
бегуны. И вот иду я себе не торопясь своим шагом, гляжу -
на обочине чемпион лежит, выдохся. Дальше иду -
перворязрядник. А я всё иду и, как обещал, первым
пришёл. После чего командир зауважал меня и при случае
говорил: « Хитрый, этот дойдёт».

После разгрома японских войск на реке Халхин-Гол
Валентина Александровича вызвали в Улан-Батор (по-
русски Красный Богатырь), находящийся в пяти
километрах от части, и, когда он туда пришёл, назначили
библиотекарем в Дом Красной Армии, куда поступало
много книг из Советского Союза, как художественных, так и
на военно-историческую тематику. Туда часто заходил
Жуков, страстно любивший чтение. Валентин
Александрович подбирал ему литературу: журналы
«Военное дело», книги «Мемуары» Бисмарка, «Канны»

Шлиффена, «Майн кампф» Гитлера, «Москва, 1937 год»
Фейхтвангера.

- Однажды Жуков забыл книги на квартире, где он жил,
- вспоминает Валентин Александрович, - и посылает меня
со своим адъютантом на своей чёрной престижной машине
«Эмке» с завода им. Молотова. В машине я обнаружил
икону Божьей Матери, поинтересовался у шофёра, и тот
ответил мне, что этой иконой мать благословила Жукова,
когда он ещё шёл на первую мировую войну, и с этой
иконой он не расставался никогда, возил её по всем
фронтам. Потом Жуков получил новое назначение:
командующим Киевским особым военным округом. В день
его отбытия приехали артисты оперетты из Ленинграда и
поставили спектакль, а потом он устроил торжественный
приём с выпивкой и закуской и уехал.

Прибегал к услуге библиотеки и монгольский маршал
Чойболсан. Там же Валентин Александрович подружился с
Константином Седых, который написал книгу «Даурия»; он
служил там же, правда вскоре умер от туберкулёза - ему
не подходил сухой и пыльный климат. Тогда же Валентин
Александрович попробовал себя в области журналистики:
писал в монгольскую газету «Унен» (по-русски «Правда»),
в окружную газету «На боевом посту», в местную военную
газету «Атака».

Хотя план Гитлера захватить Россию до Урала
провалился и фашистская Германия была разбита, но
Япония, мечтающая оторвать огромный кусок Сибири до
Урала и создать Великую японскую империю, ещё
представляла собой угрозу. Более миллиона самурайских
штыков было сосредоточено на Востоке, в любую минуту
они могли выступить под предводительством генерала
Танако. Война с Японией была краткосрочной, но тяжёлой.

- Нашей 57-й мотострелковой Краснознамённой
дивизии пришлось пересечь пустыни Гоби и Шамо, -
вспоминает Валентин Александрович. - Хотя она и
называлась «мото», но на самом деле машин не было, и
наши солдаты шли пешком. Жара - более 50 градусов,
раскалённый песок пустыни прожигал насквозь подмётки
сапог и надо во что бы то ни стало придти к нужному сроку.

Некоторые солдаты, призванные недавно, не успев
адаптироваться к монгольскому климату, падали от
солнечных ударов. Позади остались Внутренняя Монголия,
Северный Китай и Маньчжурия. В высоких горах Большого
Хингана, покрытых снегами, затаились японцы. Оттуда они
поливали огнём советских бойцов, которые двигались по
дорогам и ущельям. Миновав горы, мы вышли на
Восточно-китайскую низменность, и здесь начались дожди.
Реки и речки вышли из берегов и затопили бездорожную
равнину, по которой мы передвигались. Пришлось идти по
грудь в воде. Дело затруднялось тем, что войсковые
штабы были снабжены старыми картами, изданными в
1904-05 годах. Там указаны дороги, которых не оказалось
и в помине. За 40 лет речки изменили свои русла,
некоторые деревни перестали существовать. На счету 57-
й мотострелковой Краснознамённой дивизии значится
добыча очень важного трофея. Мы дошли и попали в
столицу марионеточного государства Музген - Чанчунь.
Захватили главный арсенал - оружие и боеприпасы этой
миллионной Квантунской армии. В ходе военных операций
на одном из аэродромов был взят в плен и переправлен в
Москву император Маньчжоуго Пу-И. А всё оружие было
передано 8-ой народно-революционной армии Китая,
которая шагала тоже пешком по 100 километров в сутки,
чтобы забрать это оружие.

У Валентина Александровича более 30 орденов и
медалей. А заслуги он затрудняется даже перечислить.
Орден «Красной Звезды» он получил за того самого
императора Пу-И, орден «Отечественной войны» - за
переход пустынь Гоби и Шамо. Если в других дивизиях
здесь без боёв погибало много солдат, то 57-ая
Краснознамённая пришла без потерь. Видя, что солдат
выдыхается, товарищи брали себе его котомку и оружие, а
с самим бойцом шли словно в обнимку.

