Зоревое окно

***

Истоптала, младёшенька,
Исколола я ноженьки,
Всё за милым рыскаючи,
Да и лих его не имаючи…
Песня Марфы, «Хованщина»

Исходила все леса и болота –
Я тебя повсюду искала.
Только нынче не везёт мне что-то –
Видно, счастье далеко запропало.
Отзовись, откликнись, мой единственный!
Иссушило моё сердце горе-горькое!
Не неволю я тебя, только выслушай,
Только улыбнись мне вешней зорькою!
Но ни слова мне в ответ и не весточки –
Надломилась душа тонкой веточкой,
Веткой тонкою на сыром ветру;
Упаду на землю белым кáменем,
Вспыхну на закате алым пόлымем,
Да росой прольюсь в зеленуʹ траву.

14 апреля 1985 г.

51

ИЗ МИКЕЛАНДЖЕЛО

Страданий чаша выпита до дна –
Всё позади: позор, пренебреженье,
Насмешек яд, холодное презренье –
Душа истерзана, душа моя больна.
Ты, точно рок, незримый и жестокий,
Уж столько лет преследуешь меня.
Любовь мне – пламя адского огня,
Зажжённого над пропастью глубокой.
Что там внизу – свобода или плен –
Мне безразлично. Силы на исходе.
Покорно отдаю себя судьбе.
Мой путь окончен. Дальше – прах и тлен –
Цена изменчивой людской природе,
Цена твоей любви… Но не тебе!

11 июля 1985 г.

52

***

Где-то свечи медленно тают,
Где-то поздние вянут цветы,
Где-то звёзд огни угасают,
Отражаясь в стекле поды;
Где-то звонко поёт гитара,
Чьи-то руки, лаская, лгут,
Кто-то хочет начать с начала,
Разорвав заколдованный круг;
Кто-то счастье искал напрасно,
Для кого-то солнце угасло,
Для кого-то оно взошло…
Лишь бы сердце не позабыло:
Настоящее – счастье было,
Непридуманное – прошло.
13 июля 1985 г.

53

***

Зима и лето, осень и весна
В мою судьбу вплелись незримой нитью,
И я бреду куда-то по наитью,
И нет моим страданиям числа:
То осень напророчит вдруг разлуку
И дождь, как слёзы, в душу мне прольёт,
То сад весенний снегом заметёт,
То жар июльский – духота и скука,
И солнце всё сжигает на пути,
И нет уж сил идти, а позади
Над чёрными крестами плачет вьюга…
Так без конца, по замкнутому кругу –
Четыре призрака, четыре сна:
Зима и лето, осень и весна.

29 апреля 1993 г.

54

ГОРОД
ПРЕКРАСНОЙ ЛЫБЕДИ

лирическая проза

55

ПРИБЫТИЕ

Помнишь, мой город, я обещала, что разлука не будет долгой? Я сдержала
слово. И вот теперь я стою у открытого вагонного окна и тихо шепчу:

- Здравствуй.
Твои привокзальные улицы, поседевшие от пыли, устало улыбаются мне
сквозь душную маяту июльского полдня; твои нарядные многоэтажки весело слепят
глаза отражёнными в стёклах брызгами солнца; твои парки дышат в лицо изумрудной
влагой, пушистыми кочками плещутся в реке острова, и мосты бережно тянут
навстречу ажурные ладони…
Я знаю, ты ждал меня, напряжённо вглядываясь в каждый мимо пронося-
щийся поезд; ты ждал меня – и вот я здесь.
Уже виден вокзал, раскинувший над платформами драконьи перепончатые
крылья, уже поезд замедляет скорость… останавливается… И, наконец, я ступаю на
землю. Твою землю.
И снова повторяю:
- Здравствуй!

ЛЕГЕНДА

Глубоки воды Славутича1, широки. Неспешно катятся седые волны к даль-
нему Понт-морю2, тихо покачивая ладью. И кажется, что стоит она на месте, а
навстречу, будто сами собой, плывут, любуясь своим отражением, речные берега: по
левую руку – острова да песчаные отмели, по правую – крутые холмы, поросшие
диким нехоженым лесом.

В ладье – четверо: три брата и сестра. Смотрят они по сторонам, дивятся кра-
соте незнакомой земли.

