АЛЕКСАНДР ЗВОНОВ НОВАЯ РУССКАЯ ЛЮБОВЬ МОСКВА 1998 Исправлено и переработано 2023 г.
7 Охраняется законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части запрещается без письменного разрешения автора. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
Все действующие лица и их имена вымышлены. Включая авторское. Любые совпадения случайны.
Мы в ответе за тех, кого приручили. Антуан де Сент-Экзюпери Пишется это для себя. Чтобы не забыть, как все было. Когда болит зуб, иногда хочется нажать на него сильнее, чтобы острее почувствовать боль. И эти заметки, если я открою их через какое-то время, тоже помогут с новой остротой пережить все, что произошло за эти пять лет и два месяца. В августе 1992 года жена с детьми уехала в очередной «религиозный» круиз. Куда-то в Ростов, где какой-то особенный священник в каком-то особенном монастыре источает для истинно верующих особую благодать. Поэтому теплым августовским вечером я сидел один в нашей огромной квартире и откровенно скучал. А потом, открыв «Московский комсомолец»1 , набрал телефон фирмы, обещавшей скрасить досуг одиноких джентльменов. По телефону ответил приятный женский голос, и я честно сообщил, что мне сорок четыре года, грустно и одиноко. — Эти три проблемы мы решим, — услышал я в ответ. — Что, и первую тоже? — Ну, не сразу. Но со временем вам, вероятно, будет и сорок пять? А пока расскажите о ваших пожеланиях. Вы каких девушек предпочитаете? — А что вы можете предложить? — Все по высшему разряду. Вот сейчас как раз есть одна девочка-конфетка, девятнадцать лет, темненькая, очень симпатичная. Правда, с одним недостатком — Каким? — А давайте она сама вам расскажет? Теперь в трубке звучал голос чуть более низкий, с какими-то 1 Газета, в которой в то время печатались объявления, в том числе и фирм по оказанию секс-услуг.
запинками, переливами. — Добрый вечер. Меня зовут Лена. — Меня — Саша. Очень приятно. — Ну вот... В общем, вам сказали, что у меня есть ну... особенности? — Да, но хотелось бы подробнее. Вы явно не немая и не глухая. Может быть, вы плохо видите, или у вас неполный комплект конечностей? — Да нет. Просто у меня шрам... — Где? На лице? — Нет, на животе. После операции. — А давно была операция? Вас беспокоят какие-то боли? — Нет, все давно прошло. — Тогда я проблем пока не вижу. Разве что настроение у вас, похоже, неважное. Но поскольку у меня тоже, то, возможно, минус на минус даст плюс? Приезжайте! В трубке опять возник первый голос. Мне задали стандартные вопросы, предупредили о невозможности анального секса, согласовали цену. Двадцать тысяч деревянных в августе 92 года за целую ночь были не бог весть какими деньгами. Через сорок минут автомобиль с четырьмя ночными бабочками и охранником уже стоял у подъезда. В тусклом свете потолочного плафона 24-й «Волги»-сарая2 я увидел лицо Ленки и какое-то время не мог вымолвить ни слова. Я почему-то был уверен, что говорил по телефону именно с ней. Остальные девицы выглядели как обычные шлюхи. Ни с одной из них образ девочки-конфетки не мог ассоциироваться даже отдаленно. Я молча протянул Ленке руку, и она вышла. Охранник предупредил, что она должна позвонить — сказать, что все в порядке, и намеревался даже зайти с нами в квартиру. Но когда узнал, что мы отправляемся на другую хату, а позвонит она из стоящей рядом «тойоты» (телефон в машине в 1992 году был редкостью), то поостыл. На улице было уже довольно прохладно. Я накинул Ленке на плечи свой темно-зеленый мохнатый пиджак, и мы пошли от «Волги» к «тойоте». Только через несколько лет я узнал, насколько противно и страшно ей было в эти минуты. И могу лишь догадываться (а точно вряд ли когда2 Так называли тогда Волгу в кузове УНИВЕРСАЛ