Здесь впервые Валентин Александрович закурил.
Произошло это так. Необходимо было выполнить задание:
пройти в штаб дивизии через поле, усеянное мёртвыми
телами. Стояла июльская жара, трупы разлагались, но
приказ есть приказ. От неприятного запаха младшего

лейтенанта Каргополова стало рвать. Когда он пришёл в
свободную зону, один товарищ сунул зажжённую папиросу
ему в рот: неприятный запах, мучивший его
продолжительное время, как отрезало. С тех пор он с
папиросой не расставался и курит до сих пор.

В одном из боёв, в котором участвовал Валентин
Александрович вместе со своим другом - известным
саратовским художником, он был ранен в нижнюю
челюсть: вылетело несколько зубов и раздробился язык.
Товарищу пуля попала чуть пониже - в сонную артерию, и
он погиб. А рану Валентина Александровича вылечил
местный санинструктор, так что обошлось без госпиталя.

- Наш путь продолжался дальше на юг. Дошли до стен
Порта-Артура и поклонились праху матросов, солдат,
офицеров русской армии, которые погибли в русско-
японскую войну в 1904-05 годах. Там на кладбище японцы
построили православную часовню, все могилы ухожены.
Служитель кладбища, японец на ломаном русском языке
поговорил с нами. Мы были удивлены такому
безупречному порядку на кладбище, и он ответил: «А мы
уважаем своих врагов». Возвратясь в Саратов, я пошёл на
Воскресенское кладбище и поразился тому беспорядку,
который там увидел.

По возвращении домой Валентин Александрович
возобновил дружеские отношения с семьёй
Чернышевских. Дочери Михаила - Нина и Марианна
проводили работу по созданию Дома-музея Николая
Гавриловича.

- Они показали мне портрет их предка по имени (или
фамилии) Черныш, который пришёл в Саратов из Пензы
по повелению епископа, женился здесь на Голубевой -
дочери умершего настоятеля Сергиевской церкви, которая
стояла рядом с домом Чернышевских (теперь её нет), -
рассказывает Валентин Александрович. - Моя родная
сестра Зоя, ветеринар по образованию, была поэтессой.
Она написала несколько десятков стихов, посвящённых
Чернышевскому, и подарила их сёстрам.

Мою мать в конце войны парализовало. Врачи сказали
мне, что сделали всё возможное, теперь всё зависит от

ухода за ней, то есть от меня. Продолжая учёбу в
Московском библиотечном институте, я однажды
встретился с солисткой Большого театра Валерией
Яковлевной Барсовой, обладающейколоратурным
сопрано. Это была пожилая женщина, но как она пела! Я
слышал её в роли Татьяны в «Евгении Онегине».
Удивительный голос.

Работая в Управлении культуры Валентину
Александровичу часто приходилось выезжать в районные
центры с проверками и лекциями, и тут с ним происходили
разные истории. Однажды поехал в Перелюб, выполнил
там необходимое задание, и надо было оттуда попасть в
Озинки. Попросил местного тракториста попутно взять его
с собой. Пока ехали 60 километров, тракторная выхлопная
труба так пылила сажей, что приехал по месту назначения
чёрным, как негр. В районной администрации
представился, а там никто не поверил: пришлось
документы показать.

В Красноармейск приехал зимой. Сделал свою работу
и собрался возвращаться домой. До железной дороги 15
километров и он решил пойти пешком. Пока шёл,
поднялась метель, стало темно. Степь-матушка - ничего
не видно, провалился в яму, думал замёрзнет. Но
выбрался и увидел огонёк. Постучал, открыли, впустили,
обогрели, накормили и проводили к поезду. Как раз успел.

Однажды попал в Бакуры, поинтересовался: откуда
такое название. Местный житель рассказал, что когда-то
приезжал в село Петр I. Увидев огромное количество
белых кур, он воскликнул: «Ба! Куры». В селе не было
гостиницы, и его определили на квартиру к хозяйке. Там
его всю ночь кусали вши. Утром в райисполкоме, услышав
от него признание в беспокойной ночи, сказали, что
сегодня как раз банный день, и он может отправиться в
баню. Валентин Александрович разделся и зашёл в
моечное отделение. А там моются три женщины и два
мужчины. «Проходи, мужик, чего боишься?», - сказали ему
они. Но он повернулся и убежал на речку. Там искупался,
постирал свои манатки и развесил их на просушку на
кустики.