Вдруг вылетела из чащи серая птица, вскрикнула испуганно.
«Видно, напугал её лесной зверь», - подумал Хорив.
«Уж не прячется ли в лесу ворог?» - подумал Щек и натянул тетиву звонкого
лука.
Но спокойно вокруг, только ветер шелестит в листве, покачивает мохнатые
еловые лапы; только чайки кружат над водой, да плещут о борт ладьи седые волны
Славутича…

1 Славутич – древнее название Днепра.
2 Понт-море – древнее название Чёрного моря.

56

Говорит вдруг старший брат, Кий:
- Братья мои! Опустите парус, обсушите вёсла! Пусть волны сами несут ла-
дью. Коли прибьёт её к берегу – значит, судьба, тут и останемся, а нет – проплывём
мимо.
Вот опущен парус, высохли вёсла, и чудо - ладья повернула к правому берегу.
- Вот она, судьба наша! – промолвил Кий. – Значит, быть здесь городу!
Тогда взошла сестра их, Лыбедь, на нос ладьи, раскинула руки:
- Красота-то какая!
В синих глазах её отражалось высокое небо, и чудился ей прекрасный, ска-
зочный город: сторожевые башни, резные терема, расписные палаты. И стояла она
так – глядя вперёд, и летел по ветру её плащ, будто бились за спиной два больших
лёгких крыла…

Глубоки Днепровские воды, широки. Лижут седые волны гранит берегов,
смотрится в воду красавец-город, любуясь свои отражением…

По левому берегу – шумные нарядные новостройки, а по правому, что зовётся
Старой горой, прячутся в парковой зелени белостенные высокие храмы.

И, будто застывшая в камне легенда, стоит на берегу ладья. По-прежнему
строги и суровы лица трёх братьев, и сестра их, прекрасная Лыбедь, замерла навеки,
точно в полёте, крыльями раскинув руки, и кажется, что синий взгляд её с тревогой
и надеждой устремлён в ГРЯДУЩЕЕ.

ВОСПОМИНАНИЯ

Город мой! Я знаю, где-то здесь, в суетливой путанице твоих улиц и переул-
ков, затерялась моя юность. Я пытаюсь отыскать её и всё брожу, брожу без отдыха…
И не могу найти…

Время, как старое зеркало из антикварной лавки, помнит многие отражения;
помнит, но не хочет вернуть отнятый когда-то свет, лишь дразня истомлённую душу
неясными очертаниями полузабытых лиц и вещей… Оно – как магический кристалл,
который манит сверкающими гранями, но бессилен повторить всё с начала, потому
что мы давно позабыли волшебные слова заклинания… Но и его уже нет – бесполез-
ной стекляшкой он разбился о камни мостовой, и теперь тысячи прозрачных оскол-
ков я нахожу у себя под ногами; они по мозаичному пестры и никак не хотят сло-
житься во что-то простое и ясное, чему имя – ПРОШЛОЕ, и только жалобно звенят,
падая с ладони на ладонь…

57

Одна лишь память ещё способна воссоздать бледное подобие былого, и, не-
много расцветив его тонким штрихом воображения, я мысленно вижу себя под сво-
дами Владимирского собора; я стою, замерев от изумления перед васнецовским
Нестором, пишущим свою великую Летопись о судьбах Руси… Вот я блуждаю в за-
рослях ивняка на Трухановом острове, вот кормлю голубей в сквере перед Мариин-
ским дворцом…

Но мои следы давно смыты волной, а шелест голубиных крыльев, изорванный
ветром, давно затих где-то в необозримом ВЧЕРА – ничего не осталось. И только
осколки прошлого, жалобно звеня, ранят сердце…

Юность моя, где ты? Откликнись!
Я знаю, ты прячешься здесь, рядом – в лабиринте старых городских улиц, и я
всё брожу, брожу без отдыха, и не могу найти тебя…
Душный вечер неприветливо хмурит брови, обещая дождь. И когда на землю
падают первые капли, изнемогающий от зноя город подставляет им усталое запылён-
ное лицо.
С каждой минутой дождь становится всё упрямей, и вот уже тысячи перелив-
чатых прозрачно-стеклянных нитей обрушиваются вниз с монотонным шелестом.
Улицы пустеют. Лишь я одна бреду куда-то, всё ещё надеясь, что встречу её
– мою юность, и она улыбнётся мне, отразившись в промытой дождём витрине…
Мне чудятся её осторожные шаги, но вокруг никого нет – только я и дождь.
Капли, падая с высоты, разбиваются о мостовую, точно прожитые только что се-
кунды – навсегда, безвозвратно. И я слушаю их жалобный звон.