нибудь узнаю), что ей пришлось пережить, чтобы пойти на все это. Дорога до моей холостяцкой квартиры прошла в обычных пристрелочных разговорах. Я пытался блистать остроумием, травил анекдоты, а в мозгу крутилась одна мысль: их даже зовут одинаково. Леной звалась (и зовется) моя дочь — тоже 1973 года рождения, но в остальном полная противоположность этой Ленке. С детства не знавшая, что такое нужда, дочь в семнадцать лет. окончив школу, ушла монахиней в женский монастырь где-то в Калужской области. Пару лет протянула там, потом вернулась домой с диагнозом «депрессия». С тех пор периодически проводит по нескольку недель в психстационаре, постоянно пьет по предписанию врача сильнейшие психотропные средства и не может (или не хочет) ни работать, ни учиться. Не помогают ни двухнедельные поездки по Европам и Азиям с отдыхом в пятизвездочных сараях, ни попытки заинтересовать чем- то или кем-то в Москве. Ответ один: если наша жизнь на этом свете — лишь краткий миг по сравнению с вечной загробной жизнью, то не стоит и суетиться тут, а нужно одно — готовиться к основной, загробной части своего существования. И это при вполне приличном физическом здоровье и интеллекте выше среднего! А Ленка тогда в машине к моим попыткам завязать разговор отнеслась индифферентно — больше тянула время. Я сразу понял: поскольку ее взяли на всю ночь, она хочет, чтобы собственно секса в эту ночь было поменьше. Поэтому сначала мы заехали по ее просьбе в ночной магазин за какой-то снедью и выпивкой. Как выяснилось позже, пить она не хотела, а я вообще по доброй воле алкоголя не употребляю. И из деликатесов ее ничто особенно не привлекло — она была элементарно голодна. Потом, уже в квартире, она с наигранным интересом долго смотрела по видаку какую-то кассету, явно не врубаясь в содержание. Я рассказал немного о себе, стараясь показать, что ничего от нее скрывать не собираюсь. Не скрыл и того, что она мне ужасно нравится. На мои вопросы она отвечала скупо. Шрам у нее действительно оказался через весь живот — от бедра до бедра, и очень грубый (сразу виден продукт бесплатной медицины). О его происхождении Ленка явно не хотела говорить. Кисту, мол, удаляли. Через пять лет я узнал от нее, что за несколько месяцев до нашего знакомства ее
изнасиловали, в результате чего она забеременела. Беременность закончилась выкидышем. А при чем тут такой шрам, который бывает при кесаревом сечении, я не знаю до сих пор. Потом Ленкин шрам всегда напоминал мне давно прочитанный фантастический рассказ про планету, где из-за какого-то генетического сбоя женщины могли рожать только мальчиков, а девочек выращивали в пробирке. Каждый мальчик, достигнув совершеннолетия, садился за компьютер и проектировал свою будущую жену. Он выбирал рост, цвет глаз и волос, фигуру, черты лица и особенности характера. Когда выбор был сделан и образ девушки появлялся на экране, компьютер давал команду синтезатору, и в искусственном чреве автоматически начиналось выращивание. Благодаря специальным методам ускоренного развития девушка за полгода достигала шестнадцатилетнего возраста, и тогда создатель брал ее в жены на всю оставшуюся жизнь. Понятно, что женщины этой планеты были божественно прекрасны. Но прилетевшие туда земные космонавты с удивлением обнаружили, что у всех этих полубогинь есть какой-нибудь небольшой дефект — одна рука чуть короче другой, легкая хромота, неправильная форма уха, небольшой шрам или что-нибудь еще... Командир земного космолета спросил одного из местных старейшин, зачем они проектируют себе красивейших женщин с такими изъянами, если мощь науки позволяет им создавать абсолютно совершенных красавиц? Ответ старейшины был прост и краток: «Зачем мы снабжаем наших любимых недостатками? А иначе за что бы мы их любили?» Я очень хорошо понимаю, почему в русском языке слова любить и жалеть так близки по смыслу. Как ни взгляни, получалось, что хлебнула Ленка в свои девятнадцать лет уже немало. Жалко мне ее стало до невозможности. Независимо от того, что я по-мужски к ней чувствовал (и чувствую уже больше пяти лет), ужасно захотелось вырвать ее из того ада, в котором она находилась. Ну просто не мог я смириться с тем, чтобы это прекрасное существо за несколько бумажек, позволяющих не умереть с голоду, и дальше ублажало богатых новых русских вроде меня (а это еще не худший вариант, бывают и чеченские субботники!). Я мягко намекнул, что у нас могут сложиться