Ухаживая за больной матерью, он не торопился
жениться. Думал: какая женщина согласится так жить? И
вот однажды от военкомата его направили в Ленинград на
курсы, по окончании которых он попал в Эстонию, в город
Тарту, где в местном университете читал курс лекций
«История древней Руси» и «Древнерусская литература».
Там познакомился с женщиной и женился на ней. Затем
они приехали в Саратов. Лариса привезла с собой свою
мать. Но тёща упорно не хотела жить в тесноте в доме, где
живёт ещё и сестра Валентина Александровича, да лежит
его больная мать, которую он ни за что не хотел
оставлять. Тёща сняла квартиру и ушла туда жить, а затем
и Ларису туда перетянула. К тому времени у них родился
сын Александр. Промучились таким образом 8 лет, и брак
распался. Рассказывая об этом, Валентин Александрович
процитировал цитату из Библии: «Мне отмщение и аз
воздам». Прошло много лет, и тёща заболела гангреной.
Но Лариса, воспитанная в других традициях, не стала
ухаживать за матерью, как и её брат, и они сдали мать в
дом инвалидов, где через неделю она умерла. Прошло
ещё несколько лет, и заболела сама Лариса: у неё
отнялись ноги.

— А моя мать, за которой я ухаживал в течение 29 лет,
делая ей лечебную физкультуру, поправилась, стала
ходить и прожила 86 лет. Только после её смерти я,
никогда в жизни не ходивший в отпуск, наконец мог
поехать на курорт подлечить ноги от ревматизма, -
говорит Валентин Александрович.

Потом он женился ещё раз, и прожил с Анной 37 лет.
Она родила ему сына и дочь. Рассказывая об этом, он так
тяжело и виновато вздохнул, словно был единственным в
истории человечества, кому не повезло в первом браке, и
сказал: «Житейское море не может быть спокойным».

Почти сорок лет Валентин Александрович проработал
в типографии №1, занимаясь изданием книг. И здесь в
мирное время ему пригодилось знание китайского и
монгольского языков. Пришлось как-то работать над книгой
на китайском языке. А как, если для исполнителей

иероглифы - сплошная головоломка? Но не для
Валентина Александровича!

Всю жизнь он оставался религиозным, несмотря на
окружение, воспитанное в атеистических традициях, и Бог
ему всегда помогал. Валентин Александрович всегда
горячо откликался на просьбы всех, кто искал у него
помощь: помогал устраивать крестины и отпевание для
тех, кому нельзя этого было сделать в открытую. Сам же
он никогда не выпячивал напоказ свою религиозность, но и
не скрывал её.

В 1990-х годах началось повсеместное восстановление
бывших храмов. Церковный совет Христо-Рождественской
церкви во главе с председателем отцом Георгием
Калабиным и его помощником Валентином
Александровичем Каргополовым собрали более 2000
подписей жителей, желающих восстановления бывшего
храма. Очень много они обили порогов, куда только ни
обращались! В архиве Валентина Александровича до сих
пор хранится более десятка писем в высокие инстанции,
среди которых есть и Президенту РФ, и в епархию Москвы.
Если коротко, то ответы на эти письма можно назвать
одним словом: «Одобрям-с». Московские адресаты
пересылали эти письма в Саратов, чтобы вопрос о
восстановлении храма решался на местном уровне.
Саратовская власть единодушно ратовала за возвращение
церкви, но с условием - найти взамен помещение под
выселение туда кожно-венерологического диспансера,
размещённого в ней. От былого величия храма мало чего
осталось: фрески были замазаны, забелены и закрашены,
часть икон разворована, часть ушла на хранение в фонды
краеведческого музея, заасфальтирован святой источник,
уничтожены алтарь, колокольня с часами, сгорела крыша.

Валентин Александрович боялся не дожить до того
дня, когда справедливость восторжествует, и храм будет
передан прихожанам, согласным даже «сброситься» и
отреставрировать его методом «народной стройки», как
встарь. Трудами приходской общины храма и по Божьей
милости в декабре 1999 года здание было передано
саратовской епархии, а уже 7 января 2000 года, на

Рождество, в храме состоялась первая божественная
литургия в нескольких помещениях, расчищенных
специального для этого. С тех пор богослужения
проводятся постоянно, и Валентин Александрович
регулярно ходит на них.

Бывший Владыка Пимен однажды обратился к нему за
помощью в составлении истории Саратовских церквей.
Валентин Александрович копался в архивах,
проштудировал губернские и епархиальные ведомости,
всевозможные записки, доклады и прочие справочные и
отчётные документы, и в итоге появился на свет
рукописный экземпляр «Истории Саратовских церквей». За
этот труд Владыка Пимен к 1000-летию крещения Руси
наградил его медалью: на голубом эмалевом фоне
изображён храм.