Юность моя, где ты?..

АНДРЕЕВСКИЙ СПУСК

Я стою на самом краю отвесного обрыва – между небом и землёй. Далеко
внизу, под ногами – город, уходящий за горизонт; над головой – матово-синее небо,
из сáмой глубины которого нескончаемым потоком льётся золотой свет. Его жгучие
брызги, достигая земли, превращаются в прозрачное, чуть дрожащее марево июль-
ского полуденного зноя и густым обжигающим ручьём стекают вниз, к подножию
холма.

Везде – на крышах домов, на деревьях, на камнях мостовой – невесомое по-
крывало тишины, сотканное из едва уловимых, призрачно-далёких звуков и шорохов
– гаснущего эха давно ушедших столетий. И если лёгкий ветер, прилетевший с реки,

58

вдруг подхватывает пароходный гудок или скрежет портовых кранов, мне чудится,
что я слышу топот и лязг подков княжеской дружины, и прощальный женский плач
– всё смешалось, спуталось, утонуло в невидимых волнах июльского зноя. И уже ни-
чего нельзя понять – само ВРЕМЯ сошло с оси, сдвинулось, беспомощно забилось,
путая итоги и причины, разрывая вековые связи. И замелькали хороводом, на удив-
ление пёстрым, столетия, судьбы, лица…

Там, внизу, на Подоле, мастеровые стучат топорами, варят на берегу смолу;
скрипят уключины лодок, лают собаки…

Выше, на горе, в корчме «Под липой», под визгливую скрипку удалые па-
рубки, угостившись горилкой, пляшут залихватский гопак…

А это – призрак или явь? Будто сойдя с замшелых страниц старинной сказки,
поднялся над обрывом средневековый замок: островерхие башни, зубчатые стены, и
кто-то, сидя у распахнутого окна, под звуки лютни печально поёт о доблестном ры-
царе, ушедшем в поход, о любви и разлуке…

Здесь же, совсем рядом, в подъезде небольшого двухэтажного дома тихо
скрипят ступени – устало поднимается по лестнице Михаил Булгаков…

И на вершине холма, точно символ застывшей ВЕЧНОСТИ, непричастное су-
ете и тлену, гордо возвышается кружевное творенье Растрелли – церковь Святого
Андрея.

И время вдруг замедляет свой беспорядочный бег и, прильнув к ступеням
храма, нерешительно замирает; только маятник памяти по инерции отстукивает:
было – не было, было – прошло…

Эти глухие удары, точно капли раскалённого свинца, падают в темноту рас-
тревоженной души, и, не в силах нести в себе их тяжесть, она тянется вверх – к
солнцу, свету, к узорным главам и золочёным крестам, прося только одного – сво-
боды и покоя… Больше ничего не надо, Господи, только свободы и покоя!..

А я всё ещё стою где-то между небом и землёй – на самом краю обрыва, и мне
неодолимо хочется взлететь – туда, в матово-синие небеса и вольной птицей парить
над городом, над его домами, парками, над рекой – над всей этой благословенной
землёй…

Я делаю шаг вперёд и чувствую, что у меня, как у Лыбеди, за спиной бьются
сильные, светлые крылья.

59

ПЕЧЕРСКАЯ ЛАВРА

Над холмами Днепровскими медленно плывёт густая зыбь колокольного
звона – в Лавре праздник. И я думаю о том, как это было бы заманчиво и странно:
поднявшись на вершину старинной колокольни, посмотреть вниз, на всех этих лю-
дей, собравшихся здесь.