отношения, при которых ей не придется «работать» с другими мужчинами. Ответа не последовало. Ни да, ни нет. Полная апатия. Так и шла ночь нашего знакомства. В конце концов мне это надоело. — Значит так, Лена. Вот тебе ключи от этой квартиры, вот тебе деньги на первое время. Можешь жить здесь сколько захочешь, только уйди из той фирмы, откуда ты сегодня приехала. Вообще я хотел бы, чтобы ты пошла учиться. А в койку со мной можешь пока не ложиться, если тебе это в тягость. Но учебный год начинается в сентябре — тут уже ничего не поделаешь, так что сейчас самое время. Начни. Бросить учебу или переселиться в другое место всегда успеешь. Ответа по-прежнему не было. Она записала мой телефон и утром исчезла. Мы договорились: когда (и если) она позвонит, то на вопрос секретарей, кто спрашивает, будет говорить: «Из фирмы ЛИДА». Почему ей пришла в голову именно ЛИДА, я тоже не знаю. Она позвонила через неделю. Я подхватил ее у какого-то метро, и мы поехали на ту же квартиру. Стандартная однокомнатная в Перово, правда очень близко от метро и с телефоном. Мебели — минимум, из техники — холодильник и видеодвойка, дверь стальная. Но жить вполне можно. И она начала там жить. У Ленки оказался действующий загранпаспорт, оформленный несколько месяцев назад для поездки в Польшу. И уже через пару недель мы улетели в Вену. Мне с деловым партнером надо было туда на несколько дней. Он пригласил какую-то девушку, а я взял Ленку. Она страшно волновалась, отдавая мне паспорт для оформления визы. Волновалась и в Шереметьево перед отлетом. Заметив это, я вынул из кармана ее паспорт, билет в оба конца и отдал ей вместе с пятью сотнями долларов. — Вот, пусть у тебя будет. Вдруг потеряешься, так тебе спокойнее. — А я и не беспокоюсь. — Взгляд из-под ресниц, мгновенный, как молния. Но страх в глазах не исчез. Потом, уже в Вене, на третью
ночь, она призналась, в чем дело. Подружки рассказывали ей, как девушки в такой ситуации лишались паспорта (о билете и деньгах речь вообще не шла) и становились секс-невольницами в капиталистическом раю. Ей даже говорили о какой-то спецпечати в паспорте при въезде в Австрию. Эту печать якобы ставит купленная мафией полиция, чтобы девушка не могла вернуться обратно. Это называлось почему-то «поставить Мишку в паспорт». В Вене, да и вообще на Западе, Ленка раньше не была. Польша с мешочниками не в счет. К обеду первого же дня мы закончили всю деловую часть и поехали в пригород, где расположен самый большой торговый центр в Европе. В Москве в это время из еды на прилавках были только полиэтиленовые пакеты, а из ширпотреба — остатки одежды фабрики «Красный треугольник», пошитой по моде 1941 года. Этот австрийский Shopping City Zud, то бишь южный торговый город, по размерам напоминал десяток ГУМов, сросшихся боками, а что касается ассортимента, то даже сейчас в Москве ни один торговый центр с ним не сравнится. Через десять минут пребывания в этом потребительском раю Ленка купила себе яркокрасное пальтишко, надела его, посмотрела на себя в зеркало, остановилась посреди огромного зала и сказала полушутяполусерьезно: «Зачем ты меня сюда привез?! Как же я теперь дома-то жить буду?!» Мои слова, что в этом торговом центре она отнюдь не последний раз и что дома ей в любом случае будет неплохо, Ленка выслушала с недоверием. Интересно, что бы она сказала, если бы какой-нибудь ясновидец стал уверять ее, что через пару лет товары этого магазина будут казаться ей слишком дешевыми, одеваться она начнет только в сверхдорогих бутиках всемирно известных фирм Фенди, Версаче, Валентино, а косметику дешевле ста баксов за компакт-пудру и в руки брать не захочет? Все это сбылось, но тогда, повторяю, ей даже не до этой роскоши и не до среднего капиталистического достатка, а просто до нормальной достойной жизни было — как до Луны. На второй день с утра я отпустил Ленку по магазинам, дав ей триста баксов кроме тех пятисот, которые у нее были с самой Москвы в качестве НЗ, — если потеряется. Я попросил ее постараться уложиться в эти три сотни. Предупредил, что это не последние деньги, которые она в ближайшее время сможет потратить на тряпки, но для начала достаточно. К обеду Ленка