Всю жизнь Валентин Александрович дружит со своим
школьным товарищем И.В. Страховым, который в 1939
году агитировал его поступать вместе с ним в Саратовский
педагогический институт. Но Каргополов избрал тогда
другой вуз, о чём нисколько не жалеет. Племянник
Валентина Александровича учился в школе вместе с
сыном Страхова, которого отец называл оболтусом.
Сегодня этот «оболтус» - профессор, как и его отец.

Всех своих троих детей Валентин Александрович,
работая порой на нескольких работах, старался не только
одеть, обуть и прокормить, но и постарался дать им
высшее образование. Сейчас у него растут две внучки, в
которых он души не чает.

МАРТЫНОВ, КОТОРЫЙ
НЕ УБИВАЛ ЛЕРМОНТОВА

Сггу фразу произнёс при знакомстве со мной Григорий
Алексеевич Мартынов. И вообще этот человек от природы
щедро наделён здоровым чувством юмора. С ним не
соскучишься. Человек он яркий, неординарный.

Родился он в 1934 году и был третьим по счёту сыном
в семье. Так получилось, что его брат-близнец родился
мёртвым с намотанной за шею пуповиной, а через
несколько минут увидел свет и Григорий - совершенно

86

здоровый. Через несколько дней его понесли крестить в
Княже-Владимирский собор, размещённый на территории
сегодняшнего Детского парка. В это время стаскивали
колокол, он с грохотом падал с колокольни, а батюшка
зычным голосом вещал собравшимся, что крестится раб
Божий Григорий. Через два года на этом месте был открыт
Детский парк.

В детском саду его «горшочным братом» был Герман
Попов - сегодня он телеоператор на телевидении
Саратова. Когда детский сад переехал на 10-ю Дачную,
Григорий оттуда сбежал, шёл пешком до Детского парка по
трамвайным рельсам. Ему тогда было 4 года.

Его отец Алексей Алексеевич после революции стал
чекистом, и в начале войны ушёл на фронт, был там
командиром. Был контужен, и пролежал под землёй более
получаса. Потом участвовал в японской компании.
Вернулся и был назначен начальником лагеря для
военнопленных в Багаевку. Мать работала кассиром в
универмаге. Будучи ещё совсем маленьким, Григорий
однажды нашёл их оружие: отцовский боевой наган и
материн малокалиберный. В войну, когда украли карточки,
есть было нечего, у матери заболел желудок, и в 1944 году
она умерла. Отец был на фронте, и мальчика воспитывала
тётя Евгения Алексеевна Мартынова - родная сестра
отца. Жили они в то время в доме №14 по Рабочему
проезду, а в доме №18 - праправнучка Суворова -
Агриппина Ильинична, закадычная подруга тёти.

- Обе они были верующими, - говорит Георгий
Алексеевич, - Тётя была учительницей, преподавала
биологию в школе №22. Свою религиозность она
тщательно скрывала, но на самом деле соблюдала все
праздники, регулярно ходила в церковь, молилась и дома.
Она первой из всех учителей была удостоена высокой
награды - Ордена Ленина - за выслугу лет. Эта награда и
сейчас хранится в нашей семье.

Агриппина Ильинична рассказывала, что помнила
нашествие Наполеона на Москву, ей тогда было 8 лет. Из
этого можно заключить, что она родилась в 1805 году. Она
видела, как горела Москва. Жила она в двухэтажном доме

Суворова рядом с церковью, в которой крестили
Александра Васильевича, на 2-ом этаже, на первом жила
прислуга и находились подсобные помещения. Когда
французы вошли в Москву, девочку спустили на первый
этаж и нарядили в посудомойщицу. А вскоре ночью
потихоньку её удалось переправить в Саратов. Здесь она
увлеклась религией, решила стать монахиней, сделала
постриг и стала служить Богу. На своё существование она
зарабатывала подаянием, просила милостыню.

- Она приходила к нам, - вспоминает Григорий
Алексеевич, - со своим подаянием. Высыпала мелочь на
стол и складывала монетку к монетке в столбики до одного
рубля, а потом эту мелочь заворачивала в скрутку из
бумаги и так хранила. «Лишние» деньги она относила в
церковь.

Она была высокого роста. И зимой и летом ходила в
чепчике, в длинном до пят одеянии и непременно с
котомкой. Часто приходила к нам с «питанием» -
доставала из котомки продукты - копчёную колбасу, яйца и
другие. А тётя Женя тоже что-то выкладывала на стол и
садились обедать. Своих детей у Агриппины Ильиничны не
было.