Я бы увидела и поняла, что их нет, что они – лишь плод чьей-то прихотливой
фантазии, прозрачные, бесплотные духи, случайно забредшие сюда, и, если взмах-
нуть рукой, они исчезнут, не оставив после себя ни следа, ни вздоха, ни воспомина-
ния; что есть только она – ВЕЧНОСТЬ, пронзительно глядящая в глаза. Да ещё эта
серая пыль на камнях под ногами, золочёные главы храмов, что цепляют крестами
края белых мохнатых облаков, да эта согретая солнцем дорога, по которой, разбу-
женные от векового сна тяжёлым перезвоном колоколов, не спеша идут поклониться
святым местам бледные отроки в чёрных монастырских одеждах. И вслед за ними
стучат посохами седовласые старцы, в чьих выцветших глазах навсегда застыла
тайна о познанной ИСТИНЕ…

И что-то давнишнее, полузабытое поднимается со дна души, вопрос – мучи-
тельный и странный, который я не умею выразить словами:

- Дедушка! Дедушка, постой, позволь мне спросить тебя: отчего это так бы-
вает? Как нежданный дождь среди ясного полдня, сердце вдруг сожмёт потайная
боль, и душа запечалится о чём-то забытом, смутном?..

Но он молча уходит прочь, унося с собой свою великую тайну. И я понимаю:
тем, кто остался здесь – всем нам, земным и суетным, - не дано постичь её глубинный
смысл. Не дано, но всё же отчего-то эти два слова, неизменно стоящие рядом –
ЖИЗНЬ и СМЕРТЬ – уже не так страшны и загадочны, как прежде…

Колокольный звон плывёт над холмами – в Лавре праздник. И солнце тихо
улыбается сверху, и шумный ветер весело гоняет в небе белые пушистые облака. Но
заблудилась среди них маленькая дождевая тучка. Синим боком она закрыла солнце
и пролилась на землю струями прозрачной воды. Может, то заплакали о грехах люд-
ских святые убиенные отроки Борис и Глеб?..

В Лавре праздник. Но живая беспокойная душа никогда не смирится с нераз-
гаданной тайной. И, открыв тяжёлые монастырские ворота, я ухожу вслед за седо-
власыми старцами – туда, далеко за холмы, где поднялась над дорогой семицветная
радуга.

Ухожу искать мою ИСТИНУ.

60

61

РАССТАВАНИЕ

Неужели – всё? Опять настала пора прощаться?
Я сижу у открытого вагонного окна и тихо шепчу:
- Я ещё вернусь, мой город, разлука не будет долгой.

Разлука… На губах остаётся горечь выжженных солнцем трав, жаркое дыха-
ние степного ветра, серая дорожная пыль…

А поезд, судорожно вздрогнув, уже плывёт навстречу мглисто-сырым авгу-
стовским сумеркам, и за окном – знакомые парки, улицы, дома… Грохот колёс по
мосту… горестный вскрик электровоза…

На причале уже горят жёлтые фонари, и по реке, за пределами их таинствен-
ного света, тёмными призраками плывут баржи; притихшие чайки возвращаются к
своим гнёздам, и влажный ветер, залетевший в открытое окно, доверчиво шепчет
что-то, похожее на сказку о счастье…

Пόлно, а есть ли оно – счастье? В чём оно? В том, чтобы, расставаясь – вер-
нуться?..

Да, я ещё вернусь, мой город, но сейчас я прощаюсь с тобой: и пусть венок,
сплетённый мною из этих сокровенных строчек, будет тебе прощальным подарком –
я уезжаю на родину. Я уезжаю в далёкий маленький русский город, стоящий у самого
истока Днепра, который я никогда не забуду и никогда не предам. И я знаю и верю:
он поймёт и простит мою любовь к тебе. Потому что вы – братья, потому что у вас
навеки одна мать – Русь. Да и не моя в том вина, что сердце моё поделено надвое, и
одна половина навсегда останется здесь – у подножья твоих холмов…

За вагонным окном уже давно – долго и томительно – тянутся едва различи-
мые в ночной темноте тихие безлюдные поля. Но я закрываю глаза и вижу то, что
осталось позади: подсвеченные прожекторами Лаврские купола, тёмный силуэт
князя Владимира, что одиноко стоит на вершине горы и печально смотрит куда-то
вдаль, судорожно сжимая в руках свой крест, яркие Дарницкие огни… Я вижу город,
который остался ждать моего возвращения.

И это значит, я ещё вернусь. Обязательно вернусь!

1 августа 1991 г.

62

Елена Анатольевна Орлова
«Зоревое окно»

Тираж 999 экз. Цена договорная.
1993 г.

63