вернулась в отель, нагруженная пакетами и коробками. Виновато потупившись, сказала, что истратила пятьдесят долларов из НЗ, потому что встретились ну просто отличные сапоги, о которых она давно мечтала. Я, поломавшись для вида, отпустил ей грех мотовства. О чем я жалел — это о том, что не смог пойти по магазинам с ней вместе. Следующие пять лет одним из главных удовольствий для меня, почти таким же острым, как секс, было хождение с Ленкой по тряпичным магазинам в поисках ей лишь известных вещей, которые я так любил на нее надевать. Мы раз и навсегда согласились, что вкуса у меня нет и развивать его бесполезно. Поэтому права на «не нравится» я не имел, да и не просил. Но иногда против Ленкиной воли я покупал ей даже то, что она, померив, откладывала в сторону как неподходящее или слишком дорогое. Я говорил «А мне нравится!» и бросал свитерок продавщице со словами: «It’s ОК.» («Мы берем»). Особенно приятно было покупать вещи, которые Ленку привлекали, но казались слишком дорогими, даже по ее понятиям. А понятия эти быстро менялись, и отнюдь не в сторону большей экономии. Например, в Лондоне мы купили ей костюм фирмы «Escada» — брюки и пиджак ярко-зеленого цвета. Стоило это удовольствие полторы тысячи долларов, Ленка примерила, но даже не решалась попросить — очень дорого. Однако костюм так ей шел, что зелень бумажек с президентскими портретами показалась мне ничего не стоящей по сравнению с ее ладной фигуркой, облаченной в это зеленое струящееся великолепие. Но все это было впереди, в 1993 году, а пока, в 1992, Ленка ходила по вечерней Вене в новом ярко-красном дешевеньком, по современным меркам, пальтишке и фустила непонятно о чем. То есть тогда мне было непонятно. Теперь-то я уже знаю, в чем дело. Убедившись, что намерения мои серьезны и в венский бордель ее никто продавать не собирается, Ленка вдруг осознала — впереди светит довольно длительное общение с человеком, годящимся ей в отцы. И общение наше предполагало сексуальные контакты, ненависть к которым она достаточно успешно от меня скрывала, но самой ей от такой игры легче не становилось. А отказаться от этого общения и от этого человека (то есть от меня) — означало вернуться к той жизни, из которой
она ко мне попала, что было не лучше, а явно хуже. Куда ни кинь — везде клин. Я пытался, не догадываясь о происходящем в ее душе, развеселить Ленку, разговорить, просто накормить чем-нибудь вкусным. Но уже через несколько минут ее офомные голубовато-серые глаза опять затуманивала печаль. Наверное, нам надо улетать От суеты, тревоги и привычек, Чтоб отпирались души, как отмычкой, Стрелою самолетного хвоста. Москва и Вена. Три коротких дня. Кто скажет, сколько нам еще осталось? На плечи опускается усталость, А ты грустишь в ладонях у меня. И кажется, судьбе наперекор Ты прячешь страх, недавние обиды И прикрываешь беззаботным видом Звереныша затравленного взор. Ты держишься. В глазах не видно слез. Но грустен взгляд за комом сладкой ваты, И Керстнерштрассе — венскому Арбату — Развеселить тебя не удалось. Попробуй все же, сделай первый шаг, Отбрось оковы, разомкни запоры! Ведь если пальцы чувствуют опору, То это не такой уж и пустяк. Учиться ее в том году я так и не смог уговорить. Почти все мои усилия тратились на то, чтобы вырвать Ленку из прежнего круга общения. Я узнал, что отец ее — военный в небольших чинах, мать — медсестра, прописаны они в закрытом военном городке в часе езды на электричке от Москвы. И есть еще сестра На таша, на семь лет старше. Наташа оказалась непутевой бабой, состоящей в непрочном браке с неким польским гражданином, который деньги на семью зарабатывать не мог или не хотел — во всяком случае не зарабатывал. Это в конце концов было их личным делом, но попутно они портили жизнь ни в чем не повинному