Однажды перед самой войной она пришла к нам и
рассказала, что видела страшный сон: всё небо красное, а
на нём цифры - 1941-1945. Из этого она заключила, что
будет война. Она обладала даром предвидения и
предсказания. Все её предсказания непременно
сбывались как в отношении отдельных людей, так и в
масштабах страны. Придёт, бывало, в Крытый рынок,
подойдёт к бедняку и скажет ему: ты скоро богатым
будешь. Пройдёт какое-то время и пророчество сбудется -
по счастливой случайности этот человек действительно
начнёт богатеть. Другому скажет: ты скоро умрёшь. Вскоре
так и случится. Поэтому её многие боялись.

Дослужилась она до того, что получила сан игуменьи,
ей дали церковное имя - Агафия. «Командовала» она в то
время тремя женскими монастырями. Для этого
необходимо было не только терпение, но и умение.

Когда ей исполнилось 120 лет, в церкви ей вручили
поздравление с этой датой. А вообще она часто говорила,
что устала жить, надоело ей и хотела бы уйти на покой.

В её доме в окнах и двери стояли решётки (так
распорядилась церковная власть). Однажды на этом
основании воры решили, что у неё есть золото и решили
её ограбить. Подкараулили, связали, покопались в её
квартире, но кроме старых тряпок ничего не нашли. Ушли
ни с чем, а её, связанную, оставили. Это было в конце
осени. Так вот она в связанном виде доползла до нас, а
стучать не может - руки-то связаны, только скребётся.
Тётя Женя услышала и открыла дверь. Развязала её,
потом обогрела и накормила. Та рассказала, как к ней
пожаловали воры. Посидев у нас, она отправилась к себе
домой прибирать разбросанные вещи. Так вот в своём
более чем преклонном возрасте она, связанная, доползла,
значит физически была очень сильной.

Я слушал её многочисленные рассказы, среди которых
и тот, что она пешком ходила в Рим, добралась до Папы
Римского и имела с ним беседу. Она сама изъявила
желание выполнить эту миссию от нашей церкви. По
дороге туда и обратно она просила милостыню. Вероятно,
такая физическая нагрузка, голодание, скромные
потребности во всём, а также общение с Богом - всё это
позволило прожить ей такую длинную жизнь - 140 лет.

Учиться Григорий Алексеевич пошёл в школу №61 и
после первого урока ушёл домой, думал, что так надо.
Позже он принёс в класс шашку своего дяди Григория, в
честь которого и назван, чтобы похвалиться. Эту шашку
подарил дяде сам царь Николай II за участие в турецкой
войне. Нёс её зимой: один конец находился в валенке,
другой - упирался в плечо. В школе военрук отобрал
шашку. Дома за это изрядно влетело, а шашка пропала.

Он запомнил своего деда Алексея Елисеевича,
который работал мастером по починке паровозов на
станции Саратов-ІІ. Дед содержал семью, состоящую из
жены и 7 детей, да 2 прислуги. Там на станции работал
грузчиком некий Ваня Курдюмский. Он был ростом 210
сантиметров и необыкновенной силы. Однажды его

разозлили и он взял спаренные колёса вагонов, которые
поднимает кран, и побросал их в поворотную яму. Их никак
не могли достать оттуда. Стали упрашивать его. Он
попросил, чтобы его больше не злили и достал эти колёса.
На досуге развлекался тем, что брал телеграфный столб,
один конец которого клал себе на плечо, а на другой
цеплялись три человека, и он их крутил, как на карусели.
Другой дед - по линии матери - был главным инженером
завода при царе, а потом и при советской власти (сейчас
это завод «Нефтемаш»). Потом его пригласили в
Ленинград поднимать промышленность.

Первым товарищем в детстве у Григория Алексеевича
был прекрасно воспитанный мальчик - немец. Во время
войны эту семью эвакуировали и он стал дружить с другим
мальчиком, который был постарше. Тот разыграл
сценарий «Тимура и его команды»: развесили на верёвках
бутылки, и когда ему надо было повидать мальчишек, он
раскачивал механизм, бутылки звенели, и мальчишки
сбегались.

Узнав о суворовском училище, мальчик Григорий
Алексеевич пошел туда, и украдкой от родных написал
заявление. Однако не прошёл по конкурсу. Тогда он
обратился с этой просьбой к отцу, и тот устроил сына в
музвзвод этого училища, где было 20 человек
воспитанников. Двое из них особенно отличились: Николай
Янин стал главным дирижёром театра оперетты, а
Николай Самохвалов - зав. кафедрой военного
дирижирования Московской консерватории.

- Однажды на своё первое увольнение я поехал в
Багаевку к отцу на 14 дней, - вспоминает Григорий
Алексеевич. - В этом лагере находились пленные немцы,
поляки, венгры и другие. Работали они везде, в том числе
и в саду, который кишел змеями-гадюками. В это время
произошёл интересный случай. Трое немцев убежали из
лагеря. Охрана, вместо того чтобы задержать беглецов,
снабдила их сухим пайком. Как позже выяснилось, один из
немцев обладал гипнозом. Однако их всё же нашли,
подключив к поискам нашего гипнотизёра, и вернули на

место. Их построили перед Строем и делали внушение.
Мне тогда было 11 лет.

В училище, если другие ребята только ходили на уроки,
то воспитанники музвзвода вкалывали на полную катушку:
чистили картошку на всё училище, посещали занятия в
общеобразовательной, а потом в музыкальной школе, а
вечером ходили в Дом офицеров, где принимали участие
во всех мероприятиях, которые там проводились.

- Здесь в Доме офицеров я видел живого Ивана
Поддубного, нашего знаменитого борца, который, как
известно, боролся с негром, натёртым маслом. И всё же
Поддубному удалось разгадать хитрость противника,
который был впридачу и здоровее. Он схватил его за руки,
единственное, что не было в масле и уложил-таки. Он
рассказывал о себе много интересного, а ходил всегда с
тростью, на вид тоненькой, которая весла пуд (16
килограммов), для тренировки.

В училище преподаватель авиационной техники собрал
20 курсантов, и они стали из реек мастерить планер, а
затем оклеили его бумагой и покрасили. Отвезли на
Соколовую гору и стали по одному летать на нём по
очереди.

От армии Григория Алексеевича удалось «отмазать».
Когда-то старший брат отца - офицер царской армии -
попал в опалу. Отцу грозила та же участь за родственные
связи. Тогда тётке удалось договориться с Кутаниным, и
отца положили в психбольницу. Это спасло ему жизнь. По
такому же способу действовала тётка, договорившись с
Гамбургом, и таким образом, в армию Григорий
Алексеевич не пошёл.

- Первая моя любовь - девочка-немка Эмма
Августовна, - вспоминает Григорий Алексеевич. - Она
очень хотела иметь проигрыватель, что по тем временам
было большой редкостью, и ради неё я решил пойти на
преступление и украсть его. Похищенное и унесённое
мной в один раз потом от меня увозили на машине, а меня
осудили, дали два года условно. Но отец был строг и
настоял на том, что вор должен сидеть в тюрьме. Меня
отправили в колонию, а тут умер Сталин, и по амнистии я

был отпущен. Когда вернулся и пришёл к девочке
Эммочке, то она, что называется, и видеть меня уже не
захотела.

После суворовского училища Григорий Алексеевич
работал при Дворце пионеров в секции фигурного катания
на коньках, где решил организовать балет на льду, и сам
стал тренером. Параллельно учился в техникуме на
мастера по холодильным установкам.

- Удалось поставить только один балет «Прощай,
зима», в котором были и цирковые номера (медведи на
коньках). Проходил он на катке, сделанном на том самом
месте, где стоял храм, в котором меня крестили.
Композицию составлял я сам, а также подбирал пластинки
с мелодиями. Прошло очень хорошо, было местное
телевидение. Но потом всё развалилось и меня передали
на теннисный корт. Тогдашний секретарь обкома любил
теннис, и на стадионе «Динамо» в ту пору стояло 13
теннисных кортов. Тогда это был популярный вид спорта:
из Франции был приглашён чемпион мира Каше, который
проводил сборы ведущих теннисистов и заложил хорошую
школу. Наши теннисисты стали первыми в России.

Вот так: летом - теннис, зимой - фигурное катание и
балет на льду, так и шла размеренная жизнь Григория
Алексеевича. Но тут по рекомендации областного
комитета физкультуры его откомандировали на учёбу в
Москву в школу тренеров.

- Там я познакомился с Олегом Протопоповым и
Людмилой Белоусовой. Они - ленинградцы, и их в то
время притесняли; давали по расписанию каток для
тренировки с одного часа ночи до пяти утра. И тем не
менее они стали чемпионами мира в Америке. Сейчас они
живут в Швейцарии, а работают в Америке. Лёд, который
им не давали здесь, они покупают там и тренируются.
Кроме того, познакомился другим учеником Панина -
Станиславом Жуком, который относится к фигурному
катанию, как к спорту. Он и сейчас берёт с учеников
расписку в том, что всем премудростям их научил он. В той
же школе учились фигуристы Сергей Четверухин, Сергей
Волков, а также хоккеисты Фирсов, Старшинов, Майоров и

их вратарь Зайцев, с которым я сидел за одной партой.
Они рассказывали, что выиграли первенство СССР, мира,
Европы и Олимпийские игры, за которые им выдали
премии по 10 тысяч рублей (в то время автомобиль
«Волга» стоил 5 тысяч). На занятия они ездили на
машинах. Посадят в машину преподавателя, прокатятся,
получат зачёт и уедут. А нам приходилось вкалывать. Но
что поделаешь? Они же - знаменитости...