пацану по имени Кшиштоф, чье детство было далеко не безоблачным. Ленка любила племянника едва ли не больше, чем родная мать, и дико злилась на меня за то, что я давал ей недостаточно денег, чтобы она могла баловать Кшиштофа заморскими подарками. Самое пикантное в этой ситуации было то, что Наташа оказалась хозяйкой той самой досуговой фирмы, которая памятным августовским вечером снабдила меня Ленкой. Сначала я почти возненавидел Наташу за это, а потом понял, что не мне их судить — ни Ленку, ни ее сестру. В конце концов, если бы не она, не познакомился бы я с Ленкой и не было бы у меня этих пяти лет — самых лучших в моей жизни. Так вот, о круге Ленкиного общения. Состоял он в то время в основном из бандитов разного пошиба, то ли уже посидевших, то ли готовящихся сесть. Дошло до того, что кто-то из них спер у Натальи кучу одежды, в том числе и купленную мной Ленке дубленку, которую она почему-то боялась хранить в той квартире, где поселилась. Мне тогда было непонятно, что за - ставляет Ленку общаться с этими уголовниками вместо того, чтобы жить со мной. И только весной 1996 Ленка рассказала, что готова была в то время куда угодно смыться, лишь бы не провести лишней минуты с пожилым сексуальным маньяком, который то и дело тянул ее в койку. То есть со мной. Но малопомалу Ленке надоело общение с этими гражданами, у которых даже имен нормальных не было, а только клички — Кабан, Петух... Тем более, что я познакомил ее с некоторыми своими друзьями. Лешка Блехер вообще может кого угодно заговорить и очаровать. Единственное, чего он не умеет, — деньги зарабатывать, но особенно от этого не страдает. По сравнению с ним я со своей кандидатской степенью — невежда, с которым и поговорить-то не о чем. Так вот, после бесед с Лешкой Ленка все-таки решила пойти учиться в заведение с довольно пышным названием Международная Академия маркетинга и менеджмента, на юриста. Одновременно она вняла наконец моим мольбам учить ее английскому, и мы начали с ней читать первую английскую книгу — карманного формата адаптированное издание «Аэропорта» Хейли. Книга по объему тянет часов на пять нормального чтения — на один хороший авиаперелет, чтоб не скучно было в дороге. Мы читали ее полтора года! Но цель была достигнута — Ленка поняла, что язык учить нужно, можно, приятно и полезно. Конечно, она и сейчас экзамен в Оксфорд не сдаст, но беспомощной с
англоговорящим собеседником не будет уже никогда. И сколько бы я ей зла в жизни ни причинил (объективно или по ее личному мнению), за одно это она должна быть мне благодарна, если будет честной сама с собой... После поступления в Академию жизнь потекла равномерно. Ленку я переселил в другую квартиру, тоже однокомнатную, но с гораздо большей кухней и в более престижном районе на улице Пудовкина (это рядом с Мосфильмовской). В квартире сделали дорогой ремонт, поставили стеклопакеты, застеклили лоджию и обшили ее деревом. Появилась кухня фирмы «ШИК» со встроенной итальянской стиральной машиной и измельчителем пищевых отходов, которая одна стоила больше десяти тысяч баксов. Даже пол был с электроподогревом. Под окном стояла «ракушка», сначала с двухгодовалой «шестеркой», а потом, когда Ленка раз восемь стукнула ее помелкому (попутно побив пару чужих машин), появилась почти новая «тойота-карина». Мебель Ленка постепенно всю заменила, причем заказывала индивидуально — вкус у нее врожденный, получилось очень здорово. Брат мой Илья к этому времени уехал на ПМЖ в Штаты и Ленке как бы по наследству перешел его мобильный телефон. Понятно, что платить за все это Ленка и не думала. У не е была заказанная мной кредитная карта VISA западного банка, связанная со счетом, куда