Анатомию нам преподавала внучка Шолохова,
красавица, по ней все парни сохли.

Вернувшись в Саратов с дипломом об окончании
центральной школы тренеров России, он продолжал
работать тренером по фигурному катанию и теннису. Но
тут его жене показались небольшими те средства, которые
зарабатывал муж для поддержания семьи, в которой
родился сын Михаил, и она настояла, чтобы Григорий
Алексеевич поехал на заработки. Она списалась с портами
где набирали в команды для отлова и переработки рыбы.
Таким образом, он попал на Сахалин в управление
морского рыболовного и зверобойного флота Тихого
океана, где по договору должен был проработать три года.
Наряду с добычей рыбы он выполнял обязанности
флагманского инструктора физкультуры. И тут, конечно,
насмотрелся он всего.

- Однажды, когда мы попали на Камчатку и пошли
искупаться в горячем источнике, - рассказывает Григорий
Алексеевич, - мой однофамилец ушёл от группы, так как
ему показалась недостаточно горячей вода в этом
источнике. Мы искупались, собрались уходить, а его нет.
Зовём - не откликается. Пошли искать. Увидели его
лежащим на воде лицом вниз. Палкой его к берегу
притянули, а у него мясо от костей отваливается,
сварился.

Я как механик по холодильному оборудованию,
занимался ремонтом холодильников на судне. Однажды
ребята решили выпить, а я отказался. У меня в руках был
керосин, который принесли с подводной лодки для
промывки деталей холодильного оборудования. Тогда
один товарищ выпендрился: да я сейчас папироску затушу

93

в твоём керосине, - сказал он. А как раз ветер дунул в его
сторону и его охватило пламенем. Он обгорел более чем
на 40 процентов. Его увезли в госпиталь, а нам пришлось
сдавать для него кровь. Ему пересадили кожу, он
вылечился и опять пришёл к нам работать.

Как-то мы стояли на ремонте. На судне было 100
мужчин и 500 женщин. И тут случился пожар, загорелись
трапы, по которым надо выходить. Тогда мужики полезли в
иллюминатор. Одна женщина последовала их примеру. По
пояс высунулась наружу, а дальше таз не пускает. Так у
ней ноги горят, а здесь на улице она истошно орёт, так и
погибла у всех на глазах.

Однажды наловили рыбы и стоим ждём приёмщицу.
Она села на бот, подъехала к нам, стала подниматься по
трапу, сорвалась и её голову зажало между судном и
кораблём. Тогда нас всю команду арестовали до
выяснения всех обстоятельств.

И ещё случай. Во Владивостоке мы закончили отлов
рыбы, нам осталось заправиться, и мы бы все отправились
в отпуск. Но механик напился и проспал - тонны 4 мазута
ушло в море и прибилось к берегу, где был городской
пляж. Нас задержали на целый месяц: мы чистили пляж,
собирая мазут.

В Охотском море попали в страшный шторм. На борту
было 250 тысяч центнеров рыбы. Мы получили штормовое
предупреждение. Разместились по каютам. Мотало так,
что мы то на голове очутимся, то снова на ногах. Тогда же
выбило все стёкла на капитанском мостике. После этого
шторма стояли месяц на ремонте.

В хорошую погоду купались в Тихом океане, однако
опасались акул. Здесь видел самое большое животное на
Земле - голубого кита, который весит 70 тонн и длиною 27
метров. Зрелище, конечно, необыкновенное, такая
огромная масса выходит из воды.

Работая на траулере-морозильщике, я встретил внука
Подвойского - первого комиссара, который занимался
внедрением физкультуры в войсках Красной армии. Он
непревзойдённо играл в шашки, и его никто не смог
обыграть.

Ещё был случай. Стояли в порту два ПКЗ, один из
которых - наш. А рядом пассажирское комфортабельное
судно «Советский Союз», бывшая яхта Адольфа Гитлера.
Наши ПКЗ стоят борт к борту. На одном корабле зарплату
дают, с другого гости приходят. Стоит только ногу
перекинуть через борт, и ты уже там. А наутро,
проспавшись, возвращаются к себе. Так вот за ночь
корабли разошлись на некоторое расстояние, а один
товарищ проснулся, перекинул ногу через борт, да и упал в
море. Его только утром хватились: он успел вмёрзнуть.

Довелось мне поработать на рыболовецком судне
«Феликс Дзержинский». Это бывший английский
кабелеукладчик. Доставшись нам как трофей, он был
переоборудован в рыбоперерабатывающий завод.
Единственный в своём роде, он работал тогда на
углекислом газе - по тем временам диковина
необыкновенная. Ремонт его производили в Китае, у нас
тогда не было возможностей. Каюты были отделаны не
обоями, а изысканной тканью.

На берег в других странах нам выходить не
разрешалось, только капитану и тем, кто знал язык этой
страны. Это было сделано потому, что участились случаи
пропажи наших моряков целыми командами. Они
попадали в ресторан, и им там предъявляли такой счёт,
что не хватало денег оплатить его. Тогда взывали
полицию, забирали их якобы в тюрьму, потом их
продавали в другие страны в рабство. В Атлантике были
закрытые городки с огороженной зоной, где можно было
выходить на берег, но не далее этой зоны.

Не проработав положенных трёх лет по договору,
Григорий Алексеевич приехал в Саратов, поскольку здесь
умерла тётка, а её дом определили под снос. Прервав
договор, он получил назад свои документы. Здесь он
становится тренером по фигурному катанию,
председателем городской федерации фигурного катания
на коньках. Это дало ему право участвовать в заседании
всесоюзной федерации фигурного катания. Там встал
вопрос о создании балета на льду, инициатором которого
стал Гордон. Внедрением балета в фигурное катание

занимался Стоцкий - ведущий балетмейстер РФ. Григорий
Алексеевич стал работать в госцирке в Москве, где
участвовал в работе по созданию балета на льду в
тропическом исполнении. Наши давали представления в
странах Африки. Помогал он и в создании искусственного
катка на полупроводниках. В то время занимался этим
вопросом Ложкин. Григорий Алексеевич обратился в
Высшее техническое училище им. Баумана на факультет
глубокого холода. Но зав. кафедрой воскликнул: «Ты
хочешь ограбить Советский Союз? Для этого нужен
металл германий, а он дороже золота».

- Когда наш цирк с гастролями приехал в Японию, то
японцы представили свой каток, сделанный не из
германия, а из кремния. Наши намного позже внедрили эту
технологию. Что касается вообще холодильных установок
в промышленности, то мы всегда шли позади других стран.
Например, когда встал вопрос о замене фреона, от
которого постепенно отказался весь мир (Маргарет Тэтчер
в Англии запретила его использовать), то в нашей стране
заводы, в том числе и военные, продолжали работать по
старинке, мотивируя это тем, что перейдя на более
высокие технологии, которые повлекут за собой
сокращение рабочей силы, она высвободится, то куда
люди пойдут работать?

В Саратове по инициативе первого секретаря обкома
А. И. Шибаева было решено построить искусственный
каток в ледовом Дворце «Кристалл». Строительство шло
долго. Во-первых, ответственный за строительство
разворовывал стройматериалы и строил из них дачи
высокопоставленным чиновникам и ответственным
работникам. А тут Хрущёв распорядился «заморозить»
строительство всех спортивных сооружений. Денежные
средства выделялись столько на строительство школ и
больниц. Так вот официально строительство было
прекращено, а неофициально, как бы на общественных
началах, оно продолжалось.

Однако и другое пристрастие - самолётостроение - не
давало покоя Григорию Алексеевичу. Вместе со своим
товарищем, руководителем клуба авиационно­

96

технического творчества Червяковым, на базе
авиационного завода им удалось сконструировать
самолёт. И тут в свои 60 лет он использует способности
слесаря. Сделали самолёт из алюминия, одноместный, с
полуоткрытой кабиной, наподобие У-2. На нём летали те,
кто имел специальные права, например, руководитель
Максимов. Летал и сам директор завода Ермишин с
инструктором, который выполнял все фигуры пилотажа,
налетал определённое количество часов и получил
любительские права на управление самолётом.
Следующей задумкой было создание самолётов-амфибий
разных направлений. Например, чтобы садился на воду ,
закачивал её и летел тушить пожар. Второй - с мини­
операционной на борту, чтобы врачи могли слетать к
больному и спасти ему жизнь. Третий - для жителей
Севера, где вместо колёс самолёт бы выбрасывал лыжи и
ехал по снежной пустыне. Но реализовать эти планы не
удалось, так как разошлись во взглядах с товарищем.

А в 70 лет судьба преподносит Григорию Алексеевичу
щедрый подарок. Он встречает женщину своей мечты и
становится счастливым молодожёном.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Живёт в Саратове Вера Илларионовна............. 4
Через призму XX века............................................12
Жизнь прожить - не море переплыть................18
Родину не выбирают.............................................25
Не вечно зло под бездной неба.......................... 34
Утомлённые белым солнцем.............................. 42
Учительница Мария Алексеевна........................ 47
Беспокойное сердце ветерана............................ 57
Житейское море не может быть спокойным 71
Мартынов, который не убивал Лермонтова 86