я регулярно подкачивал деньги. Автомобили, на которых она ездила, обслуживал мой водитель — так что о техобслуживании, ремонте или техосмотре она и представления не имела. Как и о стоимости этих процедур. За учебу в Академии, конечно, тоже платил я. Ее медицинское обслуживание (поликлиника и стационар) в больнице Управления делами Президента на Мичуринском проспекте стоило мне еще две тысячи баксов в год. Почти всю одежду я покупал ей за границей, куда мы ездили пару раз в год на неделю-другую отдохнуть и раз по десять в год на два-три дня по моим делам. И кроме всего этого Ленка получала еще две тысячи баксов в месяц на булавки. Схватывала она все, как говорят, на лету. После ужина в ресторане «Сирена» с одним из руководителей издательства «Вагриус», который прочитал нам целую лекцию о спиртных
напитках, Ленка уже не путала аперитив с дай- джестивом и не заказывала красное вино к рыбе. Научилась держать в руках вилку и нож, даже когда их вместе со щипчиками для омаров лежит на скатерти по пять комплектов. Ленка бросила курить (тоже не могу отказаться от удовольствия записать это доброе дело себе в плюс) и почти не пила спиртного. С ней не стыдно было показаться в любом обществе, она могла поддержать разговор практически с любым собеседником. Чтобы занять ее и заодно приучить к какой- то работе, я устроил Ленку секретарем в офис своего приятеля. Там она получила минимальные навыки работы с компьютером, факсом, офисной телефонной сетью. Но очень быстро переросла эту работу, и я взял ее к себе. Так же быстро она стала для меня практически незаменимым помощником-референтом- секретарем. У нее были вторые ключи от сейфа (первые — у меня), где порой лежало под миллион долларов. В мое отсутствие она принимала и выдавала деньги, работала с компьютером, который был связан с западным банком, вела мою личную бухгалтерию — и делала все это быстро, эффективно и почти безошибочно. Честно скажу, что из двух тысяч долларов, которые она получала в качестве моей любимой девушки, добрую половину она зарабатывала! То есть, не будь Ленки, я согласился бы пла - тить тысячу долларов за выполнение тех же обязанностей другому работнику, если бы мог быть уверен не только в деловых качествах, но и в его честности. Что касается Ленки, то мне за все время ни разу даже в голову не пришло, что она может меня обмануть. На сто долларов или на миллион (а возможности такие у нее были). Я не сомневался, что она абсолютно честна со мной. Как выяснилось, это касалось только денежных вопросов. Да и то, как я теперь знаю, не всех. Наши интимные контакты осуществлялись, главным образом, в поездках, которые занимали почти четверть всего календарного времени. В остальное же время я два-три раза в неделю вставал в шесть утра и к семи уже был у Ленки, разбудив ее по телефону за несколько минут до приезда. Обычно она говорила, что из «вкусненького» съела бы на завтрак, и я привозил ей икру именно того сорта, который ей хотелось сегодня. В любом случае я захватывал с собой ее любимые яблоки «гольден» и минеральную воду (обязательно
французскую или швейцарскую), без которой она вообще не могла жить. В десять утра мы вместе, хотя и на разных машинах, приезжали на работу. Там все, конечно, знали о наших отношениях, но относились к Ленке с уважением, нисколько ее не осуждая. Для многих в офисе не было секретом, что моя жена больше интересуется религией, чем всем остальным, включая собственных детей. С женой мы уже с 1994 года спали в разных комнатах, что устраивало нас обоих. Поэтому Ленку и в офисе и среди моих друзей, у которых мы бывали вместе, воспринимали фактически как жену. Правда, сама она моего общества стеснялась, со своими друзьями знакомила очень неохотно и не любила бывать со мной на людях — по крайней мере в Москве. Однако, когда мы оставались наедине, Ленка всегда была нежна, а последние два года на мой прямой вопрос отвечала, улыбаясь, что любит меня, вернее, что я заставил ее полюбить себя, несмотря на огромную разницу в возрасте. Последний год она стала работать на другом этаже нашего офиса — торговала недвижимостью. Но часто, иногда по нескольку раз в день, прибегала в мой кабинет. Там Ленка быстро тянулась ко мне губами и говорила: «Чмокни быстрее, я соскучилась!». В такие мгновения я бы плюнул в лицо тому, кто сказал бы мне, что это притворство. Я и сейчас, после всего случившегося за последние два месяца, не уверен, что Ленка сознательно притворялась. Возможно, она в то время и в самом деле верила, что любит меня. За неимением другого объекта. Что касается количества сексуальных контактов, то тут дисгармония возникла у нас с самого начала и сохранялась до конца наших пятилетних отношений. Мне почти всегда было мало. Те немногие наши ночи, про которые этого сказать нельзя, приходились, как правило, на зарубежные поездки. Но их не хватало для того, чтобы утолить мою жажду раствориться в Ленке. Ленка же, хотя без оргазма, а то и нескольких, с постели не вставала, — исполняла супружеские обязанности чаще всего именно как «обязанность», а последнее время даже не очень старалась это скрыть. Я могу по пальцам пересчитать случаи, когда секс у нас был по ее желанию, явному или неявному. Дошло до того, что несколько раз я не выдерживал и вступал в контакты с другими девушками. Мне так было проще, чем
буквально выпрашивать лишнюю ласку у Ленки. Я, конечно, старался, чтобы Ленка об этом не узнала. и не мог предположить, что она регулярно роется во втором отделении моего сейфа (ключи \ нее были). Там она и нашла фотографии, за которые мне теперь ужасно стыдно. Свои и чужие. Примерно в одинаковом виде. Свои забрана, а чужие оставила немым укором. Я их, конечно, порвал, перед Ленкой покаялся и рассказал о своих мотивах — мне, мол, тебя не хватало, — но оправдание получилось слабое. Потом попытался представить, как бы я себя почувствовал, если бы узнал, что у Ленки за эти пять лет тоже на стороне чтото бывало. И понял — мало мне бы не показалось. Хотя мотивы у нас были (бы) принципиально разные. Мне не хватало количества, что зависело только от Ленки. Ленку же, если предположить, что у нее были и другие контакты, не удовлетворяло качество секса. То есть деньги она предпочитала бы использовать мои, а тело — кого-то другого. Что в конце концов и получилось. Люби меня, припоминай и плачь! Все плачущие не равны ль пред Богом? Прощай, прощай! Меня ведет палач По голубым предутренним дорогам. Анна Ахматова Как просто и свежо — «припоминать»! Не «вспоминать» и наизусть не «помнить», А просто грудь, закрыв глаза, наполнить Голубизной предутреннего сна. И замереть, почувствовав тотчас Очарованье сладкого дурмана В пронзительной строке бессмертной Анны, Колдуньи, никогда не знавшей нас. Мы с ней одни и те же видим сны, Но губы наши скованы заклятьем. Мы знаем жар предутренних объятий, Не замечая их голубизны. Заснув на час у твоего плеча, С пути сбиваюсь, путаю маршруты И, выпив ночь по капле, до минуты,
Рассвета жду, как узник псыача. В 1993 году мы решили, что у Ленки должна быть пусть подержанная, но иномарка. И отправились в Мюнхен. Там, как и во многих других наших поездках, мы гуляли по городу, покупали Ленке какую-то одежду, катались на местном метро, что было ей в новинку. Обошли почти все автомобильные помойки, выбрали четырехлетнюю БМВ и поехали на ней в Москву (кстати сказать, только до Москвы она и доехала — недолговечной оказалась). В Бресте пограничники, изучая наши документы, обратили внимание на Ленкин паспорт: двадцать лет, а количество заграничных поездок перевалило уже за десяток, от штампов и виз свободного места почти не оставалось. — Что, дочка — спортсменка? — спросил меня усатый прапорщик. — Давайте ограничимся паспортными данными, — предложил я. — Так это отец твой или как? — обратился эн уже к Ленке. — Ну, конечно, муж, — уверенно ответила эна и, пряча смущение, не оборачиваясь, полна к машине.